Все люди умеют плавать (сборник) - Алексей Варламов

Она вспомнила соседку, ее горькие и пустые глаза и заплакала. Она плакала долго и не могла успокоиться. Вошла медсестра и сделала ей укол. Его мать и заведующая все это время сидели и ждали.

Наконец она подняла голову и попросила:

— Принесите мне его.

— Лучше не надо, — сказала заведующая.

5

Она уехала в большой город на юге России. Поселилась в общежитии, стала работать маляршей, и опять ей давали хорошие заказы, платили сверху, опять она работала одна. Ей пообещали дать квартиру и постоянную прописку. Здесь было вообще как-то легче, чем в Москве, но она об этом не задумывалась. Она почти ничего себе не покупала, ела в столовой и все оставшиеся деньги откладывала на книжку.

Однажды за столиком в столовой она услыхала разговор двух теток. Говорили о том, что в последнее время в роддомах все чаще отказываются от детей.

— Да я таким сучкам не знаю, что бы и делала. Штамп бы хоть в паспорте какой ставила. Пусть люди знают.

Тетка показалась ей (или так захотелось, чтобы показалась) похожей на его мать, и она с размаху выплеснула ей в лицо чай.

То ли чай был очень горячий, то ли тетка не из простых, но ей дали пятнадцать суток за хулиганство, и когда она снова вышла на работу, бригадир укоризненно сказала:

— Что же ты? А мы тебе ордер хотели дать в следующем квартале. Теперь придется ждать.

Прошло несколько лет. Квартиры ей по-прежнему не давали, потому что жилищное строительство пошло на убыль, зато появилось много кооперативов, малых предприятий и частных фирм, и стало больше заказов.

Однажды она работала на квартире у одного богатого армянина. Армянину было за шестьдесят, жил он один — семья его осталась в Армении, и когда он предложил ей поселиться у него, она согласилась.

Он относился к ней очень заботливо, давал без счета денег и в постели своей нежностью и беспомощностью напоминал студента. Он ничего не спрашивал ее о прежней жизни, и она была ему за это очень благодарна. Порой ей даже хотелось рассказать ему о том, что в Москве у нее остался ребенок, и какие бы богатые подарки она ни получала, как бы он ни баловал ее, она все равно несчастна и ни на минуту не забывает того, что с нею случилось в апрельский день, когда она вышла из роддома одна. И чем больше проходило времени, тем больше это в ней болело. Но она сдерживала себя и точно чего-то выжидала, а потом, в каком-то бессознательном порыве, собралась и, не сказав ему ни слова, поехала в Москву.

В Москве она разыскала свою бывшую соседку по общежитию. Соседка получила квартиру в новом микрорайоне за кольцевой дорогой и жила вместе с дочкой, потому что тетка умерла. Дочке было уже двенадцать лет, она смотрела на все вокруг исподлобья и называла свою мать по имени-отчеству и на «вы». Переучивать ее соседка не пыталась.

— Пускай, если так привыкла.

А она, как когда-то давно, смотрела на нее и думала, что так бы не смогла.

Каждый день она уезжала в центр и ходила вокруг того дома. Но их увидела только на третий день. Он был в матроске, на трехколесном велосипеде — точь в точь как мальчик на фотографии, только немного бледный и худенький. А рядом неотступно следовала та — его мать. И по тому, как она глядела по сторонам, как не сводила с него глаз и не отпускала от себя, она поняла, что его мать все эти годы боялась и ждала ее.

Мать сильно постарела, была плохо одета, и она поняла: овдовела, живет на маленькую пенсию, еле сводит концы с концами, и очевидная старческая бедность вызвала у нее злорадное чувство. А вместе с ним воскресла ненависть — она слишком хорошо все помнила и не могла, не хотела ничего забыть. Ни того разговора в послеродовой палате, ни как несколько недель сочились молоком и болели груди, как она сцеживала это молоко и выливала. И когда она вдруг услышала, как ее четырехлетний сын назвал эту злобную старуху мамой, все в ней сжалось.

Но теперь она была хитрее. Она дожидалась своего часа и дождалась. Его мать пошла вместе с ним в магазин. Давали дешевое мясо, выстроилась очередь, он закапризничал и стал проситься на улицу, и та разрешила ему выйти на крылечко.

Он выбежал из магазина, и тогда она подошла к нему и позвала:

— Сыночек!

Он не откликнулся, и она, взмолившись неведомо кому — ну должен же был он ее узнать, — повторила:

— Сыночек, подойди к мамочке. Мамочка тебе шоколадку купила.

При виде шоколадки в глазах его что-то зажглось, но он засопел и очень серьезно сказал:

— Мама в магазине в очейди стоит.

— Нет, — сказала она. — Это не твоя мама. Твоя мама я. Я просто потеряла тебя сначала и очень долго искала.

Он молчал.

— Поедем домой. У нас с тобой очень красивый дом. Там много игрушек, бананов. Ты любишь бананы, сыночек?

— Я гйуши люблю.

— Там и груши есть.

Он все еще стоял на месте, а она, чувствуя, что сейчас его мать может выйти из магазина, подбежала к первой попавшейся машине и судорожно прохрипела:

— На Курский!

— Да не собираюсь я туда, — нервно ответил молодой водитель.

— На Курский, — повторила она, расстегивая сумочку и высыпая на сиденье деньги.

6

— Все что угодно, — сказал армянин, — но это невозможно.

Она смотрела на него, мокрая от слез, а он упрямо качал седой головой.

— Ты должна отвезти его назад. Это безумие. Завтра же здесь будет милиция.

— Они не имеют права.

— Имеют, — сказал армянин грустно. — Я понимаю, ты хочешь ребенка. Я уже стар и вряд ли на это сгожусь. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Найди себе мужа — я дам денег.

— Нет.

— Тогда найди молодого и здорового мужчину. И роди. Ребенка я усыновлю.

— Нет, — повторила она в отчаянии. — Как ты не понимаешь?

Мальчик спал на их огромной кровати, она то и дело подходила к нему и смотрела. Она не могла теперь представить, как прошли эти четыре года. Всю дорогу гладила, целовала его и приучала, чтобы он звал ее мамой.

И он звал ее так, но и ту, другую, он тоже звал мамой.

— У меня тепей две мамы — мама молодая и мама стаенькая.

— Так не бывает, сыночек.

— А у меня бывает, — возражал он упрямо.

Под вечер он расплакался, стал требовать его мать, проситься домой, и они с трудом уложили его, пообещав завтра купить мороженое. Когда он уснул, армянин, так и не поверивший в ее лихорадочный рассказ и решивший, что она просто украла чужого ребенка, сказал:

— И все-таки лучше отвезти его обратно. Ведь он к ней уже привык и никогда не забудет.

— Забудет, — злобно ответила она. — А он мой, понимаешь, мой! Я его девять месяцев носила и никому не отдам.

— Как знаешь, — сказал армянин, — но тогда нам отсюда уезжать.

Он повез их на машине в глухую армянскую деревню. Они ехали быстро, почти нигде не останавливались, но задержать их все же успели. Остановили на горной дороге и грубо приказали:

— Выходите из машины. Руки за голову!

Армянин вышел, а она осталась сидеть, вцепилась в сына и, с ненавистью глядя на опергруппу с автоматами, крикнула:

— Не отдам!

Ребенок прижался к ней и заплакал. Она гладила его и повторяла:

— Не отдам. Этой мой сын.

Оперативники слегка растерялись. Они имели другую информацию и ожидали обыкновенного похищения. И тогда из одной машины вышла старуха — его мать. Ее не хотели брать на операцию, но она настояла, и возглавлявший группу захвата офицер махнул рукой и разрешил.

Его мать подошла к машине и позвала ребенка.

Он увидел ее, обрадовался, протянул руки, но она, прижимая его к себе, горячо шептала:

— Не ходи к ней. Твоя мама — я.

— Иди ко мне, — повторила его мать и обернулась к омоновцу: — Возьмите же его. Что вы стоите!

— Не отдам, — прохрипела она, крепко удерживая ребенка, но сзади на нее навалились и заломили руки.

— Не ходи к ней, сыночек! — закричала она пронзительно.

Смертельно бледный, он вышел из машины и испуганно глядел то на одну, то на другую женщину. Мужчины вокруг тоже замерли, точно ожидая, кого он выберет. А он от невыносимого страха и от того, что вокруг было столько страшных взрослых людей, закричал и побежал по дороге. Некоторое время все оцепенело глядели на него, потом бросились следом, но он вдруг точно споткнулся на этой гладкой дороге и упал.

Люди остановились и тогда армянин, растолкав всех, опустился на колени, расстегнул ему рубашечку и попытался посадить. Он стал массировать грудь, но детская головка безжизненно откидывалась, и лицо становилось синим.

— Сердце, — сказал армянин, подымаясь и ни на кого не глядя.

— У такого маленького? — проговорил кто-то изумленно и присвистнул.

Примечания

1

Давай, мальчик, давай. Ты можешь это сделать? (англ.)