Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— Переведи, — сказал теперь сам Акундинов, старательно выговаривая слово по-турецки, а потом перейдя на русский: — Переведи великому визирю, что если он сам не защитит меня, как гостя, то я готов встретиться с русским посланником и саблей своей отстоять свою честь!

Толмач, вначале не сообразивший, что гость умеет говорить по-турецки, собрался, видимо, сказать визирю то, что было заготовлено заранее, но понял, что может попасть впросак. Виновато посмотрев в сторону московитов («а что, мол, я могу сделать?»), перевел правильно.

— И скажи великому визирю, — продолжал Тимофей, обращаясь к переводчику, но рассчитывая на слух русских послов, а не на визиря, — что я — законный сын русского царя Василия Иоанновича Шуйского. И хотя бесчестно царскому сыну с худородным князишкой биться, но я готов вызвать князя Телепнева на Божий суд!

— Это кто ж худородный-то? — опять стал вскипать Телепнев. — Ты, самозванец, на кого хайло разинул?!

— А ты, ишак, на кого хвост поднял? — в тон ему ответил Тимофей, переходя на турецкий язык и на турецкий же оборот речи, услышанный им как-то на базаре.

Толмач, удивленный такой тирадой, замер, не рискуя переводить. Визирь, довольный перебранкой, расхохотался.

Кузовлев, который был поумнее (или же похитрее), пока помалкивал. Потом, неспешно цедя слова и давая толмачу время, чтобы донести их до ушей визиря, сказал:

— Не знаю, какого ты роду-племени, но не можешь ты быть сыном Василия Ивановича. Не было у него детей. А если бы ты был сыном, то почему ж о тебе до сих пор ничего неизвестно было?

— Государю нашему покойному, — строго сказал Тимофей, — Михайлу Федорычу известно было. А вы кто такие, чтобы я пред вами отчет держать должен был? А ну-ка, грамоту царскую на то покажите!

Крыть послам было нечем. Ежели они хотя бы знали, как зовут стоявшего перед ними человека, — было бы проще.

— Великий визирь сказал, — сделал еще одну попытку уличить самозванца Кузовлев, — что в грамотке той писано, что покойный государь Михаил Федорович тебя наместником Вологодским и Великопермским назначил. Правда ли то?

— Правда, — кратко сообщил Тимоха, вытаскивая из-за пазухи изрядно потрепанную грамотку. Издали показав ее окольничему и дьяку, даже поцеловал текст, гоня от себя воспоминания о том средстве, которым Костка старил документ. — Тут вот и сказано, что государь мне во владение Вологду и Пермь дал.

— Так ведь нет же в государстве Русском никакого Вологодского и Пермского наместничества, — радостно заявил Телепнев. — Есть уезд Вологодский, коим воевода правит. Ну что же ты врешь-то? — в сердцах заявил окольничий.

— Как же нет, коли в грамоте о том написано? — невозмутимо парировал Акундинов. — А грамотка моя подписью дьяка да государевыми печатями заверена.

— Да фальшивая грамота-то у тебя, — не выдержал на сей раз и Кузовлев, впервые повысив голос. — И печати — поддельные!

— Ну, брат! — хмыкнул Тимофей. — Да за такие слова тебя на Москве бы на правило выставили. Ишь ты, гусь приказной! Усомнился, вишь, в печатях царских! Печати — настоящие. И бумага. Все — настоящее. Вон, можешь у их высочества господина визиря спросить. Евонные приказные грамоту мою и обсмотрели, и прочитали. Чуть ли не обнюхивали…

Визирь, которому неутомимый толмач продолжал пересказывать разговор русичей, заслышав о печатях, кивнул. Вот теперь уже и Телепнев, и Кузовлев замолчали. Визирь сделал знак, означающий, что гостям пора и меру знать. Но все же напоследок Телепнев выдавил:

— Но ты, парень, все равно угодишь на Лобное место! А я рядом буду стоять да смотреть, как вранье-то из тебя вместе с юшкой посыпется…

— А вот когда я на стол московский сяду, — невозмутимо ответствовал Тимофей, — то перво-наперво прикажу тебе руки-ноги выдергать, а жопу твою на кол вострый насажу, чтобы ты на царское величество саблей не замахивался! А товарищу твоему — дьяку злое…му прикажу язык отрезать, чтобы не болтал что попало…

Тимофей, оставшись один, крепко задумался. То, что русские посланники, прознавшие о царевиче, вцепятся в него и уже не отцепятся, было ясно. Это, как говорится, и к бабке не ходи! И пока было непонятно, как поведет себя визирь. Что там ему наболтают посланники, неизвестно. Как знать, а не решит ли визирь, что грамота фальшивая, а Вологодского и Великопермского наместничества действительно не существует и никогда не существовало? Эх, был бы падишах здоров, то с ним-то было бы проще столковаться. Все-таки свой брат — государь!

На следующий день старший садовник, который у турок почему-то считался старшим над всеми слугами, сообщил, что жалованье от казны ему больше выплачиваться не будет, а ему по приказу великого визиря надлежит переехать из дворцовых покоев в комнаты попроще. Тимофей понял — надо бежать!

…Имущества у беглеца немного. Пожалуй, только то, что на себе, да то, что уместится в заплечном мешке. В здешних местах, правда, с мешками за плечами не ходят, предпочитая их двум торбам — одна спереди, а вторая — сзади. А торба, та, что сзади, бьет по заднице…

Тимофей решил прихватить с собой «Родословие князей…», карту Османской империи (вещь полезная в дороге!) да немного еды — десяток черствых просяных лепешек (откладывал несколько дней), пару копченых рыбин, десяток луковиц да соленый сыр. Но все равно, вместе со сменой белья да разными мелочами, включая деньги, набрался целый мешок. Пришлось еще взять два бурдюка с водой. Уже не в первый раз вспомнил недобрым словом Василия Лупу (волчара поганый!),[54] по чьему приказу у него отобрали драгоценную саблю, отбитую у разбойников. Осмотрел нож. Когда-то им зарезали девку, имя которой он уже и забыл. А нож подарил ему пан Юзеф. Поперву Тимоха хотел его выбросить, а потом ничего, привык. Как-то даже резал им хлеб, чистил луковку, и ничего…

Вышли вечером. Племянник старого книжника Ангела — Мирчо, уже бывавший на Святой горе Айон-Орос, что всем русским более известна как Афон, сказал, что дорога займет недели две.

— Нам только из Стамбула выйти да пригороды пройти, — говорит мальчишка. — А там помогут.

Кто им поможет и как, парень разъяснять не стал. Только коротко сказал, что и в Османской империи до сих пор много тех, кто не принял ислам, оставшись, как и раньше, православными. Зато Мирчо с упоением рассказывал о монастырях полуострова Халкидики:

— Представь себе, Иванко, — помогая себе жестами, говорил он. — Халкидики — райское место. Там и груши растут, и виноград, и апельсины. А прямо из скал ручьи бьют! Там — двадцать святых обителей. Греческие есть, и сербские, и наши, болгарские. Даже грузинская есть.