Мальчики-мальчишки - Наталья Горская

Вот так думали люди, а не думать они не могут, потому как «я мыслю, следовательно, существую», и придумали, как им выжить при новых порядках, как им самим себе объяснить нынешнее положение дел. А государство резко перестало нуждаться в этих думающих и даже никогда не думающих людях. Люди долго не могли в это поверить, оставшись один на один с матёрыми бандитами и равнодушными чиновниками. В конце концов, они не то чтобы смирились, а тоже перестали нуждаться в государстве, выработали свою философию и научились жить так, чтобы не беспокоить государственную власть насущными проблемами, которые та не считает важными и значительными, а больше думает о своём престиже и ещё Бог знает о чём.

Да, всё меняется: и политика, и нравы, и культура. Но только человек не претерпел никаких изменений: он также в подлости видит подлость, даже если ему в оба уха будут кричать, что именно такими и должны быть настоящие business и politik. Людям всегда трудно, если их воспитывают на одних ценностях и идеалах, а жить приходится при совершенно других.

И мне вспомнился тут диалог Вершинина и Тузенбаха из «Трёх сестёр»:

«То, что кажется нам серьёзным, значительным, очень важным – придёт время, – будет забыто или будет казаться неважным… И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, недостаточно чистой, быть может, даже грешной… – Кто знает? А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем сколько страданий!»

Как-то объявился в наших краях новый молоденький следователь, сразу после института. Его предшественники часто сменяли друг друга из-за низкой зарплаты, плохого технического обеспечения, да и просто нервы не выдерживали. Так, во всяком случае, говорили, а что именно они подразумевали под этим, не объясняли. У некоторых из них часто стали умирать или погибать родственники. А новый следователь, человек принципиальный, честный и желавший таковым остаться на всю жизнь, возьми да и, что называется, наступи Вожатому на хвост. Ему удалось найти двух незадачливых бомжей, ночевавших в электричке на запасных путях, где произошло убийство ларёчника, который решил уйти от оброка банде Вожатого.

Бомжи были не местные, а бывшие мелкие предприниматели из Сибири, которые таким образом скрывались от своих сибирских разборок, и потому не знали, кого они опознали по фотографии. Когда же узнали, то испугались и отказались от показаний, но дело уже было заведено. Вожатый пришёл в один из вечеров к следователю сам, и тот по неопытности даже обрадовался, что подозреваемый хочет сделать признание, но Волков вдруг совершенно спокойно сказал помощнику следователя:

– Сева, сходи покури, – а затем открыто попросил следователя прикрыть дело. Такая вопиющая наглость возмутила следователя, но он не подал виду.

– Так всем лучше будет, – привёл свой аргумент Вожатый, усаживаясь напротив следователя без приглашения. – Ты здесь человек новый и не знаешь наших законов.

– На территории Российской Федерации действуют законы Российской Федерации, – невозмутимо ответил следователь.

– Пусть так, – скучно согласился незваный гость, – хотя во время войны и всеобщей нужды законы безмолвствуют. Как говорят французы, ни фуа, ни люа[1] во время войны-то. Но я не об этом хочу с тобой говорить. Я хочу спросить, простишь ли ты себе, если по твоей милости погибнет близкий тебе человек? Причём не сразу.

– Какой человек? О чём вы говорите, Волков? – следователь старался быть спокойным. – Я ведь и из Москвы могу помощи попросить, если вы думаете, что никто не справится со всем тем, что тут у вас творится.

– Не у нас, а у вас. У нас ничего такого особенно вопиющего не творится. У меня, в моём городе, вообще полный порядок. И потом до Москвы-то далеко, а до могилы ой как близко, – ласково улыбнулся Вожатый. – Вот у тебя жена молодая должна скоро родить тебе сына, а ты какой-то ерундой занимаешься, Москвой меня пугаешь. Москва, Москва… Москва армянам отдана… У неё и так забот полон рот, чтобы ещё какой-то Россией заниматься. Москва царствует, но не управляет. Ты не о глобальном думай, ты о своей семье лучше подумай. Ты что же думаешь, если жену в Калининской области у своих родителей оставил, то мы её навестить не сможем?

– Вы что же, угрожать мне вздумали?

– Нет, – изобразил печаль Волков. – Просто я сам этого не хочу. У меня сейчас настроение хорошее, а тут ты со своей верой в торжество справедливости.

– Но ведь вас опознали два человека, – следователь несколько растерялся.

– Да-а, обмишурился я непростительно… Вот на них и повесишь это дело. Они тебе же ещё и спасибо скажут. Сейчас к осени бомжи специально вагоны поджигают, чтобы их посадили за это, а то зимой холодно по ночам в электричках-то спать. А в тюрьме им, как в санатории будет: накормят, напоят и выгуляют. Я с ними говорил уже, так они согласны. Зарезали, мол, мужика с целью ограбления. Не всё ли равно, кто кого укокошил?

Неизвестно, есть ли ещё страна, где люди сознательно стремятся попасть в тюрьму, но наши бомжи действительно иногда специально поджигали вагоны на запасных путях станции, чтобы угодить в места не столь отдалённые на какое-то время. Наблюдавшим за этими пожарами вездесущим детям особенно нравилось, когда внутри вагона выгорал весь пластик вместе с воздухом, и раскалённая крыша плавно, но быстро прогибалась внутрь вагона, словно сдувающийся воздушный шарик. Рядом с вагоном всегда топтался бомжик с канистрой в руках и, когда приезжала милиция, настойчиво бегал за ней со словами: «Это я, я это сделал!»

– Поджигателя-то нашли? – строго спрашивал какой-нибудь милицейский начальник своих подчинённых.

– Я! – вылезал из-под чьего-то локтя бомжик. – Это же я!

– А где ты бензин взял? А? – строго спрашивали его. – Как ты его поджёг-то? Ну-ка, покажи!

– Ну вот так, как обычно, – бомж чуть ли не рыдал от такого недоверия. – Вот канистра, а на ней есть мои отпечатки! Арестуйте меня, ну пожалуйста!

– Ой, ладно. Мужики, везите его в отделение.

– Спа-спасибо вам, то-товарищи! – стучал зубами от холода и голода бездомный человек. – Спасибо-бо, дорогие вы м-мои!

Молодой следователь почувствовал, что не он сейчас является хозяином положения и кабинета.

– Ну, вы тут вообще обнаглели! – выдохнул он.

– А ты думал, что я тебе буду чемодан денег предлагать, как в современных фильмах? – спокойно ёрничал подозреваемый. – Нет. Зачем мне деньги на всякую ерунду тратить? Они мне ой как нелегко достаются, а ты и так воленс-ноленс сделаешь всё, как мне нужно. И вообще, не хами, мальчик. Помни о жене своей, а не то я ей могу преждевременные роды организовать.

– Да я… да я сделаю так, что вы и близко к ней не подойдёте!

– Поздно спохватился, ребёнок, – подмигнул ему Вожатый и шмякнул перед следователем, как главный козырь поверх всех карт, фотографию его жены в домашней обстановке, в халатике и домашних тапочках с помпонами и со слегка смущённым и растерянным видом, а за спиной у неё стояли два каких-то здоровенных парня, о роде деятельности которых можно было только догадываться.

– Да вы что, да ей же совсем нельзя волноваться! – следователь вскочил и задохнулся. – Вы что, совсем звери?! Она же уже на…

– Да знаю я, на каком она месяце, – устало вздохнул его собеседник. – И кто только додумался такого неоперившегося цыплёнка, как ты, в наш глухой лес заслать?.. Твоя жена мне сама всё рассказала. «У нас скоро будет мальчик, – говорит, – сынуля». Счастливая такая, накупила всяких пелёнок-распашонок, игрушек-погремушек, гадает, какое имя дать своему первенцу, наивная девочка, и даже не догадывается, что её ждёт. А уж нам-то тут открывается такой полёт для фантазии!.. Но таковы уж издержки профессии, которую ты выбрал. Вот и подумай, каково бабе в таком-то положении страдать из-за твоего упрямства, – Вожатый подпёр щеку рукой. – Я же не прошу тебя отказываться от этого дела. Я даже предлагаю тебе повысить раскрываемость: и бомжи на улице на зиму не останутся, и ты дело раскроешь. Ну, и мне хорошо. Посмотри, как хорошо, когда и волки сыты, и овцы целы. И жену твою мы не тронем, а она тебе замечательных детей нарожает. И где ты ещё найдёшь себе такую жену, которая на твой оклад следователя сумеет безропотно прожить? Ведь она хорошая девочка: доверчивая, чистая и, что самое удивительное, Вожатый сделал круглые глаза и указал на следователя пальцем, тебя любит. Одно удовольствие с такой девочкой жизнь прожить. Я как ей сказал, что могу шкуру с тебя снять, она так разрыдалась, так распереживалась, что еле успокоил. Нет-нет, я её не обижал… Пока. Просто побеседовал за чашкой чая. Я же тоже человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Я же тоже иногда сомневаться начинаю, что хомо хомини люпус эст[2]. Можешь позвонить ей и спросить, – Волков протянул ему бумажку с номером телефона Калининской области.