Род-Айленд блюз - Фэй Уэлдон

Она позвонила в “Розмаунт”. Ответила Мария. Сказала, что мистер Джонсон уже уехал в казино. “Благодарю вас”, — сказала Фелисити и положила трубку.

В ее прошлом два аборта. Тогда они были запрещены и стоили 200 фунтов или 500 долларов, в зависимости от того, по какую сторону Атлантики ты находишься, и эта цена сохранялась десятилетиями. “Папаша”, если он порядочный человек, доставал для тебя деньги. Все-таки дешевле, чем женитьба. Если же непорядочный, если ты не была в нем уверена или если он, знакомясь с тобой, назвался чужим именем, ты занимаешь деньги, или крадешь, или продаешь себя, пока по тебе еще ничего не заметно, до трех месяцев, когда, как говорят, в плод вселяется душа. А ты никогда не уверена, беременна ли ты на самом деле или нет, пока не пройдет десять недель — тревога тоже вызывает нарушение цикла. Остается всего две недели, а то и меньше, чтобы найти деньги и врача.

Затем три возможности на выбор. Ты выживешь, и тебе все сойдет с рук; ты искалечишь себя и умрешь; ты выживешь, но до тебя доберутся и упекут в тюрьму. 200 фунтов или 500 долларов пойдут псу под хвост. А что ты можешь получить? Твое тело освободится от некоего чуждого новообразования. И на том спасибо. Секс с незнакомым мужчиной может быть замечательным, а дети неизвестно от кого теперь не родятся. Господь Бог изначально сыграл с нами злую шутку, связав секс с деторождением, но потом вмешались люди и разъединили: секс отдельно, дети отдельно, и можно получать удовольствие, не опасаясь последствий. Тут противоречие, неувязка, как заметила однажды София. Удовольствие от секса благоприятствует выживаемости рода — чем меньшее отвращение вызывает у женщины секс, тем больше у нее будет детей: правит бал выпущенный на волю ген сексуального голода. В нынешнее время семья по воле женщины неизбежно становится все малочисленнее, если ваш социальный статус требует, чтобы у вас были дети, вы их заводите, если нет, то избавляетесь от них. Кончится тем, что некому будет любить секс. Бег взад-вперед, по выражению Эксона. Для борцов с безнравственностью нет обходных путей. И никуда не деться, если вы фанатик. Род-Айленд — пуританский штат, когда-то здесь властвовала мафия, потом ее извели, затем маятник качнулся в обратную сторону. Увлечение безбрачием пока еще, слава богу, не добралось до Софии в Лондоне. Вот славно было бы, если бы она родила детей. Да только вряд ли. Когда любишь так, как София любила мать, всем сердцем, не рассуждая, а твою любовь убили, безжалостно растоптали — потому что разве это не убийство, не преступление, когда дочь вынуждают своими руками, в одиночку, вынимать мать из петли? Разве у нее хватит решимости заводить потомство? Любовь ребенка к матери, любовь матери к ребенку… Она не имеет ничего общего с этой, другой любовью, со страстью, которая связывает тебя с мужчиной, когда чужой оказывается не чужим, а, наоборот, очень близким.

Ей хотелось в “Фоксвуд”. А Уильям взял и уехал без нее. Даже не сказал ей, что едет. Хотелось оцепенело сидеть у игорного автомата — мысли накрепко загнаны в подсознание и там хранятся и дозревают… А барабан вращается, и удача то ли улыбнется тебе, то ли нет. Откроет тебе свой замысел, начертает твою судьбу. Что тут плохого? Она любит Уильяма. Везение в любви, везение в игре, везение, удача, счастье.

Так она предполагала. Но к телефону подошла Мария. Уильям иногда забирает ее сына из школы. А может быть, он отец ребенка? Ей это не приходило в голову. По возрасту ведь он годится в деды, даже в прадеды. Мало ли что бывает. В сущности, ей почти ничего не известно об Уильяме, хотя они часами друг с другом разговаривают. Наверное, она просто решила, что теперь ей непременно, обязательно должно повезти — последняя соломинка отчаявшейся женщины, ведь вся ее жизнь — сплошные обманутые надежды. Какой жалкой она, должно быть, всем кажется.

Мария сказала: “мистер Джонсон”. Будь они в близких отношениях, вряд ли она бы так выразилась. Или нет? Фелисити была готова заплакать. Почему Уильям не сказал ей, что собирается в Фоксвуд, ведь он же ей звонил. Разве игра — такой порок, который надо скрывать? Он же признался ей в своем пристрастии, позволил наблюдать за игрой и, кажется, даже рассчитывал на ее одобрение, а теперь вдруг уехал без нее? Не хочет делить с ней свою жизнь, только приоткрыл на один миг? А может, он вообще передумал? Может, она сделала что-то не так? Наверное, он ожидал, что она будет топтаться у него за спиной — следить, волноваться, чтобы удача ему не изменяла. А Фелисити отошла и стала играть самостоятельно. Но разве это настоящая игра? Да на этих двадцатипятицентовых автоматах ничего нельзя ни выиграть, ни проиграть. Наверное, для Уильяма Джонсона, завзятого игрока, Фелисити слишком осторожная, слишком пресная.

Вот так же у нее когда-то ушла земля из-под ног, когда обнаружилось, что Бакли бисексуален, что она ему совсем не интересна, ее держат в доме как ширму, в которой он вряд ли и нуждался с тех пор, как все всё узнали. И так же было обидно, когда она догадалась, что он и женился-то на ней, чтобы в его доме появилась Эйнджел, эта прелестная девочка-эльф, бледненькая, с легким тельцем, пугливым взглядом и медно-золотыми, удивительными, изобильной густоты волосами. Слава богу, его восхищение Эйнджел носило эстетический, а не сексуальный характер — ведь его привлекали мальчики, — но и этого было достаточно, чтобы она стала ощущать себя на вторых ролях. Ревность питается любовной страстью, а Фелисити была нечувствительна к мужской привлекательности Бакли, как и он — к ее женским чарам; ей попросту недоставало безраздельного внимания мужа. Чего не натерпишься, имея дочерей, — тут и соперничество и состязание, но ты хоть иногда должна одержать верх.

А Эйнджел с самого начала была так прелестна, что все взоры устремлялись на нее, а не на мать. Фелисити к этому не привыкла.

Не пойди она на похороны, не встретила бы Уильяма. Сидела бы у себя в комнате, наслаждаясь тишиной и покоем, безумно скучала, но зато не терзалась бы из-за него обидой и тревогой.

Не пойди она на похороны, доктор Бронстейн не попал бы в Западный флигель и ее бы не раздирали противоречивые чувства: она должна бы его навестить, но ее пугало то, что представится там ее взору. Возможно, сестра Доун права: она, Фелисити, слишком стара и уже не способна отличить на ощупь мокрое кресло от сухого. Невыносимо думать о таком будущем, а ведь оно — удел каждого. И то, что она влюбилась в Уильяма — пусть они все правы, это нелепо и унизительно, — но зато отвлекает от мыслей о смерти, о физическом и умственном распаде, которые ей предшествуют.

Обиженная и подавленная, Фелисити неподвижно сидела, как всякому, будь он стар или молод, иногда случается сидеть и бессмысленно смотреть перед собой. Но тут за стеклянной дверью в сад послышался шум — это подъехали Джой и Джек. Так, вдруг, появлялся обычно Уильям, но сегодня он не приехал. За стеклом показалось бледное лицо Джой, в розовом облаке блеснули брильянты на трикотаже тренировочного костюма. Тонкие пальцы с неожиданной силой застучали в окно. Сквозь стекло проник ее голос:

— Мисс Фелисити, мисс Фелисити, открой двери.

Рядом с ней показался Джек — приветливая улыбка над мясистым квадратным подбородком обнажила крепкие белые зубы. Фелисити заметила, что он, когда-то дородный мужчина, теперь похудел, шея усохла и совсем не видна, голова словно сидит прямо на плечах.

Люди никогда не оставят в покое, всегда доберутся до тебя, вернее — до твоих денег, подумалось Фелисити. Вот и до доктора Бронстейна уже добрались — приехал его праправнук со своей девушкой, дабы удостовериться, что за прапрадедом хороший уход. Сегодня их, конечно, распирает от самодовольства: вот они какие заботливые, проделали долгий путь, чтобы посмотреть, как тут за стариком ухаживают. А то, что они распоряжаются его деньгами, так это делается с одобрения банка, теперь у них есть имущество, они могут взять ссуду, начать новый бизнес и обеспечить себе такую жизнь, на которую им дает право молодость.

Когда-то Фелисити, юная и нищая, в уплату за ужин пела, а то и танцевала, иной раз и нагишом. И не существовало никого, к кому бы обратиться за помощью. Помнится, когда-то был дом. Прекрасный дом с поваром, горничной. Были и мать и отец. Но ничего этого не стало. Бывает. А еще был сад, и полная луна, и снег, и зимней ночью беседка под снегом… С этого времени она сама строила свою жизнь. Следующим поколениям в их роду была нанесена жестокая травма, и они вынуждены были вести отчаянную борьбу за выживание, пока не появилась на свет София; и тем, видно, завершится эксперимент, устанавливающий предел пристрастию естества к многообразию, которое причиняет людям такие страдания. Например, девочкам с необыкновенно густыми рыжими волосами, чересчур умненьким и слишком ранимым.