Академия волшебства - Андрей Смирнов

…А возможно, не было даже и самой эфемерной «причины»: Дильбрег вполне мог пленить первого попавшегося эмигранта, по простоте душевной ответившего «да» на вопрос, считает ли он себя свободным?… Города-государства защищали только своих граждан; стражник, увидев, как Дильбрег скручивает чужака, и пальцем не пошевелил бы, чтобы остановить насилие. Ты свободен? Ну так и решай свои проблемы сам, дружок…

Дэвида, приводили в ступор здешние порядки, но не в его силах было изменить их. Любой плевок против ветра закончился бы мгновенным бесславным поражением — на точно таком же столе, в этом или другом помещении. Не будучи Дон Кихотом, Дэвид хорошо понимал, что любая попытка такого рода — не только самоубийственна, но и попросту смешна. Никакое всемогущее божество не вмешается, чтобы поддержать смельчака, в трудную минуту, никакая власть — даже номинально — не будет на стороне борца за «правое дело». Где право, где лево, весь порядок вещей здесь каждый определял сам. И каждый сам обеспечивал выполнение «своего» порядка — настолько, насколько ему доставало сил. Свои возможности Дэвид оценивал вполне трезво. Он не был героем и не стремился им быть.

Он мог бы переселиться в мир с более гуманной системой отношений в обществе или найти мир, где его жалкие — по меркам Хеллаэна и Нимриана — колдовские способности сделали бы его королем или богом. Да, он мог бы уйти отсюда… и вместе с тем — не мог. Ни тогда, когда Лэйкил предлагал передать ему власть над Винландом, ни теперь, оторопело наблюдая, как Эдвин кен Гержет подходит к раскладному столику и чертит исцеляющий узор на груди умирающего, а Дильбрег, поставив ему зачет, вновь рассекает эфирные ткани лежащего Когтями Смерти и, доброжелательно улыбаясь, ждет следующего ученика… Дэвид не мог просто встать и уйти. Этот мир был нужен ему самому гораздо больше, чем он — миру. Здесь царили жестокие порядки, но здесь же жило и волшебство. И этому волшебству можно было обучиться. Вместо серого, ничем не примечательного прозябания волшебство сулило совсем иную жизнь. И дело не только и не столько в большей власти, которую оно предоставляло. Волшебство наделяло саму жизнь новым измерением, превращало «человека, толпы» в того, кто сам управляет реальностью и сам устанавливает законы, по которым гаснут и зажигаются звезды.

Наука — жалкий суррогат, искусство — призрачный фантом, религия — пустое обещание той власти, неистребимое влечение к которой живет в каждом человеческом сердце. Это — желание возвыситься над собой, стать чем-то большим, чем «просто человек». Какой смысл родиться, прожить семьдесят лет, повинуясь законам, установленным природой, обществом и государством, и тихо скончаться в своей постели — так же как рождаются, живут и умирают миллионы других людей?… Наука, искусство и религия давали намек на нечто большее, чем такое вот бездумное существование, и во все времена находились мученики, готовые умереть за один только этот намек — волшебство же предоставляло не намек, а реальную власть.

Хеллаэн был жесток, но Дэвид постоянно помнил о том, что прошедший все круги здешнего «ада» может обрести эту власть и силу. Пусть даже проходил только один из тысячи, из миллиона — остальные ломались, отступали или погибали на пути. Вот почему он вернулся сюда, год тому назад, отказавшись от абсолютной власти в пределах своего родного мирка, и вот почему не встал и не вышел из кабинета, сейчас. Займи на Земле он место Роберта Каннинхейма, Дэвид получил бы только иллюзию этой власти, но не ее саму: только став полноценным чародеем, он мог бы выйти за пределы круговорота, жизни и смерти, из смертного — стать бессмертным, из того, кто подчинен установленному порядку вещей — стать тем, кто этот порядок устанавливает сам…

Всю первую половину урока Дэвид проблуждал в лабиринте своих мыслей. Из лабиринта, виделся только один приемлемый выход. Он Дэвиду совершенно не нравился, но надо было что-то решать.

«…ну хорошо, — сказал он себе в конце концов. — Оставим в стороне мораль и прочую дребедень. Изменить здешние правила я не в состоянии. Пока не в состоянии. Поэтому — либо играю по ним, либо ухожу…»

И, подумав так, он вдруг понял, что выбор сделан — уже давным-давно. «Я не герой, — мысленно повторил он с каким-то ожесточением. — Но я не сбегу… В конце концов, нам ведь не убивать его предлагают, а лечить…»

Он положил перед собой лист бумаги, взял в руки перо и приступил к работе. Поначалу никак не удавалось сосредоточиться, но в конце концов он все же сумел воспринять ситуацию просто как задачу, которую необходимо решить, без всяких назойливых оценок, кружащихся под черепной коробкой — вроде «хорошо-плохо», «гуманно-бесчеловечно», «можно-нельзя». Думать сразу стало значительно проще. Это была чистой воды сделка с совестью, но два другие выхода из лабиринта — бегство или безмозглый героизм — не подходили совсем. Он не являлся персонажем нравоучительной истории, который, совершив неприглядный поступок, обязательно должен быть наказан. Логика кино и литературы Земли Т-1158А требовали, чтобы хорошие торжествовали, а плохие карались, и эту систематическую ложь земное общество поглощало год за годом, век за веком. Но в реальности — а не в сказке — побеждает тот, кто сильнее, а не тот, кто более «прав»… А может быть, тот, кто умнее? Тот, кто удачлив? Тот, чья вера больше? Нет. Ум, удача и вера — все это лишь разновидности личной силы. Сила же измеряется способностью организовывать мир вокруг себя. Сильный не жалуется на неблагоприятные обстоятельства… но и саму неудачу превращает в победу.

Все вышеизложенное проплыло в разуме Дэвида не в форме законченных, ясно осознаваемых идей, а скорее как набор полуосознанных переживаний. Не цепь последовательных умозаключений, а подвижки на каком-то более глубоком уровне психики — внешне, может быть, почти незаметные. К худу или к добру, но этот выбор изменил его — так же как меняет человека любой выбор в его жизни.

Итак, Дэвид Брендом, чародей-подмастерье, приступил к работе.

Для начала ему пришлось вспомнить и записать комбинацию Форм, употребленных Дильбрегом для того, чтобы разрушить гэемон «жертвы». Не находись спящий под действием архисложного замедляющего заклятья, он был бы уже мертв — одни только Когти Смерти, сами по себе, убивали почти мгновенно. Здесь же они усиливались ещё пятью дополнительными Формами. Расшифровать значение заклятья Дэвиду не составило труда. «Сферы Жизни» — семь энергетических центров, формирующих гэемон человека и обеспечивающих его стабильное функционирование. Зачитай Дильбрег только Когти Смерти, без дополнительных уточняющих Форм, он нанес бы «жертве» обширные, но беспорядочные повреждения. Гэемон претерпел бы серьезнейшие повреждения, но, по крайней мере, сами чакры могли быть и не задеты, и восстановить энергетику было бы на порядок проще. Но Дильбрег не собирался облегчать жизнь своим ученикам. Дэвид мысленно перебрал тот небогатый набор Форм, которым располагал сам. Задачка была, непростая; чтобы думалось легче, он перенес все свои Стихии и Формы на листок бумаги. Ничего похожего на «Восстановление» не наблюдалось и в помине… «Хотя… — Дэвид механически водил пером по бумаге, все ещё сомневаясь в пригодности только что возникшей у него идеи. — Центральной Стихией, дающей силу заклятью, будет, конечно, Жизнь… но ведь можно использовать ещё „Оживление“ как производную Форму… Теперь: как обозначить чакру?… „Сфера Жизни“ — идеальное соответствие, но „Сферы“ у меня нет… Что самое близкое?…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});