Летняя королева - Элизабет Чедвик (США)

мне лошади не нужны? Возможно, ему следует более тщательно ухаживать за своими и беречь запасы, и тогда ему не придется ничего у меня требовать.

Неизвестно, попала ли ее колкость в цель, потому что на лице Тьерри де Галерана никогда не отражалось никаких чувств. Все, что ему говорили, либо отскакивало, либо поглощалось без реакции.

– Что мне ответить королю, мадам?

– Попроси его оказать мне любезность и обратиться ко мне лично, а не посылать своего евнуха, – сказала она. – Тем временем я составлю опись и сообщу, что могу выделить.

– Мадам.

Де Галеран отвесил ей еще один гибкий поклон и покинул лагерь. Алиенора взглянула на Жоффруа, выражение лица которого тоже было бесстрастным.

– Ну что? – резко бросила она и почувствовала, что ее лицо согревает не только тепло от огня.

– Мадам, это не мое дело, но, возможно, вам следует быть более осмотрительной с де Галераном. Он тамплиер – с таким враждовать опасно.

– Вот именно, – подтвердила она, – не твое дело. Он пытается проникнуть в мой лагерь. Болтает с рыцарями – шутит с ними в дороге, вытягивает у них сведения, а потом докладывает королю. Я этого не потерплю. Пусть держится от меня подальше, если не хочет нарываться на оскорбления, и пусть король окажет мне любезность поговорить со мной лично, если того желает. – Она строго посмотрела на Жоффруа. – Вам лучше поторопиться с подсчетом.

В свете огня глаза де Ранкона потемнели от упрека.

– Вы получите опись к рассветной молитве, мадам, – сказал он.

– Хорошо. – Она повернулась к музыкантам и протянула ему кубок, который де Ранкон наполнил с отточенной непринужденностью придворного. Алиенора вздохнула. – Ах, конечно же, вы правы, – мягко сказала она, – но вы знаете, что я думаю о де Галеране. Людовику не следовало посылать его, но чего еще я ожидала?

Он ответил неопределенным жестом.

– Мне пора – надо начинать подсчет, – сказал он, поднимаясь.

Она поймала его за запястье.

– Я знаю, что велела поторопиться, но, пожалуйста, хотя бы допейте вино у огня.

Поколебавшись, Жоффруа сел. Музыканты заиграли новую мелодию, нежную и до боли звонкую. Они с Алиенорой молча слушали, и, когда последняя нота улетела в небо, де Ранкон встал, поклонился и ушел. Алиенора отошла от костра и легла в постель с болью в груди, словно музыка задела оголенные струны ее сердца.

Утром солнце пробилось сквозь туман, хотя все вокруг по-прежнему было залито водой и повсюду царили сырость и грязь. Позавтракав черствым хлебом с медом, Алиенора подумала, что до конца дней своих будет помнить этот приторный, землистый запах. Жоффруа, на ногах с раннего утра, принес ей опись того, что у них есть и что им понадобится, чтобы добраться до Белграда.

– Это при условии, что мы больше не потеряем лошадей и что наши оставшиеся телеги выдержат дорогу, – мрачно добавил он.

– Так если это минимум, стоит ли нам беречь излишки?

– Мы должны соизмерять хранение излишков с затратами на их перевозку, но мой ответ – да, стоит.

Она поблагодарила его и положила опись в маленький сундучок, где хранила деньги.

– Тогда мы так и поступим. Я доверяю вашему суждению.

Он одарил ее тревожной полуулыбкой.

– Это большая честь для меня.

– Так и есть, потому что я одаряю ею немногих.

Он пристально посмотрел на нее и сглотнул.

– Я сделан из очень грубого теста по сравнению с дамой моего сердца.

– Вряд ли она так думает, – тихо сказала Алиенора.

Снаружи палатки послышались топот копыт и крики, приветствующие короля. Алиенора отступила на шаг, Жоффруа поклонился и вышел, чтобы заняться делами.

Через открытые створки Алиенора наблюдала, как Людовик с энергичным недовольством спускается с лошади. Хмурые морщины между его бровями пролегли еще в Витри, а сейчас они превратились в глубокие борозды.

– Мадам, я получил ваше сообщение, переданное вчера вечером, – сказал он без предисловий, протискиваясь в ее палатку. – Вы больше не будете разговаривать с Тьерри де Галераном в таком тоне. Это недостойно королевы.

– Я была бы счастлива больше никогда не разговаривать с Тьерри де Галераном, – ответила она. – Я не потерплю ваших шпионов. Если вам что-то нужно от меня, по крайней мере, имейте любезность прийти и спросить меня об этом лично.

Он поджал губы.

– Это обычное дело. Мне сказали, что вы пили у костра с солдатами. Королеве Франции так себя вести неприлично.

– Я разговаривала со своими командирами. В этом нет ничего неприличного. Вы послали де Галерана с сообщением, что хотите забрать моих лошадей и припасы. Когда мы отправились в путь, вы обвинили меня в расточительности, заявляли, что я беру с собой слишком много всего, но теперь сами остались без денег и припасов, так кто поступил вернее?

Людовик оскалился.

– Будьте осторожны, мадам. Вы моя жена и находитесь в моей власти. Если не хотите, чтобы вас держали под арестом, ведите себя благоразумно.

Презирая мужа до глубины души, Алиенора удивлялась, как она вообще могла находить его привлекательным или симпатичным. Сейчас перед ней стоял раздражительный, постаревший раньше времени мужчина, исполненный праведного гнева, вины и ненависти к самому себе, так что все беды мира превращались в грехи ближайшего козла отпущения. Сочувствие, которое она испытывала к нему, было исчерпано. Когда-то она думала вытащить его из трясины и изменить, но Людовика затянуло слишком глубоко, и он только тянул ее вниз.

– Благоразумно, – повторила она. – О да, сир, вы подаете мне пример. Вам будет приятно узнать, что мессир де Ранкон собирает лошадей и припасы, о которых вы просили, и я затребовала дополнительные средства из Пуату и Аквитании. – Она вручила ему запечатанный пергамент.

Людовик взял его кончиками пальцев и, не говоря ни слова, вышел из палатки. Она знала, что он будет недоволен полученным, но надеялась, что на какое-то время король оставит ее в покое. Пока что ей оставалось только терпеть, но чем ближе она подходила к Антиохии, тем сильнее становилась.

27

Болгария, лето 1147 года

Алиенора отвернулась, проезжая мимо гниющего тела еще одной лошади на обочине дороги. На этот раз немецкой – крепкий рыцарский боевой конь, не выдержавший августовской жары, которая не ослабевала ни на день по дороге в Константинополь. Она задохнулась от зловония, исходившего от изъеденной личинками плоти, и прижала к лицу платок. Неглубокие могилы паломников и солдат, погибших на этом пути, высились холмиками на обочине. Некоторые из тел были выкопаны падальщиками, рядом с дорогой лежали расчлененные останки. Поначалу Алиенору тошнило, но теперь она уже почти привыкла, давая слабину лишь