Крадущиеся на глубине. Боевые действия английских подводников во Второй мировой войне. 1940–1945 гг. - Эдвард Янг

Примерно через три часа с севера появился еще один каботажник грузоподъемностью около 250 тонн. Мы всплыли для атаки. Эта жертва не желала сдаваться без боя. Когда я вышел на мостик, вокруг вовсю свистели пули, и вражеское судно надвигалось на нас с явным намерением идти на таран. Впрочем, после первого же попадания враг передумал, а когда после нескольких выстрелов эрликона судно загорелось, на нем началась нешуточная паника. Люди (в основном японцы) даже не прыгали, а падали за борт. Вскоре горящее и покинутое судно остановилось. Оно низко осело в воде, волны уже гуляли по палубе, но, несмотря на все наши усилия, не тонуло. Неожиданно, когда наше внимание было поглощено проявлявшей невиданное упорство жертвой, впередсмотрящий указал мне на другое судно, приближающееся к нам с юга. Я немедленно приказал прекратить огонь, нырять и на полной скорости двигаться к новой цели. Уж не знаю, почему это суденышко само полезло к черту в зубы: может быть, там не было впередсмотрящих, некому было предупредить, что впереди не все ладно.

Между тем, оглянувшись на поле боя пять минут спустя, я с облегчением понял, что живучее судно все-таки затонуло, оставив на воде бесформенные обломки. Новая цель оказалась довольно новым грузовым судном тонн на 300. Оно спокойно шло вперед, не подозревая, что движется навстречу неприятностям. Мы всплыли для атаки. Первый снаряд пролетел выше, но второй вдребезги разнес рулевую рубку. По палубе заметались фигуры, кто-то бросился к установленному в носовой части пулемету. Но ни единого выстрела не было сделано. Наш третий снаряд разворотил палубу, и судно загорелось, вверх взметнулись высокие языки пламени и клубы густого черного дыма. Люди начали поспешно покидать горящее судно, которое после следующих девяти выстрелов представляло собой сущий ад. Мы израсходовали всего двенадцать снарядов и получили впечатляющий результат. Поскольку мы начали ощущать недостаток боеприпасов (осталось еще двенадцать снарядов), я приказал прекратить огонь, пожар должен был довершить начатое нами.

В этот момент старпом позвал меня к переговорному устройству. Оказывается, Энди сказал, что это судно везло боеприпасы, и советовал не подходить к нему близко. Я внял совету и отошел на безопасное расстояние. И как вовремя! Очень скоро на горящем судне начались взрывы, сопровождаемые гигантскими выбросами пламени, осколков и черного дыма. Фейерверк был впечатляющим, я разрешил всей команде «Шторма» по очереди подняться на мостик и полюбоваться плодами своей работы. Дождавшись, когда цель затонула, мы взяли курс на юг. Хотелось приступить к запоздавшему ленчу.

Ночью меня одолевали кошмары: со всех сторон надвигались полыхающие суда, я кашлял и задыхался в черном дыму, чувствовал жар подступающего огня.

Но поход подошел к концу. Мы получили приказ возвращаться и 2 августа отправились в обратный путь.

У нас на борту находились четверо пленных, создававших определенные проблемы. Трое были ранены и требовали постоянного внимания. Эта забота легла на плечи рулевого, причем отнимала так много времени, что я был вынужден освободить его от несения вахт. Кроме пленных, ему приходилось заботиться о Гринвее. Бедолага Селби органически не мог выполнять эту работу: вид разорванной человеческой плоти приводил его в полуобморочное состояние. Однако он старался, как мог, и очень скоро двое его пациентов уже смогли вставать и ходить, а к возвращению в Тринкомали почти все раны затянулись. Врач на «Мейдстоуне» высоко оценил результаты.

Четвертым пленным был японец. Он не имел ранений, был здоров и весьма подвижен, но мы не могли позволить ему бесконтрольно перемещаться по субмарине. Он постоянно находился в носовом отсеке, и при нем круглосуточно находился вооруженный охранник. Из-за этого на вахте постоянно не хватало одного человека. Следует признать, что пленный японец не доставлял нам особого беспокойства. Судя по фотографии, найденной в его бумажнике, он был не матросом, а солдатом. Вероятно, на судне он был просто пассажиром, ему необходимо было попасть в Рангун. В бумажнике были японская оккупационная валюта и две китайские почтовые марки. Еще у него были найдены швейцарские часы, связка ключей, плетеная сумочка, в которой лежали деревянные таблички с надписями, и сложенный листок бумаги с непонятными символами – мы решили, что это какое-то заклинание или молитва.

Каждое утро он мыл палубы в субмарине, выполнял эту работу молча, не жалуясь и, пожалуй, качественнее, чем мои матросы. Правда, он был склонен к проявлению любопытства и, работая шваброй, вечно стрелял глазами по сторонам, словно что-то высматривал. Однажды я заметил, как, проходя мимо стола для прокладки, он буквально впился глазами в лежащую там карту. Разумеется, я обругал его (только не знаю, понял ли он) и отослал прочь. Вначале я был удивлен тем, что, проходя мимо меня, он каждый раз издает странный шипяще-свистящий звук, но мне объяснили, что он подавляет вдох: весьма своеобразный принятый у японцев знак уважения. Он не говорил по-английски, но матросы каким-то образом сумели установить, что его родина – город Кобе и нас он считает пришедшими из Калькутты. Из-за языкового барьера я не стремился допросить пленного. В конце концов, в штабе для этой цели имеются переводчики.

Раненый малаец, которого мы подобрали с того же судна, оправившись от ранения и шока, проявил максимум дружелюбия и частенько вызывался поработать в машинном отделении. Он жил в кормовом отсеке вместе с механиками, оказался большим любителем игры в шашки и часто побеждал всех своих соперников. Но его пугала жизнь на субмарине; когда через неделю после пленения он выяснил, что мы все еще находимся неподалеку от Мергуи, то испытал шок едва ли не больший, чем когда его судно подверглось нападению. Оказывается, он всей душой надеялся, что мы уже на подходе к базе и скоро он ступит на твердую землю.

Подобранный нами индус не говорил по-английски, очень страдал от ран, которые никак не заживали, выглядел подавленным и несчастным. Допрашивать его не было смысла. Позже выяснилось, что он каждую минуту ожидал расстрела.

И только малайский паренек Энди болтал не переставая, даже если его ни о чем не спрашивали. Он рассказал, что каботажные суда, идущие из Мергуи в Рангун, обычно перевозят боеприпасы, а на обратном пути загружаются рисом. К северу от Пакхана располагается большой полевой склад, куда боеприпасы подвозят по железной дороге, по которой, кстати, идет весьма напряженное движение. Он пояснил, что вместо аэростатных заграждений японцы протянули проволочные линии между вершинами холмов в районе Мергуи и Пинанга, благодаря чему уже упали два американских бомбардировщика. Их экипажи теперь у японцев. Еще он сказал, что японцы часто устраивают ловушки на джонках, которых полно в Малаккском проливе. В случае нападения команда демонстративно покидает судно, но один человек остается. Когда субмарина подходит вплотную, его задачей является забросить ручную гранату на мостик субмарины (если повезет, она может попасть в люк), затем ввинтить взрыватель в имеющийся на джонке заряд и спрыгнуть за борт с противоположной стороны. Взрывом потопит джонку и причинит повреждения субмарине. Когда Энди пятью месяцами ранее был в Сингапуре, то видел там несколько японских военных кораблей: линкор, три эсминца, три субмарины и несколько сверхмалых субмарин. Он утверждал, что в Мергуи находятся японские торпедные катера. Я не знал, какой части этих сведений можно верить. Слишком ему хотелось угодить, произвести хорошее впечатление, поэтому он вполне мог преувеличить, а кое-что и придумать, может быть, бессознательно. Он стремился угадать и сообщить нам именно то, что мы хотели услышать. На мой взгляд, к этим рассказам следовало подходить с долей скептицизма.

7 августа мы пришли в Тринкомали. Подходя к «Мейдстоуну», мы, по обычаю, подняли «Веселый Роджер» с семью новыми звездочками наших побед. Нас приветствовали очень тепло. К тому же выяснилось, что «Шторм» – первая субмарина, которой удалось взять в плен японца, а когда узнали, что пленный у нас не один, посмотреть на них собралась толпа.

Составляя отчет о походе, я с радостью добавил следующие строки:

«1. Значительной частью своих успешных действий мы обязаны артиллерийскому расчету, который пользуется уважением всего экипажа. Я бы хотел отметить хладнокровие и умение при ведении огня, проявленное артиллерийским офицером Р. Блейком, образцовое выполнение своих обязанностей заряжающим – старшим матросом В. Тейлором, а также мужество всего артиллерийского расчета, проявленное в тяжелых условиях под огнем противника.

2. Я также считаю своим долгом отметить работу рулевого – главного старшины Ф. Селби. Он проявил удивительное умение и терпение в обращении с ранеными, один из которых находился в тяжелом состоянии.