Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

— Отчего же нет? — великолепно бросил он. — Военный потенциал СССР так высок, что если бы товарищ Сталин приказал — я несомненно прошел бы всю Индию в течение нескольких недель…

* * *

Париж проигрывал одно состязание за другим. Сами стрелки этого еще не знали, как не знала и широкая публика; телеграммы из Москвы до конца состязания держались в секрете. Но представители СССР, прибывшие для проверки условий состязания, уже знали о полном разгроме рабочих команд Парижа. Да и трудно было ожидать иного. За рабочий Париж выступали стрелки рабочих клубов, действительно «люди от станка», любители пулевого спорта, веселые молодые ребята парижских предместий. Против них, — в далекой, занесенной снегом Москве, — под маркой рабочих московских заводов выступали переодетые профессионалы стрелкового спорта — лучшие стрелки Красной армии, «Осоавиахима» и «Динамо»[38]. Как могла парижская комиссия, приехавшая в Москву, проверить, что с паспортом какого-нибудь слесаря машиностроительного завода «Ильич» выступает призовой снайпер Дальневосточной армии, спешно переброшенный по этому случаю в Москву? И что все такие «рабочие», в теории проводившие свои дни за станками, на самом деле уже несколько недель целыми днями выпускали на тренировках тысячи пуль из специального, подогнанного для каждого из них оружия, под руководством специальных инструкторов?

За спиной рабочих команд Парижа не стоял, по существу, никто. Лишь «Народный фронт» и компартия пытались использовать это состязание для своих пропагандных целей. Набранные наспех стрелковые команды делали все, что могли. Но что они могли противопоставить профессионалам, за спиной которых стояла вся мощь тоталитарного государства, не стесняющегося ничем для достижения своих целей: ни затратами, ни любым обманом… Разумеется, спортивный результат стрелкового состязания был предрешен. Но и само по себе состязание представляло большой интерес для каждого стрелка в отдельности, ибо каждый из них, прежде всего, старался победить самого себя — превзойти свое прошлое достижение, свой последний рекорд. Вот почему, даже не зная еще результатов стрельбы москвичей, все же состязания в Париже были полны азарта и интереса. Но только советские представители знали, что победа Москвы уже обеспечена и только старались, чтобы цифры были как можно более оглушительными.

Особенно волновалась Таня в последний день матча, когда стреляли женские команды из малокалиберных винтовок. Она оживленно бегала по большому закрытому военному тиру в Венсенн и старалась запомнить все — и стрелков, и судей, и мишени, и плакаты, и новые винтовки, и устройство тира, и методы стрельбы, и французские команды… Ей хотелось все запомнить, как можно лучше, чтобы потом рассказывать в родимой Москве…

Состязание шло сравнительно «по-домашнему», особенно при стрельбе женских команд. В нескольких метрах от линии огня, где на толстом войлоке расположились женщины-стрелки, за канатным барьером стояли немногочисленные зрители. Во время начавшейся стрельбы Таня, бегавшая туда и сюда, внезапно заметила, что одна из участниц надела на мушку какой-то колпачок. Она вихрем метнулась к судье и взволнованно запротестовала:

— Мсье! Одна ваша участница нарушает правила. Посмотрите сюда!

Судья, спокойный пожилой француз, подошел к лежавшей.

— Ну-да, мадемуазель. Но это ведь просто защита мушки от света. Это разрешено всеми правилами.

— Но ведь, мсье, это уже закрытый… закрытый…

Бедная Таня в своем возбуждении забыла, как по-французски слово «прицел» и беспомощно оглянулась вокруг, ища взглядом председателя советской контрольной комиссии, который хорошо владел языком.

— Э бьен, мадемуазель? — с оттенком нетерпения спросил судья.

Таня напрягла всю свою память, чтобы вспомнить нужное слово, но оно, как часто бывает, словно провалилось.

— Как это, — невольно по-русски сказала она, — прицел?.. Ах, чорт…

— Прицел по-французски «point de mire», товарищ Танюша, — раздался негромкий голос среди зрителей и девушка обернулась, как ужаленная. Из толпы ей дружески улыбалось спокойное и уверенное лицо маршала Тухачевского.

— Ах! — с протянутыми в восторге руками бросилась к нему Таня. Но маршал встретил ее радостный порыв шутливо-недовольной миной и охлаждающе протянул ей руку издали.

— Легче, легче, Танюша… Экая пылкость!.. И что это вы тут бедных парижанок обижаете? Пусть себе надвигают на мушку, что хочет — все равно наши девчата выиграют…

— Но… Но, Ми… Миша, это ведь уже закрытый прицел! А правила говорят: простой, открытый… Как же так?

Маршал повернулся к судье.

— Моя соотечественница хотела сказать, что, по ее мнению, данный случай нарушает требования открытого прицела. Но я полагаю, что ее мнение чересчур строго. Пусть милая парижанка стреляет, как ей удобнее.

— Мерси, мсье, за помощь в переводе, — любезно ответил француз, вежливо склоняясь. — Но поскольку мне протест заявлен вашей официальной представительницей, я вынужден созвать совещание моих коллег.

— Это делает честь вашей судейской добросовестности, — на своем прекрасном французском языке ответил Тухачевский. — Но смею вас уверить, что строгости в данном случае будут лишними.

— Я не могу, мсье. Протест заявлен официально.

— Ах, так? — засмеялся маршал. — Ну, так он так же и будет снят. Таня, — обратился он к девушке, не спускавшей с него сияющего взгляда, — снимите свой протест… Проявите спортивное джентльменство.

Девушка весело махнула рукой.

— Ну, конечно! Оставим это, мсье!..

Француз смотрел на обоих с удивлением. На Тухачевском были наглухо застегнутый плащ и низко надвинутая на глаза шляпа.

— Простите, мсье, — так же изысканно вежливо обратился он к незнакомцу. — Позвольте узнать, по какому праву вы считаете возможным вмешиваться в наше состязание и влиять на официальных представителей?

Тухачевский усмехнулся.

— Официального права я, может быть и не имею, но эта девушка подчинена мне, так сказать, по строевой линии. Вот почему мое мнение для нее обязательно. Я ее начальник.

— Вы? Как так?

Вместо ответа незнакомец распахнул свой плащ. Под ним была полная форма советского маршала. — Я маршал Тухачевский.

Лицо француза мгновенно преобразилось и засияло радостью. Он дал какой-то сигнал, и резкий звук горна прорезал мертвый воздух тира. Стрельба прекратилась. Все стали удивленно оглядываться.

— Мадам и мсье! — звонко закричал судья. — Наше скромное товарищеское состязание удостоилось чести быть посещенным дорогим гостем Франции, славным маршалом России, камрадом Тухачевским. Вот он, наш гость и дорогой друг! Крикнем в его честь наше старое французское — вив!

И стрелки и зрители разразились бурными криками: Вив марешаль, вив ля Рюсси, вив л'Юсср!

Таня, прижавшаяся было к руке своего милого Миши, в смущении отшатнулась, а Тухачевский, отдав поклон (он уже снял плащ и шляпу), звучно ответил на приветствия:

— Камарад… Я от всей души благодарю вас за выраженные симпатии, которые отношу не к себе, а к той стране, какую я имею честь здесь представлять: к Советской России — мощному борцу за справедливость, за мир, старому испытанному другу прекрасной Франции. Мое искреннее пожелание — чьей бы технической победой ни закончилось данное состязание, — пусть оно еще больше скрепит оба братских народа в их общей борьбе за счастье человечества!

Тухачевский опять коротко, одной головой, поклонился, набросил плащ и, под приветственные крики и аплодисменты, вместе со своим спутником скрылся в толпе. Таня скользнула за ним.

— Ну, как Танюша, рада меня видеть? Сдержал я свое слово?

Глаза девушки были полны обожания.

«Вот чорт, — подумал спутник Тухачевского, офицер генерального штаба, не понимавший по-русски и считавший эту встречу простой и случайной встречей советского маршала с советской девушкой на чужбине. — Если они „там“ все так любят своих начальников, то это крепкая нация!.. А, впрочем, „ам сляв“ — кто их там разберет?..»

— Где ты остановилась? В Торгпредстве? Отель «Бонапарт?» Ладно — жди от меня письмеца с посыльным… А теперь иди, выполняй свой долг. И будь помягче с парижанками… Эх, ты, свирепый судия!.. До свиданья!

— А когда же мы увидимся? — жалобно спросила девушка.

— На-днях, Нежнолапочка. Я тебе напишу. Ты меня на Эйфелеву башню потащишь. Ладно?

Мелькнула знакомая улыбка, потом широкие поля шляпы скрыли милое, родное лицо, и фигура в темном плаще скрылась. Но в сердце девушки чужой холодный Париж стал сразу своим, близким, желанным. «Он» был здесь.

* * *

Париж встретил Тухачевского с большой помпой. Франция как раз справляла медовый месяц «Народного фронта», и советофильская часть общественности и прессы, а равно и компартия, широко пользовались случаем лишний раз крикнуть «ура» в честь Советов.