Есть! - Анна Матвеева

Знаменитая телеведущая и малоизвестная писательница Гималаева заблудилась в трех соснах!

В оправдание могу сказать, что люди в пенчурских лесах теряются регулярно – примерно с той же скоростью, с какой в них произрастают ягоды-грибы. Даже мои собственные родители, как вы помните, начали знакомство со староверами именно с того, что решительно заблудились в местных лесах. Почти каждую неделю к Пенчурке выносит неудачливых грибников и невезучих любителей природы – всем оказываются скорая географическая помощь и теплый прием. Насколько он может быть теплым в деревне, где на всех людей – три фамилии: Никишины, Егоршины да Агаревы.

Папа много раз говорил мне, что в лесах близ Пенчурки нашли приют не только местные староверы, но и оставшиеся невостребованными языческие божки, которые и развлекаются таким вот нехитрым способом, сбивая людей с верного пути.

Ветерок прошелестел по траве, и в двух шагах от тропинки я увидела самую настоящую лису – с большими ушами, длинными тонкими лапами и пушистым хвостом. Шерсть у нее на спинке блестела так, будто ее глазировали абрикосовым джемом. Лиса повернула тонкую мордочку и облизнулась. Возможно, она хотела намекнуть таким образом, что без лисички я все-таки не осталась – пусть и не в нужном виде и числе.

Я села на траву и задумалась. Для размышлений лучше места не найти: кругом деревья, деликатные звери и грибные корни, растущие, как известно, под землей на многие сотни километров. Вот я сижу сейчас, пригорюнившись, как сказочная девочка, оставленная помирать в лесу, а прямо подо мной растет мицелий. И если сейчас пойдет дождь, грибы попрут из-под земли, как античные воины.

Я вспомнила, как уютно бывает слушать дождь в деревянном пенчурском доме – кажется, что десять аккуратных секретарей шелестят пальцами по компьютерным клавиатурам.

Интересно, который час?

Телефон, как ни странно, включился сразу – на часах светилось 17.56. Не зря продавец расхваливал мне эту модель – якобы она каким-то таинственным образом сохраняет остатки заряда на долгое время… Родители, наверное, с ума сходят – при условии, конечно, что мама проснулась, а папа вернулся с пасеки. В Пенчурке папа превратился в убежденного пчелофила – и мед у него, правда, невероятный. Особенный. Очень вкусный.

Комары, летевшие за моим теплом стаей преданных вассалов, облепили мобильник и запищали – обсуждали, наверное, между собой, что это за штука и как ее лучше съесть. Один особо настырный кровосос попытался впиться в мониторчик, но тот вдруг засветился. Телефон звенел и вибрировал, комара (с инфарктом, не иначе) отнесло в сторону, а я выронила трубку из рук.

Потом, конечно, подняла, но ответить не успела. Сработал определитель номера – это звонил Дод Колымажский.

Звонил сюда, в лес, где мой чудом включившийся телефон чудом изловил сигнал! Не иначе что-то случилось! А если с Шарлеманей? Я оставила ее именно Колымажскому – отвезла вместе с мисочкой и переносным туалетом.

Сосны угрожающе зашумели. Не двигаясь с места, чтобы сохранить драгоценный сигнал, я набрала номер Дода.

– Слушаю вас, – вежливо сказал он.

– Давид, что случилось?

– Геня? Наконец-то! Где ты? Все еще в этой бородатой деревне? Вы там вообще знаете, что в мире происходит?

Колымажский так орал в трубку, что, честное слово, даже природа притихла. А я, как любой человек после такого вступления, подумала о самом страшном – что началась война. А что? Люди моего поколения выросли под «угрозы американской военщины» и песни о японских журавликах. Я до сих пор помню, как нужно вести себя во время всеобщей эвакуации, и умею быстро надевать противогаз.

– Идиот, она решит, что война началась! – закричал в трубке далекий родной голос. Ирак! Как я по ней соскучилась!

– Геня, возвращайся скорее! – торопилась моя помощница. Она говорила так, будто озиралась по сторонам. И опасалась не успеть закончить разговор. – В стране экономический кризис, у нас кризис жанра – и вообще ужас. Приезжа…

Она отключилась на полуслове, связь пропала, на дисплее высветилась ровная надпись: «Нет сигнала». Это были финальные титры.

Я поднялась на ноги и рядом увидела живое грибное море лисичек, а вдали за соснами – коренастые домики Пенчурки.

Глава двадцать пятая,

переломная

Родители разворчались: «Сначала приехала без предупреждения, теперь так же резко уезжает…» Они явно перестарались с брюзжанием и недовольством: из-под вороха эмоций выглядывали облегчение и даже радость. А что? Я прекрасно понимала родителей – к маленькой Генечке, которую они тетешкали тридцать шесть лет назад, взрослая лохматая телеведущая отношения не имеет. Детям в такой ситуации значительно проще – родители спустя годы остаются взрослыми и знакомыми, а вот сами отпрыски мутируют в толстых дельцов, стервозных училок или телевизионных звезд на стадии заката.

Кстати, в Пенчурке – закаты дивной красы. Я несколько дней караулила, когда солнце исчезнет с горизонта – не смоется по-тихому, как у нас в городе, а уйдет со сцены торжественно и гордо, будто заслуженная артистка, получившая главную театральную премию.

Пока мы с папой шагали по лесу к автобусной остановке, солнце копило силы для очередного яркого прощания и так жахнуло напоследок по стеклам фырчащего «Богдана», что я, каюсь, пожалела о том, что уезжаю. Все-таки здесь красиво. И староверы не такие уж страшные, какими их малевало воображение: тетки тем более, как говорилось, у них по домам сидят, а от теток, знаю по своему горькому опыту, в жизни все главные беды.

– Приезжай, дочка, когда захочешь, – сказал папа, уколов меня на прощание бородой. – Мы с тобой на рыбалку сходим!

Бедный папа! Так и не привык, что у него нет сына.

Я, между прочим, тоже не представляю собственную дочку. Девочку воспитывать намного труднее, чем парня, – очень много сверхзадач, большая часть которых мне самой до конца не ясна.

Вызванивать Колымажского, Ирак и Аллочку с Пушкиным я начала сразу после того, как пенчурские леса сменились инопланетным пейзажем Гадова – заводского городка с насмерть замученной природой. Кто-то мне рассказывал, что в Гадове жители поголовно болеют раком – верится легко. Вместо деревьев близ Гадова торчат высохшие палки, а земля здесь каменная, мертвая. В самом городке вздымались кверху трубы завода, похожие на гребенку с выломанными зубцами. Страшная сказка.

Колымажский, Ирак и Аллочка с Пушкиным не отвечали на мои звонки – более того, телефоны у них были отключены, а городские номера предлагали длинные гудки, распиливающие воздух, или равнодушный бред автоответчиков.

«Абонент временно недостоин…», – послышалось в очередной раз вместо «недоступен», и я, разозлившись, отключилась. Прислонившись к окну, рядом дремала уютная бабулька в беретике – от нее пахло точно так же, как от моей ба Ксени. Странно: человека нет, а запах, точнее, память о запахе живет. Пахнет лежалыми карамельками, камфарой, огуречным лосьоном и самую малость булочками. Булочками с корицей и сахарной пудрой. Я придвинулась ближе к бабульке и тоже уснула.

Разбудил меня громкий голос Остапа Бендера.

– Ты вообще где? – кипел П.Н., вопли которого не умещались в крошечной трубочке телефона. Бабулька уважительно отодвинулась.

– В автобусе, – шепотом ответила я, опасаясь разбудить спящих пассажиров.

– Она в автобусе! – хохотнул П.Н., как будто я сморозила нечто настолько смешное, что у него сил нет придумать ответную реплику.

– Правда, в автобусе, Павел Николаевич! Зря смеешься!

Впервые я услышала, как странно звучит со стороны это полувыкающее обращение. Недотыкомка… Ведь так – на «вы» и по имени-отчеству, говорят друг с другом только простонародные старички со старушками. Я немедленно исправилась:

– Зря смеетесь, над собой смеетесь! Мчусь домой, проехали Гадов. Везу грибы.

Последние слова прозвучали таинственно, как пароль, – я заслушалась сама себя.

– Какие грибы?.. – заинтересовался П.Н. – Давно я не вкушал грибов!

Я случайно включила режим громкой связи:

– Лисички, подосиновики и белые сушеные.

– О-о-о, – простонала трубка. – Я бы прямо сегодня пришел ужинать, но, знаешь, мама просила провести с ней вечер. А ты, Геня, завтра же с утра на работу – и грибы приноси. Не представляешь, как мне нужно с тобой поговорить. И посоветоваться… На самом деле, – сказал он, перед тем как проститься, – все очень плохо. А будет еще хуже.

– Мужики, – с пониманием кивнула бабулька в беретике, выслушавшая, как и большая часть пассажиров, весь мой разговор с начальником. – Ты же понимаешь, что ни к какой маме он не пойдет!

– И пугает, главное, – вступила соседка сзади, – «будет еще хуже!».

В сравнении с тихой Пенчуркой город наш выглядел так, как шалава рядом с отличницей. Оказывается, человеку нужно совсем немного времени, чтобы отвыкнуть от городской жизни, – я пугливо озиралась по сторонам, пробираясь по улицам короткими перебежками, как собака через многорядный проспект. Машины смотрелись убийцами; люди же говорили так громко, что непонятно было, как они умудряются различать посторонние звуки. Вот хорошо-то было в лесу, с комарами!

И дом мой любимый не порадовал. Без Шарлемани в нем было тихо и печально, будто на кладбище. Хорошо, что грибы – как малые дети! – требовали немедленного внимания, так что я, едва переодевшись и вымыв руки, бросилась готовить. П.Н. только рад будет, что назавтра его встретит не сырой продукт, а полноценный обед. Заготовки для ризотто с лисичками, жюльена из подосиновиков и грибного супа я сделала за полчаса – вот как соскучилась! А ведь на кухне даже воздух застоялся, да и свежих продуктов не было – с утра придется заехать в «Сириус».