Искушение страстью - Француаза Бурден

Кузены снова разговорились: пользуясь отсутствием Шарля, они расспрашивали Алена о хозяйстве. Они искренне радовались его успехам, тому, что стало с землями Валлонга, – он был для них хранителем этих земель. Глядя на них, Клара понемногу успокоилась. Эти пятеро были одной семьей, ее семьей, и ничто не сможет их разделить. Она так на это надеялась.

Был почти час ночи, когда Ален вышел из дома. Кузены еще надолго засиделись, после того как Клара и Мадлен поднялись к себе. Угощались медовым отваром и калиссонами, болтали о том о сем. Магали сидела на коленях Винсена, Готье обнимал Шанталь, Мари опиралась на Даниэля. Может быть, их сблизило неожиданное упоминание о Бет, а может, они до сих пор хотели знать все друг о друге. Готье рассказал о больнице и о своих первых операциях, Винсен – о суде, где был самым молодым судьей, потом Даниэль смешил всех уморительными анекдотами: за годы учебы он сохранил прежнее чувство юмора и не превратился в книжного червя. Вместе они вспоминали детство и события, которые, казалось, никто не помнил, но которые всех взволновали.

Ален и не, заметил, как пролетело время, и теперь торопился к Жану-Реми. Он расспросит его о поездке, откроет с ним бутылку ламбруско, будет слушать его рассказы о Венеции и итальянских художниках. И, лежа рядом с ним, будет испытывать то, чего не мог ему дать никто другой.

Он шел по аллее, раздумывая, стоит ли ехать на машине, чтобы добраться побыстрее, но тогда утром он будет лишен удовольствия прогуляться по долинам. Ален был в нерешительности, когда рядом с ним раздался голос.

– Ты уходишь? – спросил Шарль.

Ален остановился как вкопанный, удивленный присутствием дяди. Он увидел его фигуру у стены гаража и горящий кончик сигареты.

– Да…

Молодой человек с раздражением подумал, что Шарль, наверное, стоял здесь весь вечер. Ален не обязан был ему ничего докладывать, но следовало что-нибудь сказать и нарушить тишину; он редко оказывался с дядей с глазу на глаз, а отношения у них были более чем прохладными, и именно поэтому Алену не хотелось сбегать сразу. Утром он с нескрываемым злорадством привел Стюарта, этого мужа-рогоносца, в кабинет Шарля и догадывался, что последовавшая за этим грандиозная сцена вряд ли понравилась дяде.

– Я иду… – начал он.

– К своему художнику, как всегда?

Ален онемел от удивления. Вопрос прозвучал спокойно, без любопытства и упрека. Шарль добавил:

– Странно, что ты до сих пор прячешься. Ведь ты уже не в том возрасте!

В темноте Ален не видел лица дяди и судорожно размышлял: что и как давно известно Шарлю?

– Я не прячусь…

– Да что ты?

– Я вообще скрытный. Просто я…

– Отлично! Еще бы ты кричал об этом на каждом перекрестке! Нет, мне не в чем тебя упрекнуть, ты сохранил видимость приличия. Наверное, это единственное, о чем ты постеснялся рассказать бабушке. Думаю, она не догадывается о твоих пристрастиях. Да и Ферреоль считает, что ты юбочник. Эту удобную репутацию надо поддерживать!

Шарль говорил язвительно, ссора была неизбежна, но Ален только спросил:

– Ты давно знаешь?

– Давно…

Нет, Шарль лгал, иначе бы он вмешался раньше. Кроме того, Ален был осторожен: он целое лето сидел тихо, чтобы избежать подобной ситуации, и дядя вообще вряд ли что-либо мог узнать. Если только кто-то не сказал ему. Винсену Ален полностью доверял, но вот Даниэль мог не выдержать расспросов отца. Мысль о таком предательстве, пусть даже вынужденном, была неприятна. Терпеть цинизм Шарля и так было нелегко, а отныне станет еще тяжелее.

– Ален, скажи мне одну вещь. Так было с самого начала? Из-за этого ты приехал сюда, из-за этого появилась твоя тяга к земле? Ты придумал эту историю и скормил ее нам? А я-то не понимал, чего ты так рвешься сюда… Вы уже были знакомы?

– Нет!

– Слишком быстро ответил… С семнадцати до двадцати одного года ты жил в Валлонге один, а ведь твоим опекуном был я. Когда вы встретились? Я, пожалуй, затащу его в суд…

– Только не ты. Ты слишком дорожишь именем и репутацией. Ты не раздуешь скандал!

Рассерженный язвительным тоном, Ален изо всех сил старался сохранить спокойствие, но Шарль только усмехнулся его горячности.

– Ты так думаешь? Имей в виду, имена несовершеннолетних не разглашаются… Тебя бы даже не назвали, зато Жан-Реми поплатился бы карьерой.

Последняя фраза выдала Шарля: если бы дядя узнал об этом раньше, он бы рьяно взялся за него. А он даже купил у Жана-Реми картину на день рождения Клары – значит, тогда он еще ничего не знал. Но тут ничего нельзя сказать наверняка: Шарль был слишком непредсказуем и скрытен, невозможно угадать, о чем он думает и что готовит.

– Что ты будешь делать? – невольно спросил Ален.

Ему бы лучше промолчать, пройти мимо, сесть в машину, положить конец этому бессмысленному разговору.

– Делать? Ничего! – ответил Шарль. – Если бы ты был моим сыном… Но, слава Богу, ты всего лишь сын Эдуарда. И этой дорогой Мадлен! Если хочешь моего совета, иди к ней. Кажется, люди вроде тебя очень любят мам, верно?

Сарказм дяди задел Алена за живое. Против любого другого он бы дано восстал, но по какой-то необъяснимой причине он робел перед Шарлем. В каждом столкновении он чувствовал себя зависимым, подростком, и так было всегда, когда Мадлен просила дядю проявить родительскую власть. Во все ключевые моменты жизни, когда Ален оказывался перед Шарлем, никто, кроме Клары, не вставал на его защиту.

– Да. Твоя мать – идиотка, она ничего не видела, ничего не поняла! – проговорил Шарль.

Еще никогда он не говорил с таким презрением, и на этот раз Ален уже был готов ответить, но последние слова остановили его. Он уже где-то слышал эту фразу: «…идиотка, ничего не видела, ничего не поняла!» Много лет назад Шарль выкрикивал эти слова с гневом и отвращением. Это было в ту ночь, когда он ругался с Эдуардом. Ален тогда заснул в библиотеке, и его разбудили их крики. Молодой человек инстинктивно отступил назад, переводя дыхание. До сих пор ему удавалось гнать эту мысль, но у него вдруг появилась уверенность, что это Шарль виноват в самоубийстве его отца. Ален не знал причину их ссоры, он толком ничего не успел услышать, пока взбегал по лестнице, но эта фраза отпечаталась в его памяти. Чего не видела? Чего не поняла? И почему это прозвучало так страшно для Эдуарда, что он пустил себе пулю в голову?

– Шарль… – задыхаясь, начал он.

Он хотел задать вопрос – и не мог, и сам удивлялся своей нерешительности и значимости этих обрывков памяти.

– Я не держу тебя, Ален. Иди куда хочешь.

Шарль по-прежнему думал о Жане-Реми и этой истории с гомосексуализмом, дядю передергивало от отвращения, а перед Аленом возникала картина пятнадцатилетней давности, что-то непонятное и тревожное, как этот преследующий его по ночам кошмар.