Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И продолжал свою мысль: «Вернемся к холуям. Они делились на тех, кто зависел от нас: Вероня, ее многочисленная родня, соседи, бесплатно лечившиеся у моего деда, – как во всех холуйских семьях, у них беспрерывно болели дети всеми подряд инфекционными болезнями (дыша этим пропитанным микробами воздухом, я ни разу ничем не заразился), и на холуев, которые от нас не зависели, – их мы побаивались, опять же все, кроме мамы. Таким образом, первое различие людей, открывшееся мне, лежало в области социальной, хотя я не уверен, что это слово подходит, ведь интеллигенция – не класс, а прослойка, холуи же вообще понятие аморфное.
Но читатель поймет, что я имею в виду».
* * *
Кстати, дети в коммуналках были потрясающим источником всякого рода информации для взрослых. Не всегда, впрочем, благоприятной.
На заре своей жизни я обретался в густонаселенной коммуналке. Во избежание всякого рода аварий меня старались лишний раз из комнаты не выпускать. Притом разговоры велись откровенные. В том числе обсуждались соседи.
Как-то раз, однако же, не усмотрели. Я болтался в общем коридоре, когда открылась входная дверь и вошла миловидная женщина. Я ее раньше не видел. Женщина же не видела меня. Стала говорить всякие полагающиеся к этому случаю ласковые слова, угостила конфетой. Я вполне серьезно доложил, что, в принципе, мне запрещают брать что-либо у чужих, но на такую замечательную тетю этот запрет, видимо, не распространяется.
Слово за слово, я очаровывался «тетей» все больше и больше, а она, по всей видимости, мною. Но всему наступает конец – и нашему милому общению тоже. Тетя достала еще один ключ и принялась открывать соседнюю дверь.
– Не ходите туда! – закричал я. – Там змеи живут! Они очень плохие! Мне бабушка рассказывала!
Я схватил женщину за руку и принялся оттаскивать ее от двери. Женщина медленно сползала с лица – до нее начал доходить смысл сказанного мною.
Неудивительно, что в случае коммунального конфликта милиционер, прибыв «на адрес», первым делом принимался разговаривать с детьми. Присаживался на корточки, широко улыбался, вручал пресловутую конфету, давал потрогать кобуру – этакий добрый дядя Степа. И дети взахлеб выбалтывали тайны коммунального жилья.
Кто про что? Общий досуг
Хочешь не хочешь, а люди, даже помимо своей воли оказавшиеся вместе в одном сильно ограниченном пространстве, постепенно притирались друг к другу, начинали общаться и даже проводить вместе свободное время. Одним из популярнейших героев коммунального совместного досуга на протяжении практически всей коммунальной эпохи был патефон. Правда, поначалу этот незамысловатый девайс был редкостью. Но его проникновение в советский быт с каждым годом делалось все ощутимее.
Патефоны продавали на Мясницкой. Газетная реклама сообщала: «Грампласттрест открывает музыкальный магазин на Мясницкой, 20. Кроме различных музыкальных инструментов, будут продаваться и портативные граммофоны (патефоны). Фабрики пока не могут удовлетворить выросший спрос на патефоны полностью, поэтому патефоны будут отпускаться в первую очередь ударникам по ордерам, распространяемым через организации».
Там же продавались и пластинки.
Вот все собираются – вымытые, принаряженные. Женщины с праздничными прическами, для которых волосы накручивали на бигуди. Мужчины при галстуках, набриолиненные. В просторный коммунальный коридор выносится табуретка – толстоногая, устойчивая, покрытая густым слоем коричневой масляной краски. На нее торжественно водружается патефон. Открывается крышка. Вставляется игла в звукосниматель. Тщательно выбирается пластинка. Например Петр Лещенко. Протирается мягкой фланелью. Ставится на патефон. Вращается ручка – закручивается пружина.
Наконец-то пластинка начинает вращаться – 78 оборотов в минуту. Долгожданное потрескивание. Первые аккорды. И – завораживающий голос всенародного кумира:
Ах, эти черные глаза-а-а-а
Меня плени-и-и-или…
Непередаваемый восторг.
Разве что приходилось следить за патефонными иглами – они могли просыпаться, к примеру, на диван и причинить кому-нибудь из веселящихся довольно ощутимый дискомфорт. (В скобках отметим обилие всяческих игл: игла для примуса, швейная игла, игла для патефона – просто не коммуналка, а какой-то дикобраз.)
«У Зубковых патефон, слышится шарканье подошв – значит, фокстротируют», – писала одна из современниц.
Патефон был символом достатка. Писатель Александр Рекемчук вспоминал о своем детстве:
«У нас, как и у всех достаточных советских людей, конечно, был патефон. Не граммофон – деревянный ящик с жестяным раструбом, а патефон, чемоданчик с откидной крышкой, диском, мембраной и заводной ручкой. Вот к нему-то из своих дальних странствий Рекемчук и привозил новые пластинки. На этих пластинках – мне их давали в руки, подержать – была наклейка: белая собака, слушающая музыку с граммофона, того самого, старинного, с раструбом. Это была этикетка фирмы Пате, то есть пластинки были привезены из-за границы – из Берлина, из Парижа, из Праги, – в доме не делалось особого секрета из того, что отец бывал именно там, а не в ближайшей загранице, Кишиневе.
Вот эти-то пластинки и собирались послушать гости. Под них же танцевали – фокстрот, танго, чарльстон.
Эти мелодии и ритмы мне приходилось слышать и позже, когда я уже подрос и сам стал посещать танцульки, приглашал, еще стесняясь и волнуясь, первых девочек. “Маненька Манон”, “Риорита”, “Инесс”…
Но главным впечатлением моего детства – и, как я догадываюсь, главным сюрпризом для гостей, – были песни Александра Вертинского».
Неудивительно, что многие воспринимали патефон как средство для вложения денег. Один из наших соотечественников записывал в 1937 году в дневник: «Сегодня вот купили патефон и штук 20 пластинок. Вечером уже патефон гремит… Весело и хорошо. Патефон стоит 175 рублей и каждая пластинка по 2-90. В случае какой нужды – продадим. Возьмут нарасхват, а пока пусть будет наш».
Мало кто знает, – впрочем, и тогда мало кто знал, – что патефон – изделие военное. Первоначально он был предназначен для развлечения английских солдат на позициях. Первый экземпляр был снят с конвейера в 1913 году.
Название происходит от фирмы «Пате». Именно она – одна из многих – начала поставлять свою продукцию в Россию, еще до революции.
«Патефоны и пластинки “Пате” к ним», – завлекала реклама дореволюционных торговых домов.
Слово «патефон» было в ходу только в нашей стране – в других государствах его назвали иначе. Графофон, фонограф или просто «говорящая машина».
Правда, в советское время производство этой штуки освоили более десяти отечественных заводов, в том числе шесть специализированных. Они так и назывались – Владимирский патефонный завод, Коломенский патефонный завод, Ленинградский патефонный завод.
Патефон – гениальное изобретение. В первую очередь
- Книга о русском еврействе. 1917-1967 - Яков Григорьевич Фрумкин - История
- Единый учебник истории России с древних времен до 1917 года. С предисловием Николая Старикова - Сергей Платонов - История
- Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный - История
- Будни революции. 1917 год - Андрей Светенко - Исторические приключения / История
- Свердлов. Оккультные корни Октябрьской революции - Валерий Шамбаров - История
- Россия, умытая кровью. Самая страшная русская трагедия - Андрей Буровский - История
- Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - История
- Повседневная жизнь сюрреалистов. 1917-1932 - Пьер Декс - История
- Задатки личности средней степени сложности - Александр Иванович Алтунин - Менеджмент и кадры / Публицистика / Науки: разное
- Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр - История