Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - Ингеборг Фляйшхауэр

На таком фоне произошло зондирование Хильгера в Наркомате внешней торговли СССР. Он вовсе не случайно в своих мемуарах обо­шел молчанием эту важную официальную встречу с Микояном. Ему было неприятно вспоминать данное поручение. При этом, если судить по записям об этой беседе[735], Хильгер вел себя, несмотря на совсем иные инструкции, с исключительной прямолинейностью на той грани правдивости, которая подобала ему самому и его партнеру. Согласно немецким отчетам, Хильгер заявил Микояну, что у германской сторо­ны сложилось впечатление, «что Советское правительство сомневает­ся в серьезности» германских намерений. Поэтому, дескать, он и прибыл, «чтобы рассеять возможные недоразумения». Поработав в Берлине он, якобы со всей определенностью может сказать, что герман­ские экспортные возможности теперь улучшились.

Как указывается в записи Микояна, Хильгер говорил долго, сбив­чиво и будто бы «очень откровенно» об «истинном положении» в Берли­не. Там-де наконец советские пожелания изучаются в положительном смысле, хотя советские условия не так-то легко выполнить. Ожидают лишь сигнала из Москвы.

Микоян сказал Хильгеру, что нерешительный и резко меняющийся стиль ведения переговоров германской стороной «поставил его в очень неловкое положение» перед правительством, вследствие чего он «поте­рял охоту и желание разговаривать по этому вопросу» (Хильгер). В соответствии с собственными записями Микоян подчеркнул, что разговоры, которые ведутся уже два года, не принесли успеха и приня­ли «форму политической игры». Он спросил Хильгера, уверен ли он в положительном исходе переговоров о кредитах. Тот «сперва не дает от­вета на поставленный вопрос, а говорит, что он и г-н Шуленбург совер­шенно не хотели ставить г-на Микояна в такое положение... Что касается заданного вопроса, то получается так, что вопросы г-на Мико­яна оказываются всегда очень трудными. Он (г-н Хильгер) не может быть уверенным в положительном исходе переговоров о кредитах, так как это зависит не только от него, но и от других, но он надеется и имеет все основания надеяться на положительный исход. Далее г-н Хильгер еще раз подчеркивает, что они теперь ожидают ответа от нас».

Давая, согласно советским записям, понять, что теперь место пред­почтительного торгового партнера, принадлежавшее Германии, могли бы занять Англия и Америка, Микоян, по немецким сообщениям, как бы между прочим спросил, какой германская сторона представляет себе процедуру переговоров. Он пообещал Хильгеру подумать о его инициа­тиве и воздержался от какого-либо окончательного ответа.

Германское посольство оценило результаты этой беседы — на ос­новании сообщения, которое Россо направил Чиано 4 июня — «скорее благоприятными, поскольку Микоян не отклонил предложения о воз­обновлении переговоров по экономическому соглашению и поскольку дверь для дальнейшего обмена мнениями остается открытой». Россо нашел вопрос Микояна о том, может ли Хильгер гарантировать поло­жительный исход возможных новых переговоров, «знаменательным». Дескать, по всей видимости, задавая этот вопрос, он «просто старался удостовериться, что немецкая инициатива к возобновлению перегово­ров не является обычным политическим маневром, что Берлин дей­ствительно хотел бы и намерен заключить торговый договор»[736].

Изучение предложения о возобновлении экономических перегово­ров, даже если оставить в стороне политическую бризантность подоб­ных переговоров и лежащий в их основе политический расчет гитлеровского правительства, должно быть, поставило Советское пра­вительство перед трудными вопросами. С одной стороны, хотелось вос­пользоваться предложенными выгодными кредитами, и была нужда в технологии для создания и развития военной промышленности, а с дру­гой — Советское правительство не было заинтересовано в том, чтобы снабжать германскую военную промышленность важным в военном от­ношении сырьем. А поскольку оно составляло основу германских инте­ресов, то это обстоятельство ограничивало советскую готовность к переговорам. Немецкие военные планы на западе и востоке заставляли быть максимально сдержанными.

Германскому руководству было известно, что «для собственного во­енного и промышленного развития Россия сама нуждалась в большин­стве видов сырья, включая нефтепродукты и марганец, которые Германия хотела бы импортировать, и что, кроме того, Россия в послед­ние два года не выражала желания поставлять крупные партии матери­алов, которые прямо или косвенно способствовали бы увеличению военной мощи Германии... Немецкая сторона в свою очередь не была расположена поставлять России военные материалы, станки и другие изделия, предназначенные для создания промышленности по выпуску боеприпасов»[737]. Поэтому не было ничего неожиданного в том, что, когда советского поверенного в делах в Берлине 6 июня 1939 г. спросили о значении заявления Молотова относительно возможного возобновле­ния экономических переговоров, он отказался комментировать[738], да­вая лишь понять, что Советское правительство уже потому не против обсуждения путей улучшения двусторонней торговли с Германией, что намерено в большем количестве закупать машины. Он не исключил возможности поездки Шнурре в Москву, но подчеркнул, что о торговой делегации Берлин — Москва не может быть и речи.

6 июня французский совет министров рассмотрел советский проект договора от 2 июня и единогласно решил, что крайне важно как можно быстрее прийти к цели[739]. 7 июня 1939 г. Чемберлен нарисовал перед британской нижней палатой оптимистическую картину переговоров. Он объявил о решении правительства его величества с целью «ускоре­ния переговоров» направить в Москву специального представителя и выразил надежду, что наконец-то станет возможным «быстрее завер­шить дискуссию»[740]. В тот же день Черчилль подтвердил в «Нью-Йорк геральд трибюн», что русское требование включить Финляндию и При­балтийские государства в гарантии трех держав вполне обоснованно. Он опроверг доводы тех, кто не хотел навязывать гарантии этим стра­нам против их воли, и утверждал, что в результате вторжения нацио­нал-социалистской Германии в Литву, Латвию и Эстонию или организации там переворота вся Европа окажется втянутой в войну. «Почему в таком случае, — продолжал далее Черчилль, — не следует своевременно, открыто и смело принять совместные меры, которые сделали бы такую борьбу ненужной?»[741]

Под впечатлением подобных заявлений 7 июня в затяжной процесс зондирования советской позиции включился в Берлине Карл Шнурре. Будучи руководителем восточноевропейской референтуры отдела эко­номической политики МИД, в компетенцию которой входили Польша, Данциг, Советский Союз и Прибалтийские государства, он представил на рассмотрение заместителю начальника отдела д-ру Клодиусу до­кладную записку с просьбой передать Вайцзеккеру и Риббентропу[742]. В ней он выразил недовольство тем, как Хильгер вел переговоры. Микоян-де спросил о процедуре, а Хильгер лишь ответил, что «не вправе де­лать предложения». После такого поворота беседы едва ли стоит рассчитывать на скорый ответ Микояна. И еще: «Ввиду того что совет­ник посольства Хильгер занял во время беседы недостаточно конкрет­ную позицию, представляется весьма сомнительным, каким будет ответ Микояна». Однако для немецкой стороны очень важно именно «на данной стадии советско-английских переговоров использовать воз­можность вмешательства в Москве. Уже сам факт прямых германо-советских бесед в Москве помог бы вбить еще один клин в советско-английские переговоры». Шнурре констатировал, что из-за беседы Микояна и Хильгера экономические переговоры зашли «в ту­пик», из которого он надеялся их «вывести» с помощью следующего предложения. Шнурре хотел бы сам обсудить с советским поверенным в делах Астаховым проблематичные формулировки из речи Молотова и высказываний Микояна и указать на то, что Микояну было бы полезно побеседовать лично с ним. Шнурре выражал готовность немедленно выехать в Москву, предварительно узнав у Астахова, сможет ли Мико­ян принять его (Шнурре) на следующей неделе. «При положительном исходе этой скорее информационной беседы с Микояном, — писал Шнурре, — я уже располагал бы полномочиями вести переговоры отно­сительно экономического соглашения». Шнурре просил Риббентропа о директивах.

Однако уже на следующий день, 8 июня, Хильгер вновь посетил Микояна[743] и добился согласия как на возобновление переговоров в принципе, так и на поездку Шнурре в Москву, при условии, что немец­кая сторона примет прежние советские предложения, предусматривав­шие сильное сокращение вывоза важного в военном отношении сырья. Несмотря на известные сомнения Хильгера относительно того, согла­сится ли Германия с подобным условием, Микоян на нем настаивал. Хильгер решил поехать в Берлин, чтобы попытаться повлиять в нуж­ном смысле на руководящие инстанции, надеясь при этом сделать так, чтобы такое важное в военном отношении сырье, как, например, марга­нец и нефть, которое Германия требовала от СССР, можно было бы за­менить другими поставками. Никакого другого прогресса во время этой беседы достичь не удалось[744].