Барочный цикл. Книга 8. Система мира - Нил Стивенсон

Дом Лейбница е Ганновере. Ноябрь 1714

Большинство людей, стоя по колено в золоте, говорили бы о нём, но только не эти два эксцентричных барона.- И он вылез из портшеза, с виду совершенно здоровый, — заканчивает Иоганн фон Хакльгебер.Он садится на пустую бочку. Лейбниц сел чуть раньше, кряхтя и морщась от подагры. Они под домом Лейбница, в погребе для съестных припасов. Бутылки с вином, бочки с пивом, репу, картошку и корзины с рыгающей кислой капустой вынесли и раздали бедным, освобождая место для бочек совершенно иного рода. Лейбниц, не доверявший теперь никому в Ганновере, держал их закрытыми до приезда Иоганна. Последний час Иоганн откупоривал бочки, вытаскивал золотые пластины и складывал их аккуратными стопками.- По вашему рассказу выходит, что его оживили эликсиром жизни, — говорит Лейбниц.- Я думал, вы в такое не верите. — Иоганн указывает на золотые пластины.- Я мыслю об этом иначе, чем он, — говорит Лейбниц, — но допускаю, что монады, определённым образом организованные, способны творить то, что нам представляется чудесами.- Теперь у вас волшебного золота — сколько душе угодно. Если вы хотите вылечить подагру или…- Жить вечно?Иоганн теряется. Вместо ответа он берёт лом и начинает вскрывать следующую бочку.- Подозреваю, что некоторые из нас и впрямь живут вечно, — говорит Лейбниц. — Например, ваш якобы двоюродный дед и мой благодетель, Эгон фон Хакльгебер. Или, как его ещё называют, Енох Роот. Допустим, Енох может посредством манипуляций с тончайшим духом лечить болезни и продлевать жизнь. Чего он добился? Изменило ли это что-нибудь?- Едва ли, — говорит Иоганн.- Едва ли, — повторяет Лейбниц. — Кроме того, что он время от времени дарит несколько незаслуженных лет тем, кто иначе бы умер. Наверное, в последние тысячелетие-два Енох не раз себя спрашивал, какой в этом толк. Очевидно, он принимает живое участие в судьбах натурфилософии, старается всячески ей способствовать. Зачем?- Потому что алхимия его не удовлетворяет.- Надо думать, да. Теперь смотрите, Иоганн: сэр Исаак алхимическими средствами получил несколько лет земного существования, но не приобрёл ни нового счастья, ни новых знаний. И это ещё одна подсказка, почему алхимия не удовлетворяет Еноха. Вы говорите, что я мог бы при помощи Соломонова золота продлить себе жизнь. Но это, очевидно, не та цель, к которой толкают меня Енох Роот и Соломон Коган. Напротив! Они оба стремятся прибрать всё Соломоново золото к рукам, чтобы оно не досталось тому единственному, кто знает, что с ним делать: Исааку Ньютону! Мне в мои лета браться за алхимию, плавить эти пластины, варить эликсир… чтобы повторить историю доктора Фауста? И с тем же плачевным результатом в последнем акте.- Мне больно видеть, что Ньютон торжествует, а вы угасаете здесь, в Ганновере.- Соломоново золото у меня, а не у него. Вот оно, торжество. И я ему не рад. Нет, подражать Ньютону было бы не победой, а капитуляцией. Если я его переживу, то не за счёт противоестественных эликсиров долголетия. Мы должны приложить все усилия, чтобы логическая машина была построена.- В Санкт-Петербурге?- Тогда и там, где могущественному правителю угодно будет её построить.- Я закажу прочные деревянные ящики, — говорит Иоганн, — и велю доставить их сюда. Я сам спущусь в этот подвал, собственными руками уложу пластины и заколочу ящики так, чтобы и мысли не возникло, будто в них что-нибудь ценнее старых заплесневелых писем. После этого вы сможете отправить их в Санкт- Петербург или куда захотите одним росчерком пера. Однако если то, что мне сообщают из России, верно, царь сейчас занят другим и вряд ли доведёт дело до конца.Лейбниц улыбается.- Вот почему я сказал: «Тогда и там, где могущественному правителю угодно будет её построить». Если не царь, значит, это сделает кто-то другой после моей смерти.- Или после моей, или после смерти моего сына, или после смерти моего внука, — говорит Иоганн. — Человеческая натура такова, что, боюсь, это случится не раньше, чем способности логической машины потребуются для войны. А такое трудно вообразить.- Тогда растите вашего сына и вашего внука, если они у вас будут, людьми с богатым воображением. Внушите им, как важно заботиться о пыльных старых ящиках в Лейбниц-архиве. Кстати…- Принцесса Уэльская, — говорит Иоганн, поднимая руку, — получив новые земли и титулы, стала необычайно властной особой. Она строго приказала мне жениться. Моя дражайшая матушка её поддержала. Умоляю хоть вас не начинать.- Хорошо, — говорит Лейбниц, выдержав уважительную паузу. — Наверное, это был очень тягостный разговор.- Куда более тягостный, чем я ожидал, — говорит Иоганн. — И я рад, что он позади, а не впереди. Я буду время от времени приезжать в Лондон, танцевать с нею на балу, пить чай с матушкой и помнить. А потом возвращаться в Ганновер и жить своей жизнью.- А что они поделывают? Какие вести от двух великих дам?- Они в Европе, — говорит Иоганн. — Восстанавливают отношения с кузенами после войны.

Сады Трианона а королевском дворце Версаль

Над водой разносится резкий звук. Дикие гуси с криком взлетают в воздух. Звук повторяется, и одна птица падает на берег. Пудель плывёт к ней. Гладь пруда идёт V-образными волнами, почти точным отражением гусиного клина наверху. Слышен звон разбитого стекла, женский вскрик. Двое мужчин смеются.Щит из срубленных и связанных веток рывком отодвигается в сторону. За ним барка: плавучая засада. В ней еле-еле помещаются два охотника, но роскоши — на двух королей. Как только заграждение из палок и мёртвых листьев убрано, становятся видны позолоченные барельефы с изображением Дианы и Ориона. На золочёных походных стульях сидят двое, у каждого в руках непомерно длинное ружьё. Оба помирают от хохота — так им смешно, что пуля разбила окно.Один из них очень старый, розовый, оплывший, наполовину погребён в мехах, которые соскальзывают, когда он заходится от смеха. Старик ловит горностаевую муфту, чтобы не свалилась за борт.- Мон кузен! — восклицает он. — Вы одним выстрелом уложили двух птиц: гуся и камеристку!Второму лет шестьдесят с гаком, он энергичен, но не проворен. Видно, что от множества пережитых на веку приключений у него всё болит, ломит, тянет, хрустит, ноет и щёлкает. Он шаркает на другую сторону палубы и отодвигает второй маскировочный щит, впуская утреннее солнце и выпуская застоялый воздух. За это время он успевает составить фразу на ломаном французском:- Будь она ранена, она бы ещё кричала. Она просто напугана.- Думаю, вы поразили цель в Трианон-субуа, где обитает моя невестка Лизелотта.- Небось вся из себя важная особа? — говорит тот, что помоложе. — К такой и подойти страшно. Может, скажете ей, как мне стыдно?- И как же вам стыдно?- Ну и ехидный же вы, Луй! Скажите, Лизелотта знакома с герцогиней Аркашон-Йглмской?- Ещё бы! Сколько интриг они вдвоём провернули! Вероятно, завтракают вместе, пока мы тут разговариваем.- Тогда, может, Элиза и передаст мои извинения. В любом случае она говорит по-французски лучше вас.- Хо-хо-хо! — заходится король. — Вам так кажется, потому что вы от неё без ума. Я вижу.Кто-то ломится через кусты у пруда.- Морд!- восклицает король. — Нас обнаружили! Закрывайте шиты! Скорее!Его собеседник поворачивается и тянется к щиту, но замирает и, кривясь, запрокидывает голову.- Дьявол!- Что, снова шея? — участливо спрашивает король.- Такой адский прострел — никогда прежде не было. — Он трогает больное место, снова морщится и начинает поправлять шёлковый платок.- Вам следовало беречься виселицы.- Я берёгся, пока мог, но там было дело сложное.Она появляется на берегу. Одна её рука поднята, большой и указательный палец сведены колечком.- Доброе утро, Джек.- Бонжур, мадам герцогиня. — Тот, кого назвали Джеком, отвешивает преувеличенный поклон, граничащий с открытой издёвкой. Каждый из его позвонков выражает громкий протест.- Ты тут кое-что потерял, а я нашла!- Моё сердце?Она бросает в него пулю. Та ударяет в подлокотник и отлетает рикошетом. Мужчины прячут глаза.- Палатина просила сказать вам обоим, что в её годы трудновато шарахаться от пуль.- По счастью, Пепе уже несёт искупительный дар. — Король указывает на курчавого пса. Тот вылез из воды, машет Элизе хвостом, затем подбегает и кладёт мёртвую птицу к её ногам.- Я не люблю дичь, — отвечает Элиза, — но Лизелотга в своё время была великой охотницей. Возможно, подарок её умиротворит.Она наклоняется, берёт птицу за шею и несёт прочь на вытянутой руке. Мужчины смотрят в благоговейном восторге. Луй тычет Джека в бок. — Magnifique [11], а?- Жеребец старый.- Ах, она великая женщина, — говорит король, — а вы, мон кузен, счастливец.- Встретить её было несказанной удачей, тут я с вами согласен, потерять — глупостью. Я не знаю, какое слово отнести к себе сейчас, разве что «усталость».- У вас будет вдоволь времени отдохнуть в прелестнейших местах, — говорит Луй.Джек, внезапно насторожившись, хватает щит и прячется за ним. По берегу идут трое французских придворных — они услышали выстрелы и теперь ищут короля.- Места прелестные, — соглашается Джек. — Лишь бы обо мне не узнали и не пошли слухи.- Ах, но ведь на Ля-Зёр и в Сен-Мало несложно укрыться от людей?- Там я и буду жить на покое, — кивает Джек. — Пока она меня терпит.Король в притворном изумлении выгибает бровь.- А если она вас прогонит?- Тогда в Англию и вновь за работу, — говорит Джек.- Монетчиком?- Садовником.- Поверить не могу!- Это известная слабость старых англичан, которые уже ни на что не годятся. Мой брат устроился садовником в поместье к богатому человеку. Если Элизе надоест кормить старого никчёмного бродягу, я отправлюсь туда — буду полоть герцогские сорняки и браконьерствовать в его угодьях.