Красное колесо. Узел 1. Август Четырнадцатого. Книга 2 - Александр Солженицын

Дворцовый же комендант Дедюлин, маг и распорядитель торжеств, – был одно из важных болотных сцеплений сфер, ненавистник Столыпина. А теперь, лучше других зная, как охладел к нему Государь, он спешил дать въяве проступить этому охлаждению, стать зримостью для всех – да и натешиться же! Опытная придворная толпа ловит малейший признак, ведёт счёт оттенкам, – а тут грубо было показано, что Столыпин уже не достоин ни почтения, ни внимания. От самого приезда в Киев 27 августа Столыпин был – унизительно, демонстративно – оттеснён из придворных программ, и уж конечно не получил личной охраны – не то что достойной, но – рядовой.

Столыпину отвели комнаты в доступном нижнем этаже генерал-губернаторского дома, с окнами в плохо охраняемый сад, на аршин от земли, но Курлов отказал Есаулову поставить жандармский пост в саду: излишняя мера. К Столыпину являлись расписаться должностные и штатские лица, просто крестьяне, – прихожая была в нескольких шагах от комнат премьер-министра, и вход для всех свободный, ни одного дежурного полицейского, тем более офицера. Не охраняли его ни при поездках в Софийский собор (на молебен о благополучии высочайших особ), к митрополиту, ни – при депутациях от дворянства, земства и городского самоуправления.

Всё время, свободное от церемониала, Столыпин продолжал работать, ведя управление страной из Киева.

С 26 августа шла богровская игра, что готовится покушение на Столыпина, – премьер-министру никто об этом не сообщил и никто из компании Курлов—Веригин—Спиридович—Кулябко не проверил: да охраняется ли этот Столыпин вообще.

Стало широко известно, что он не охраняется, патриоты стали предлагать добровольную охрану. От них потребовали списки желающих, те представили 2000 человек. Списки задержали на утверждении, потом возвратили с вычёркиваниями, – уже было и поздно. С трудом Есаулов добился жандармского поста в прихожей.

29-го, так ничего и не зная, Столыпин ездил на вокзал участвовать во встрече высочайших особ. Ему не дали даже дворцового экипажа, на автомобиль у Департамента полиции не нашлось денег (но нашлись на курловские кутежи), Столыпин вынужден был взять извозчика, открытую коляску, ехал в ней безо всякой охраны, с Есауловым, – и коляску задерживали не раз полицейские чины, не признавая и не подпуская к охраняемому дворцовому кортежу. Так же и при разъезде экипажей – настолько не было распоряжений о каком-то премьер-министре, что Есаулов с большими затруднениями добился, чтобы извозчичий экипаж министра был поставлен вслед за тройкой дежурного флигель-адъютанта.

Городской голова Дьяков, узнав о положении Столыпина, прислал ему для следующих дней собственный парный экипаж.

Как-то в эти дни профессор Рейн умолял Столыпина надевать под мундир панцырь Чемерзина. Столыпин отказался: от бомбы не поможет. Свою смерть он почему-то всегда представлял не в виде револьвера, а в виде бомбы.

И 30 августа, и 31, и в Купеческом саду Столыпин так ничего и не знал о явке Богрова и всех его сведениях…

Богров готовился слишком хитро! Он не представлял, насколько беззащитна против него одного вся императорская Россия! За эти дни, безо всякого театра, он мог стрелять в Столыпина сорок раз.

Только 1 сентября утром пришла остерегающая записка от Трепова, следом прибыл Курлов. Курлов приехал, собственно, со всеми служебными делами, и подписывать многочисленные награждения. А в ряду тех дел вот и это: предупреждение секретного сотрудника Богрова, посему лучше бы министру подождать мотора от охранного отдела.

Столыпин не придал серьёзного значения. А нашли бомбу? Нет.

О чём он только не спросил, и чего предположить было нельзя: что этого осведомителя полиция приглашает в целях охраны. Это – категорически было запрещено, и Курлов знал, и не делалось такого никогда.

Да уже и торопили Столыпина выезжать на сегодняшние празднества – манёвры, ипподром. Поскольку он не принадлежал к дворцовому кортежу, его торопили выехать за полтора часа, иначе закроют проезд. Столыпин отказался швырять полтора часа.

Последние сутки своей неутомимой жизни он, ради придворного этикета, провёл в сплошных церемониях…

Входных билетов в театр лица, сопровождавшие Столыпина, не имели до последнего момента (получили их, может быть, не раньше Богрова). Есаулов получил билет не рядом со Столыпиным, в первом ряду у левого прохода, а в третьем ряду и затиснутый в середину. Но когда он явился и к этому месту – оно оказалось занятым полковником болгарской свиты. Есаулов долго выяснял недоразумение – и ему дали место к правому проходу.

Так никого даже под рукой не оказалось, не то что охраны.

Можно было пересесть в ложу к Трепову, но Столыпин отказался, считая излишние предосторожности малодушием.

Ещё при входе в театр Есаулов спросил Кулябку, арестованы ли злоумышленники, тот ответил: «Их совещание состоится завтра».

Спросил и Столыпин Курлова, какие новости со злоумышленниками, – тот ответил, что не знает, уточнит в антракте. Уже взвивался и занавес.

В первом антракте Курлов ничего не узнал или не узнавал, Столыпин перестал и думать. Прошёлся один по партеру.

Доставало ему о чём подумать в эти нелепо теряемые для работы дни, в первый день рабочего сентября, осени, в которую должна была решиться его Реформа.

Во втором антракте к нему подошёл попрощаться Коковцов – он, счастливый, уезжал в Петербург, в министерство.

– Возьмите меня с собой, – пошутил Столыпин грустно. – Мне тут нехорошо. Мы с вами тут лишние, прекрасно обошлось бы и без нас.

Всегда это был – капризный, упрямый министр, которого надо было постоянно уламывать, потому что он видел роль министра финансов не в развороте бюджета для могучего хода России, а в задержке трат, в сохранении денег. Но сейчас так освежительно было видеть делового человека.

И в этом антракте Столыпин тоже не вышел из душного зала, да некуда было идти. Он стал у барьера оркестра, локтями назад на него опершись, грудью к проходу. Он был в облегчённом белом сюртуке (а как бы стиснуто и жарко в броне!).

В зале оставались немногие, проход пуст до самого конца. По нему шёл, как извивался, узкий, длинный, во фраке, чёрный, отдельный от этого летнего собрания, сильно не похожий на всю публику здесь.

Столыпин стоял беседовал с пустым камергером, который не считал потерей ещё беседовать и рядом стоять с этим премьер-министром, никто более важный не подошёл.

Они оба – угадали одновременно преступника на его последних шагах! Это был долголицый, сильно настороженный и остроумный – такие бывают остроумными – молодой еврей.

Угадали – и камергер бросился в сторону, спасая себя.

А Столыпин – снял локти с барьера – вперёд! – руки вперёд и броситься вперёд, самому перехватить террориста, как он перехватывал прежде!

А тот уже открыл наставленный чёрный браунинг – и что-то косо дёрнулось в его лице – не торжество, не удивление, а как бы невысказанная острóта.

Ожог – и толчок назад, опять спиной к барьеру.

И – второй ожог и толчок.

Как будто выстрелами пришило Столыпина к барьеру – он теперь свободно стоял.

Террорист, змеясь чёрной спиной, убегал.

И никто за ним не гнался.

Кто-то крикнул: «Держите его!» – кажется, да, это был надтреснутый голос Фредерикса, близко тут.

Столыпин стоял. Подвинуться он не мог, а стоял легко.

Сколько охотились – всё-таки достали.

Он ещё не почувствовал ничего, стоял как нетронутый, а уже знал и понял: смерть.

Ранило ещё и само выражение тонкого убийцы.

Столыпин стоял всё один.

Подбежал профессор Рейн.

Да, вот, расплывалась и густела кровь по белому сюртуку справа, большим пятном.

А под пятном, в этом месте, было тепло.

Столыпин поднял глаза вправо, выше над собою он чувствовал там или помнил, и теперь искал.

Вот Он: стоял у барьера ложи и с удивлением смотрел сюда.

Что же будет с…?

Столыпин хотел его перекрестить, но правая рука не взялась, отказалась подняться. Злополучная, давно больная правая рука, теперь пробитая снова.

Что же будет с Россией?..

Тогда Столыпин поднял левую руку – и ею, мерно, истово, не торопясь, перекрестил Государя.

Уже и – не стоялось.

Выстрел – для русской истории нисколько не новый.

Но такой обещающий для всего XX века.

Царь – ни в ту минуту, ни позже – не спустился, не подошёл к раненому.

Не пришёл. Не подошёл.

А ведь этими пулями была убита уже – династия.

Первые пули из екатеринбургских.

66

Что такое государственная служба. – Правильные способы восхождения. – Командировка за портретом Плеве. – Курлов на первых ступенях. – Опасное время для высоких лиц. – Угождать и престолу и либералам. – Не пятнать друг друга. – Обида на Столыпина. – Французский отпуск Курлова от революционных событий. – Не только служба, но деньги. – Служба в Киеве и новые покровители. – Спиридович и Кулябко. – Денежная интимность с Кулябкой. – Расположение Государя. – Быстрое возвышение. Курлов – товарищ министра. – Подъём за собою Кулябки, Веригина. – И – командир корпуса жандармов. И генерал. – Слетовская группа террористов. – Деликатность в использовании секретных сотрудников. – Денежные заботы. – Распоряжение охраной в государевых поездках. – Занять место Столыпина. – На охране киевских торжеств. – Явка Богрова с известием. – Как правильно использовать его. – Круженье празднеств. – Богровские сведения прорываются к генерал-губернатору и Столыпину. – Столыпин не приглашён на царский пароход. – Вереница охранных забот. – Столыпин ничего не знает толком. – Волнения Кулябки в первом акте. – Идея подслушать телефон. – Курлов перед Столыпиным таится до конца. – Паника от выстрела. – Как вырвать Богрова из рук прокуратуры? – Хладнокровный план защиты. – Энергичные аресты! – Суровость Коковцова. – Свернуть на Столыпина, если умрёт.

Что такое государственная служба? Это – самая устойчивая из служб и самое выгодное из занятий, если его правильно понимать. Государственная служба – это осыпающее нас расположение высших лиц и постепенное наше к ним возвышение. Это – поток лестных наград и ещё более приятных денег, иногда и сверх жалованья. Если уметь.