Песочные часы - Ирина Гуро

Под нами заколебались цементные плитки, сверху посыпалась сухая известка.

Дама заплакала, прижимая к себе собачку.

— Постыдитесь! — патетически воскликнул тип в лохмотьях. — В такой момент!

— Я тебе сейчас покажу момент! — заорал пьяный и изготовился дать типу по шее.

— Мужчины! Да сделайте же что-нибудь, он его убьет до всяких томми! — кричала дама.

— Постой минутку! — сказал артиллерист облезлой девице и прислонил ее к фонарю, как будто она не могла стоять без подпорки.

Он схватил почтовика за шиворот, но тот, проявив почти профессиональное умение, стряхнул с себя его руку и развернулся для сокрушительного удара. Я заломил ему руки назад. Вдвоем мы еле удерживали его и не знали, что с ним делать дальше.

Воздушный налет продолжался. Томми стали бросать осветительные ракеты, они повисали на деревьях, как разноцветные лампочки на рождественской елке. Бомбовые удары следовали один за другим. Было просто глупо стоять так, скрутив руки пьяному, и слушать его ругань под аккомпанемент недальних взрывов.

— Ты заткнешься наконец? — закричал я в самое ухо пьяного почтовика и при этом удивился, что от него совсем не пахло алкоголем, разве только чуть-чуть пивом.

Где-то поблизости опять трахнуло, но я хорошо услышал, как почтовик прошептал мне тоже в самое ухо:

— Будь человеком, сдай меня патрулю…

Только сейчас я заметил три фигуры в касках посреди мостовой, они были уже близко.

Я не очень хотел связываться, но артиллерист опередил меня: он окликнул патрульных, и мы с ним потащили этого бедолагу из подъезда. Патрульные тотчас поставили присмиревшего почтовика в середину своего как бы треугольника, открытого спереди, и прошли дальше, стуча подковами сапог и слабо подсвечивая лиловыми светиками электрических фонариков, висящих у них на пуговице.

Когда мы вернулись под свой козырек, оказалось, что типа в лохмотьях и след простыл.

— По-моему, он сбежал от патруля, — простодушно предположила дама.

Отбоя не объявляли, но звуки взрывов удалились, слышно было только, как кругом падают на асфальт битые стекла, как будто они все время раздумывали, падать ли, и теперь наконец решились. Ночь стояла ясная. Осветилки погасли, и стало видно, что над улицей висит луна, похожая на обгрызенный ломоть сыра.

Я собрался восвояси, но в это время вплотную к нам бесшумно подкатил черный «хорьх» с красной карточкой за лобовым стеклом — разрешением на езду во время воздушной опасности. Молодчик в длинном кожаном пальто, висевший на подножке, спрыгнул на ходу и бросился к нам.

— Вы не видели здесь мужчину среднего роста, темноволосого, в берете? — он поочередно впивался глазами в каждого из нас.

Мы заверили его, что не видели, так дружно и слаженно, словно хор из оперы «Нюрнбергские певцы».

Машина уже тронулась, когда я услышал знакомый голос:

— Подождите. Я здесь выйду!

С заднего сиденья поднялась женская фигура.

— Спасибо, господин лейтенант, большое спасибо! Я уже дома! — Женщина неловко вылезала из машины, путаясь в подоле длинной юбки. — Помоги же мне, черт возьми! — закричала она, и я окончательно узнал Ленхен.

Я крепко схватил ее под руку и потащил по направлению к Линденвег. Впрочем, она не сопротивлялась.

— Что ты делала в этой машине? — кричал я, словно имел какие-то права на нее.

Лени не обратила на это никакого внимания.

— Вальтер, — зашептала она самым сладким шепотом, — ты правда искал меня на вокзале?

— Конечно. Ты же теперь не приходишь к нам. — Что я мог еще сказать?

— Я не хожу и на вокзал. Но ты мог бы позвонить мне по телефону. Снизу, из будки.

— Это неудобно. Из-за Шонига.

— Вот еще!

Теперь мы шли нормальным шагом, словно гуляли. Но отбоя не было. Бомбили северный район Берлина, далеко отсюда. Они могли еще вернуться, если не отбомбятся.

— Ты не ответила мне, что это за машина, что ты в ней делала?

— Но, Вальтер, что же можно в ней делать? Это же служебная машина…

Мозги у нее были настроены только на одно!

— Понимаешь, Вальтер, я узнала, что ты меня искал… И сразу поехала домой. Но омнибус остановился из-за воздушной опасности. Я стояла на углу, не зная, куда бежать. И тут подъехала машина. И лейтенант спросил, знаю ли я, где проходной двор на Фрейбургштрассе. Я сказала, что знаю, и они меня взяли в машину, чтобы я показывала им дорогу. Но они никого так и не нашли.

— А кого они искали?

— Какого-то человека из типографии. Я так поняла, что во время воздушной опасности там печатали запрещенные бумаги…

— Кто печатал? — я так допрашивал ее, словно она была там сама, в этой типографии.

— Наверное, красные мисмахеры, — предположила она.

И я не успел сделать и двух шагов, как окончательно уверился, что это безусловно так и было. А я ведь все время гадал, где, как могли напечатать тот номер «Роте Фане»…

Все еще не объявляли отбой. Мы стояли у подъезда Лени. Я только сейчас заметил, что она раскрашена, как проститутка с Лейпцигерштрассе, и в шляпе с бантом. Черт те что.

— Вальтер, — зашептала она, прижимаясь ко мне, — когда я узнала, что ты меня ищешь… Я так помчалась домой…

— Ты уже говорила мне, Лени… — Она стала мне «тыкать», отметил я, вот что сделала шляпа с бантом!

— Ты не хочешь поцеловать меня за это?

— С удовольствием, Лени. С большим удовольствием.

Я хотел чмокнуть ее в щеку, но она впилась в мои губы, как оса, своим пухленьким ротиком. Я и охнуть не успел, как она повисла у меня на шее! Я еле разжал ее маленькие сильные руки.

— Ты недобрый ко мне, Вальтер. Давай подымемся потихоньку ко мне в комнату. Мы могли бы…

— Я сам знаю, что мы могли бы. И не думай!.. — Я сказал это довольно грубо. — Извини меня, Ленхен. Я просто не в настроении.

— Когда ты будешь в настроении, позови меня.

Она поправила волосы, но не уходила, глядя на меня с сожалением, может быть даже относящимся ко мне: она все-таки была добрая девочка.

— А ты плохо себя ведешь, Лени. Ты ведешь себя не как правильная гитлердевица, — сказал я.

Она посмотрела на меня нагловато:

— А ведь ты, Вальтер, тоже не совсем правильный гитлерюноша.

Я ненатурально засмеялся:

— Дурочка! А какой же я?

— Немножко странный… — она пожала плечами. — Но мне это все равно. Мне жаль, что у тебя нет настроения.

Луна зашла за облако, лица Лени уже не было видно.

— Доброй ночи, Вальтер! — Она поднялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

Я услышал, как проскрипела за ней дверь, и еще несколько минут простоял в беспокойных догадках: в чем обнаруживается моя «странность».

От всех этих дел у меня разболелась голова, и я опять не мог заснуть. Едва я растянулся на кровати, как почувствовал, что впечатления дня меня переполняют и ночь не освободит от них. Я думал о человеке в фуражке почтовика, старался себе представить, как все происходило.

То, что листовки печатают во время воздушной опасности, этому я сразу поверил: это было логично. Значит, этот в фуражке сумел смыться вовремя. Но не имел куда ткнуться из-за воздушной опасности. И он выбросил берет, — это тоже ясно, головной убор — самое заметное, — и вынул из кармана почтовую фуражку. И решил не убегать далеко, потому что, видимо, уже знал, что его ищут. И притворился пьяным хулиганом, чтобы его взяли патрульные. Это тоже было логично: во время воздушного нападения патрули беспрерывно обходили квартал — следили за светомаскировкой и вообще за порядком.

Конечно, те, кто его искал, обязательно спросят патрульных, ну и что ж? Им скажут, что задержан пьяный хулиган в фуражке почтового ведомства. Вернее всего, что его все-таки возьмут в работу. Но уж совсем безнадежно было бы мотаться по улице во время такого длительного воздушного налета: как он мог бы объяснить, где он был? Да, он действовал правильно и хладнокровно, этот человек.

Но только он не закрывал глаза на опасность: я отчетливо вспомнил его шепот, торопливый, почти исступленный, и как он сразу обмяк, когда патрульные заключили его в свой треугольник.

Мои мысли шли дальше: может быть, этот человек в свое время печатал и мои листовки? Такое совпадение было маловероятно. Но возможно — не в одной типографии идет тайная работа…

А Энгельбрехт? Кто он? Почему я не мог разглядеть его раньше? Просто — по лености мысли. Из привычки к шаблону. Ученый, интеллигент… Внешность, мне даже показалось, аристократическая. Я бы скорее подумал, что он — из монархистов, сторонник Гогенцоллернов. Я знал, что среди них попадаются активные противники режима… Куда он ушел? Может быть, он не дал мне никаких адресов не только потому, что не мог же их доверить малознакомому человеку… А потому, что уже не было таких адресов… И что происходило там ночью? Я ведь ничего не слыхал: позорно уснул, как только запихнул пистолет под шкаф. А насчет «приданого» старухи я придумал потом…