Фиалки из Ниццы - Владимир Фридкин

«Шансон» и другие переводы из Тухольского Паша показал Сергею. Тот был уже известным человеком, физиком с мировым именем. Сергей сказал, что сам в стихах мало что понимает, но покажет их своему знакомому, известному поэту и переводчику немецкой поэзии Льву Гинзбургу. Паша взмолился — не надо. Переводы Гинзбурга были блистательны и совершенны. Паша восхищался ими. Но Сергей не послушал. Через пару дней позвонил Паше и сказал, чтобы назавтра он ехал к Гинзбургу в писательский дом у метро «Аэропорт». Он ждет. В назначенный час Паша позвонил в его дверь. Ее открыл приземистый плотный большеголовый человек со строгим непроницаемым лицом. Гинзбург жестом указал дорогу в кабинет, где он сел за рабочий стол.

— Ну, давайте, — сказал он.

Паша вынул свои листки и уже приготовился декламировать, как он отобрал их и принялся за чтение. Он читал, а Паша продолжал стоять. Это длилось долго.

— Ира, — позвал Гинзбург, и в кабинет вошла молодая женщина, похожая на него, и Паша понял, что это дочь.

— Ира, покажи мне твой перевод «Шансона».

Позже Паша узнал, что Ира Гинзбург как раз в это время готовила к печати переводы из Тухольского. Закончив чтение двух вариантов перевода, Гинзбург поднялся и, когда Ира вышла (Пашу он ей так и не представил), сказал примерно следующее:

— Знаете, все это никуда не годится. Слабо, да и небрежно. Без любви к автору. А автора надо любить, тем более Тухольского.

Говоря так, он наступал на Пашу, и они оба медленно продвигались в прихожую. По дороге Паша пытался возражать, просил привести примеры неудачных мест, и ему показалось, что Гинзбург смягчается.

— Ну, приходите как-нибудь к нам на секцию в Союз. Поговорим.

В прихожей Паша почувствовал усталость от долгого стояния. И вдруг, уже открывая входную дверь, сказал колкость.

— Маршак, — ядовито сказал он, — как-то говорил мне, что главное — это не задуть свечечку.

— Маршак был моим учителем, — сказал Гинзбург. — Он говаривал и другое. Частенько повторял, что золото можно добывать и из морской воды. Можно. Но нецелесообразно.

И дверь за Пашей закрылась. Он не помнил, как выбрился на свежий воздух. Рядом с подъездом оказалась «Волга» в которой сидел Сергей. Это было неожиданно, но своевременно. Друг бросил на Пашу быстрый взгляд и, не спрашивая ни о чем, усадил в машину. И Паша отправился с ним в ОВИР, где Сергей должен был получить паспорт для поездки в Болгарию. День этот был несчастливым, в ОВИРе Сергею отказали. Тогда Сергей еще был невыездным.

А Паша вскоре напечатал свою первую книжку стихов и включил туда перевод «Шансона» Тухольского. Посвятил ее Маршаку.

Лиха беда начало. Через несколько лет Паша издал вторую книжку стихов. Ее иллюстрировала дочь известного поэта. Стихотворение «Молитва» она снабдила рисунком, изобразив автора перед иконой Богородицы. Показала рисунок Паше. Ему рисунок понравился, но он сказал:

— Не уверен, что Главлит пропустит. Да и сам я неверующий.

— Не важно, верите ли вы в Бога. Важно, что Бог верит в вас, — ответила художница.

Пройдет немного времени, и Паша будет вспоминать эту встречу как доброе предзнаменование.

* * *

— Алабино. Следующая — Селятино.

Павел Петрович вздрогнул и открыл глаза. Будто проснулся. Парень и девица встали, видимо, выходили в Селятино. Им мешал рюкзак бородатого мужика, закрывавший проход. Бородатый спал. Парень растолкал его.

— Слышь, блин, задупли свою шнягу отсюда.

Когда молодая пара вышла, дама с букетом возмутилась:

— И это наша молодежь…

— Молодым везде у нас дорога, — хотела было затеять разговор общительная женщина в вельвете.

— Молодыми бывают все, а старыми — только избранные, — отрезала дама и углубилась в чтение.

А Павел Петрович снова закрыл глаза.

…Женились они в разное время. Сергей много позже Паши, уже в пору хрущевской оттепели. Несмотря на красный диплом и пять статей, опубликованных еще на студенческой скамье, он долго и безуспешно искал работу. В конце пятьдесят второго года, когда Сергей окончил университет, время было противоречивое. С одной стороны, гениальный вождь, страдавший склерозом, еще был жив. С другой стороны, кремлевские врачи, лечившие его, уже сидели в тюрьме и давали признательные показания. Сергей ходил по объявлениям. В объявлениях говорилось, что требуются физики всех специальностей. После предъявления паспорта выяснялось, что пришел он поздно: все вакансии уже заняты. Паша помогал как мог. Давал деньги, привозил продукты. Однажды Сергей набрел на объявление, в котором говорилось, что срочно «требуются работники с хорошей физической подготовкой». Паспорта в отделе кадров не потребовали. Сергей обрадовался, но преждевременно. Это была центральная овощная база. Несколько месяцев Сергей разгружал вагоны с картошкой, капустой и яблоками.

Наконец академик Семенов, нобелевский лауреат, которому Сергей принес свои работы (их было уже семь), взял его в свой институт. Было лето пятьдесят четвертого года. Время было смутное, но менее противоречивое. А академик был смелым человеком старой закалки.

— Поймите, — сказал академик, — ведь это готовая диссертация. Как вам удалось так быстро разобраться в теории электронной адсорбции? Послушайте моего совета: не тяните, защищайтесь.

Сергей послушался и через полгода защитил кандидатскую. А еще через два года женился на Жене Шаховской, студентке консерватории по классу фортепиано.

Паша женился рано, еще в институте. Ему тогда не было девятнадцати. Случилось это так. На вечеринку по поводу Дня Победы собралась вся группа. Время было послевоенное, и в группе училось много бывших фронтовиков. Девочек не хватало, и Гриша Зеликман, всю зиму ходивший во фронтовой шинели и офицерской папахе, пригласил свою сестру Беатриче. Беатриче была зрелой девицей с черными глазами навыкате и необъятной грудью. Первый тост пили стоя за товарища Сталина. Парторг пил последним, стараясь быстро и незаметно оглядеть стол. За Сталина полагалось пить всем и до конца. Потом завели патефон, начались танцы. На белый танец «рио-рита» Беатриче пригласила Пашу. От нее терпко пахло потом и духами «Красная Москва». Она крепко прижала Пашу к своей груди и разворачивала его крутым бедром. Паша не помнил, как они оказались на кухне, где стоял широкий диван. Там все и произошло.

Паша происходил из семьи партработников, случайно уцелевшей в тридцатые предвоенные годы. После института благодаря связям отца попал на работу в Госплан. Беатриче нигде не работала и лечила щитовидку. Детей не было. При Беатриче Паша сделал карьеру, стал начальником строительного отдела в Совмине. Теперь они круглый год жили на казенной даче в Серебряном Бору, и Павел Петрович ездил на работу в черной «Волге». Потом у Беатриче начались неприятности по женской части, и она по многу месяцев пропадала то в кремлевке, то в санаториях четвертого управления. За Павлом Петровичем смотрела старая нянька, жившая еще у его родителей. А сами родители умерли почти в один год и теперь лежали за оградой Донского монастыря.

Однажды летом в подмосковной Дубне, где Павел Петрович занимался какими-то строительными делами, он встретил художницу Веру. Вера была дочерью известного физика и после смерти отца жила в его коттедже. Коттедж стоял среди сосен недалеко от центральной улицы, шедшей к ускорителю. Вере удавались волжские закаты: черные силуэты сосен на фоне золотой предзакатной реки. Их роман начался тем же летом. Однажды они засиделись в саду допоздна. От луны и звезд было совсем светло, а сосны были похожи на те, что рисовала Вера. Павел Петрович долго молчал.

— О чем ты думаешь? — спросила Вера.

— Мне пятьдесят третий, — отвечал он. — Жизнь почти что прожита. И только сейчас я встретил любовь. А мог бы и не встретить. Не дожить.

— Не говори так. У нас еще все впереди. Мне — двадцать девять. Года три тому назад я думала, что полюбила. Но это был обман. Любовь надо уметь ждать. Вот, дождалась…

Павел Петрович молча смотрел на нее.

— Ты смотришь так, будто в первый раз меня видишь. Любопытно узнать, что было? Банальная история. Отец еще жил тогда. В его лабораторию приехал из Болгарии молодой физик, Эмиль. Вот с ним все и случилось. Эмиль у нас дневал и ночевал. Рассказывал про Болгарию, про родной Пловдив. Про гору Мусала, которая выше Олимпа, кажется, на десять метров. Про Несебор — город на острове, где улицы уходят прямо в море. Он уезжал на пару месяцев в Церн, ядерную лабораторию в Женеве. Сказал, что когда вернется, мы поженимся и уедем в Болгарию. Там я буду рисовать закаты не на Волге, а на море. Через полгода после его отъезда отец умер, а недавно в институте узнали, что он перебрался в Гренобль и уже три года работает там на синхротроне.

— И ни разу не написал?

— С тех пор как умер отец, ни разу…