Личный враг Бога - Михаил Кликин

— Это не настоящее дерево. Его не существует в действительности. Это… тень…

— Но и ты тоже тень, Двуживущий. Ты сам это недавно сказал. Значит, ты тоже не настоящий?

Глеб, пытаясь подыскать какие-то аргументы, опустил глаза, уперся взглядом в распростертое безжизненное тело Аута.

Зачем я спорю? И с кем? С собой? С компьютером?

— Ладно, пойдем, — он махнул рукой.

— Подожди. Я еще не закончил свою Охоту.

— А разве моя… — Глеб хотел произнести слово «добыча», но не смог. — Разве Аут… жертва… не одна на двоих?..

Уот дико посмотрел на человека. Возмущенно фыркнув, спросил:

— Неужели ты думаешь, что гоблин может принести в жертву собрата?

— Ну… — Глеб почувствовал себя круглым дураком и в который уже раз понял, что ему никогда не постичь все странности этого зеленокожего народца.

Сделав два шага в сторону, Уот вонзил копье в ствол старой осины, пригвоздив к коре большую пеструю бабочку. Он снял ее с острия, показал Глебу, сказал:

— Ее я и принесу в жертву.

— Такую маленькую? А не боишься, что Солнце разозлится на тебя?

— Я не верю в глупые предрассудки.

Глеб крякнул и почесал затылок. Что там народ! Один-единственный гоблин и то был непостижим…

Солнце давно миновало зенит и скрылось за деревьями. Мягко светились кроны на самой крыше леса, высоко над головами товарищей. А внизу сгущались тени…

— Надо спешить, — сказал Уот. — Скоро зажгут костры.

— Успеем, — Глеб развернулся, готовый следовать в обратном направлении.

— Ты кое-что забыл, — произнес гоблин и показал свою бабочку.

— А, ну да! — спохватился Глеб, подошел к телу Аута. Внутренне содрогнувшись, взвалил труп на плечи. «Они же животные», — напомнил он себе. И, как ни странно, это подействовало — он успокоился.

— Идем! Надеюсь, Солнце будет нами довольно.

7

Срубы, сложенные из огромных бревен, пылали. От них исходил такой жар, что каждый, кто приближался к пламени для того, чтобы отправить к Солнцу свою жертву, был вынужден отворачивать лицо.

— Человек! Человек! — пронеслось по рядам гоблинов, когда Глеб и Уот ступили на поляну. Навстречу вышел шаман.

— Вы едва не опоздали.

— Мы спешили.

— Солнце вот-вот уйдет за край земли.

Глеб хотел спросить, как шаман может утверждать, что солнце сейчас сядет, если за деревьями уже давно не видно ни дневного светила, ни, тем более, горизонта. Но Уот не дал человеку рта раскрыть, сам заговорил с Мудрейшим:

— Двуживущий породнил нас с Солнцем. Аут теперь будет жить вечно. Он будет следить за нами и за нашими врагами. И помогать нам.

— Это Аут? Хороший выбор.

— Выбор Солнца.

— А что у тебя?

Уот протянул Мудрейшему ладонь. Мятые крылья со стертой пыльцой. Шаман вздрогнул.

— Я видел это уже. Сегодня. Синекожий Гоблин показал ее мне и сказал… сказал…

— Это мой дар Солнцу.

— Хорошо, — Мудрейший справился с собой, и голос его обрел обычную твердость. — Костры ждут. Идите.

Глеб передал свое — трофейное! — копье Уоту, осторожно снял с плеча тело Аута, положил на траву. Тотчас рядом появились гоблины, знакомые и не очень, сгрудились кругом, забормотали что-то. Склоняясь к трупу, касались его ладонями, гладили. Стали понемногу оттеснять человека…

— Они просят защиты, — сказал шаман, заметив нерешительность Двуживущего. — Теперь Аут намного могущественней, чем я. Странно, правда? Мертвый стал могущественней живого… Торопись, Солнце скоро уйдет…

Глеб, не обращая внимания на тянущиеся отовсюду руки, поднял труп и шагнул в толпу гоблинов. Перед ним расступились.

Бушующее пламя жертвенного костра опалило лицо, от жара затрещали волосы. Но Глеб сделал еще шаг, и еще: ближе, и ближе — уже почти в упор, уже задыхаясь, превозмогая нестерпимое пекло. Он знал, что все гоблины сейчас следят за ним. И он хотел им доказать, что… Что?.. Что человек может приблизиться к пламени, не отворачивая лица? Не боясь вспыхнуть живым факелом?

Глеб швырнул легкое, будто бы высохшее тело Аута в огонь. Кинул точно в пылающее жерло сложенного из бревен сруба. И торопливо отошел прочь, в прохладу и свежесть опускающегося на лес вечера.

Взметнулись в небо искры, словно рой потревоженных насекомых. Запахло горелым мясом. И через минуту потек вверх плотный черный дым.

До смерти уставший Глеб, не оглядываясь, уходил. Он спешил к своему шалашу, в свой дом, в свой маленький мирок. Сейчас он хотел только одного. Он хотел одиночества.

Первое убийство в этой жизни. Такое странное, ни на что не похожее. Вроде бы и не убийство вовсе…

Гоблины, задрав головы, смотрели на кроны деревьев, туда, где застревал и мешался с подступающей темнотой дым от жертвенных костров.

— Солнце приняло жертвы! — провозгласил Мудрейший.

Праздник Большой Охоты закончился.

8

Быстро летели дни.

Их нельзя было назвать однообразными, хотя, в большинстве своем, они и походили друг на друга. Но каждый день приносил что-то новое — какое-то знание, открытие, откровение, что-нибудь о привычках гоблинов, какая-то необычная легенда, примета, поговорка. Все в новинку, все в радость. Должно быть, так маленькие дети открывают для себя мир. Каждую свою находку приветствуют ликующим криком, следят за ней широко открытыми глазами — за суетой муравьев на хвойной куче муравейника, за неровным танцем бабочек, за шевелением сердитой пчелы в сердце цветка… Сперва они видят только то, что находится под носом, на расстоянии протянутой руки. То, что можно схватить, сжать в пальцах, не знающих своей силы, сунуть в рот. А затем, познав близкую вселенную, тянутся дальше и замечают тогда и вечно меняющееся небо, и бег ветра по высокой траве равнин, и волшебное мерцание звезд, рассыпанных по ночному бархату. Не видят они лишь одного — обыденности. Это у них еще впереди… Пока же каждый день для них бесконечен, каждое утро — начало новой жизни. А сон — сама смерть. И не потому ли дети отказываются ложиться спать, когда их укладывают заботливые родители — капризничают, плачут? Ведь никто не хочет умирать, покидать жизнь, полную таких ярких картин. Пусть даже на мгновение, на час, на ночь… Это только усталые древние старики, повидавшие все в своей жизни, готовы к уходу, и ждут его, зовут, требуя отдыха в вечной тьме. Только там их ждет еще неизведанное. Только там — за гранью жизни…

Глеб никуда не спешил.

9

— Ты не должен размышлять! — Сердитый Уот размахивал руками. — У тебя же получилось тогда, на Охоте! Так зачем ты сейчас пытаешься думать?

— Я не думаю, — возразил Глеб, утирая пот со лба тыльной стороной ладони — жест усталого крестьянина, только что закончившего пахоту.

— Думаешь! Не спорь!

— Ладно. Пусть так. Но я не могу по-другому.

— Ты должен научиться. В бою твоя голова должна быть пуста.

— Вообще-то, меня всегда учили, что побеждают не силой, а разумом.

— Иметь чистую голову, не значит быть глупым. Неужели ты и этого не понимаешь?

— Не шуми. Все я понимаю, просто не могу… Ну, не знаю я, как этого добиться!

— Если не можешь отключиться полностью, то попробуй думать о чем-то постороннем. Ну, например, о звездах. Давай! Попробуй!

Глеб нехотя принял боевую позицию, выставил перед собой копье. Попытался представить звездное небо. Расслабился. И звездное небо не замедлило явиться. Целые галактики завертелись перед глазами багровыми сгустками, запульсировали. Правый висок пронзила острая боль.

— Ты что, заснул?

Глеб охнул и схватился за ушибленное место. Процедил сквозь стиснутые зубы:

— Пытался разглядеть звезды днем.

— Увидел?

Это уже походило на издевательство, и Глеб взорвался:

— Все! Хватит! Буду драться так, как умею! Хватит мне этих гоблинских штучек!

Он перехватил копье и обрушил на Уота серию молниеносных ударов. Гоблин легко отскочил, парировал неожиданную атаку.

— Вот, уже лучше! Разозлись, разозлись на меня!

Глеб бесхитростно махнул копьем, целя в открывшуюся грудь своего малорослого учителя и понял, что попался на удочку: гоблин уклонился, схватил ладонью древко и рванул на себя. Глеб, потеряв равновесие, упал на одно колено. Уот своим копьем коротко ткнул человека в горло.

— Все! На сегодня хватит.

Глеб захрипел и повалился на теплую землю. Забился в агонии. Уот серьезно следил за его нелепыми телодвижениями.

— Все, хватит. Пойдем домой.

Глеб дернулся еще пару раз и затих, уставившись в небо остекленевшими глазами…

В вылинявшей синеве небосвода сияло нестерпимо яркое солнце. И ни единого облачка.

Вот уже целую неделю стояла изнуряющая жара. Даже короткие ночи не приносили облегчения — земля просто не успевала остыть.