Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) - Юрий Левада

Сначала о том, что написано. Перечитывая статью, обнаруживаю в ней три уровня смысла, который мне когда-то хотелось туда вложить.

Во-первых, это основное содержание статьи – попытка рассказать о некоторых понятиях социокультурной теории города (или урбанологии), над которой мы с коллегами тогда размышляли. Многие шаги человечества со времени, когда была изобретена письменность, можно представить метками на оси урбанизации. Такими метками оказываются универсальные религии, права человека, наука, бизнес, образование и многое другое. Перипетии отечественной истории, в числе прочего, объяснимы тем, что Россия никогда не кончала школы городской цивилизации. Безудержное самовластье, безграничная покорность и беспощадный бунт – все это разные стороны одного и того же феномена «негородской» российской жизни, который пережил много превращений, но сохранился как некий предел страхов и устремлений.

Во-вторых, это уровень намеков и недоговорок, который в период написания статьи складывался даже помимо воли автора: друзья и критики находили в «междустрочном пространстве» именно то, что они хотели там найти. Перечитывая сейчас эту давнюю статью, не могу обнаружить никакой эзоповщины, никаких потаенных коварных замыслов. Замысел был простой и открытый: серьезно, «без дураков», без поклонов обязательным «классикам» и новейшим постановлениям изложить свой материал и некоторые суждения по его поводу. Но именно это показалось кому-то опасной крамолой, тем более что у автора уже была не вполне оправданная репутация крамольника (говорят, один социологический начальник тех лет написал даже по поводу этой статьи специальный донос начальнику идеологическому, но такие истории давно перестали быть интересными, потому я не называю имен).

Был и третий уровень смысла, на который намекает название статьи. Дороги вели в Вечный город и в древности, но в семидесятые годы нашего века Рим одно время был обязательным пересадочным пунктом на путях эмиграции из советского рая в мир западной городской цивилизации. Немало друзей и знакомых проходило по этой столбовой дороге с односторонним, как представлялось тогда, движением. Поэтому, размышляя о судьбах города и человека в городе, я имел в виду также и этот путь.

Теперь о том, что не было написано, но что непременно было бы в статье, появись она лет на пятнадцать поближе к дню сегодняшнему.

Семьдесят с лишним лет постоянным мотивом непрерывно звеневшей социальной мелодии (гимна, марша, лозунга, плаката, призыва) было строительство – нового мира, новой жизни, нового человека. Причем изображалось и мыслилось оно прежде по образцам градостроительным: кирпичи, блоки, проекты, прорабы, стройные громады сооружений. Эти аналогии имели свою логику и свою историю, которые уходили корнями в социально-технические утопии. «Безумцы», пытавшиеся навеять человечеству «сон золотой», в своих фантазиях обычно сооружали идеально правильные, аккуратно разлинованные и прозрачные города, предназначенные для столь же правильных и прозрачных людей. Давно известно, что «золотые сны» были мрачными кошмарами, которые имели лишь одну светлую сторону – их никто и нигде не мог и не собирался претворять в реальность. Лишь далеким наблюдателям кажется порой, что советская жизнь со своими «градостроительными» мелодиями означала попытку «сказку сделать былью», осуществить утопические проекты «солнечного» города и мира. На деле строили не столько города, сколько городки – заводские, военные, «ящики», лагеря, и не по идеальным меркам, а по наличным ресурсам и потребностям. И не «солнечные», а довольно-таки малоудобные.

Главное же в том, что человеческие отношения и сами человеческие типы никому не удавалось «строить» по чертежам и схемам, по благим пожеланиям (в существовании последних, правда, можно сомневаться). Мне показалось интересным использовать в статье пример красиво спроектированной бразильской столицы, которая обросла трущобными постройками; много позже случилось посмотреть своими глазами, как это выглядит. Интересовал же меня этот пример прежде всего как метафора, как символ того, что неизбежно происходит с проектами «планирования» и «строительства» в применении к сложным человеческим системам. Проектировали и строили, по сути дела, не человека, а послушного и восторженного робота. На деле же появился человек лукавый, умеющий уклониться от исполнения любых планов. Это особая тема, которую сейчас не стоит разматывать.

В недавние – хотя уже и далекие от сегодняшней жизни – времена горбачевской перестройки «градостроительная» терминология и идеология были в ходу: и планы, и прорабы, но «процессы пошли» не так, как задумывалось (если предположить существование чьих-то долгосрочных замыслов, а не только знаменитого русского расчета типа «эй, ухнем… сама пойдет»). Сегодня модно оплакивать очередные неудачи красивых замыслов («снов золотых») и объявлять их знаками гибели и разорения градов и весей наших. Но жизнь ведь не сводится к планам и замыслам, она сложней, хитрей, потому и выносливей.

В отличие от деревни, город всегда многоэтажен, по меньшей мере двухэтажен. В данном случае я имею в виду «этажи», которые разнятся своими культурными смыслами. Есть уровень объединяющих символов: храмы, дворцы, шпили (вспомните знаменитые московские «высотки» позднесталинской эпохи), в последние времена – реклама политическая и коммерческая. Все это, так сказать, «верхний» этаж, подверженный влиянию социальных и политических землетрясений. Есть уровень повседневности, обычной, «низовой» жизни. Связь между этажами никогда не бывает простой. Рушатся вывески, меняются лозунги, изменяется значение символических сооружений, памятников, музеи превращаются в храмы (и наоборот). Повседневная жизнь продолжается, приспосабливается к новым условиям, использует новые возможности для своего развития. Сегодняшний город, особенно крупный, демонстрирует эту картину «двухслойных» изменений с большой наглядностью.

Сентябрь 1994 года

К проблеме изменения социального пространства – времени в процессе урбанизации[337]

Современное научное знание усвоило представления об относительности пространственно-временных характеристик объекта и многомерности разного рода аналитических пространств. Конкретные особенности социального пространства – времени раскрываются всей системой общественных наук, в том числе и экономикой, особенно при рассмотрении вопросов размещения производительных сил и регионального развития. Однако одновременно с этим существует и противоположная тенденция к трактовке социального пространства в качестве простого дубликата физико-географического понятия территории.

Социальное пространство – время, которое формируется, в частности, хозяйственной деятельностью людей, многомерно, и по мере развития функций планирования и управления все явственнее обнаруживается необходимость учета не только экономических, но также социальных и культурных его параметров. Сейчас, например, достаточно широко принято, что невозможно сколько-нибудь серьезно анализировать проблемы трудовых ресурсов Средней Азии, не обращаясь к таким категориям, как «традиция», «культурный образец» и т. п. Но то, что относят к «национальной специфике» Средней Азии, служит в действительности лишь выражением более общей потребности в учете социокультурных индикаторов пространства – времени при разработке любых комплексов программ регионального развития, включая программы освоения новых районов.

Все это объясняет использование в данной статье специфических понятий, выработанных в рамках теоретического анализа социальных и культурных явлений. Эти понятия образуют необходимый методологический инструментарий при раскрытии влияния процесса урбанизации на региональное развитие вообще и на освоение новых территорий в особенности.

Процесс урбанизации общества воздействует на различные стороны его организации и культуры, функционирования социальных институтов, на деятельность, равно как и на структуры личности. В этом процессе глубоко трансформируются пространственно-временные характеристики общественной жизни. Собственно говоря, здесь происходит и само формирование значимого для общества специфически социального пространства – времени, обладающего определенной целостностью и структурой[338].

Эти изменения могут быть прослежены в двух планах:

а) на микроуровне (поведенческие) – как развитие социальных измерений пространства и времени (в качестве таковых выступают ритмы социальной деятельности);

б) на макроуровне (уровне социокультурной структуры) – как формирование самих пространственно-временных характеристик общества, то есть способов пространственно-временной записи его социальной и культурной структуры.