Шатун - Андрей Дышев

И он уже почти поверил, что так и будет. Таможенник, опустошив его портфель, уже как будто собрался сложить вещи обратно, и Самарский, дабы не беспокоить ерундой столь ответственное служебное лицо, протянул руку и пролепетал:

- Давайте я сам все уложу!

Но таможенник, сохраняя на лице совершенно нейтральное выражение, ответил:

- Секундочку…

И в его руке появился маленький складной ножик. Тогда Самарский понял, что чуда не будет. Какая-то женщина расчехлила лабораторный микроскоп и установила его на краю стола, ближе к окну. Таможенник ловко подрезал прошивочные нитки портфеля и, особенно не церемонясь, оторвал боковую стенку. «Они все знают! - с ужасом подумал Самарский. - Но этого быть не может! Откуда они могли узнать, что я повезу меченые баксы?! Значит, Ирина провалилась! Ее взяли!»

- Прошу обратить внимание! - сказал таможенник понятым и разложил портфель на столе как открытую книгу. Затем отошел на шаг, чтобы всем были видны пачки долларов.

- Это ваши деньги?

Самарский не знал, что ответить. Он уже с трудом держался на ногах. Женщина распечатала пачку долларов, вложила одну купюру под объектив микроскопа, прильнула к окуляру.

- Пожалуйста, посмотрите, - предложила она понятому. - Какую надпись вы видите?

- «Контролируется… - медленно, боясь ошибиться, читал понятой, - экономической… контрразведкой ФСБ».

Самолет, наверное, уже приземлился в Амстердаме, когда Самарского привезли в кабинет к следователю. По дороге он придумал легенду и решил стоять на ней до конца.

- Я купил этот портфель на вьетнамском рынке, - говорил он твердым голосом.

- Когда? - мягким вкрадчивым голосом спросил следователь - рослый мужчина с обширной лысиной, с мешками под пытливыми рысьими глазами. Он плавным движением подносил к губам сигарету, глубоко затягивался, выдувал дым вниз, на стол, и ни на секунду не сводил глаз с Самарского.

- Месяц назад, - лихо лгал Самарский.

- Сможете узнать продавца?

- Да что вы! - сердечно произнес Самарский. - Они же все одинаковые, узкоглазые, малорослые.

Следователь кивал, будто соглашался с его словами, и Самарский становился все более уверенным.

- Вообще, все эти рынки надо закрывать. Продают черт знает что! Моей жене, к примеру, на прошлой неделе подсунули…

- Вот, пожалуйста, прослушайте, - перебил его следователь и нажал на кнопку стоящего рядом с ним диктофона.

Сначала что-то зашипело, потом раздались длинные гудки, а затем Самарский с ужасом узнал свой голос: «Да, слушаю!.. Говорите же!» - «Артур, слушай внимательно! - ответил какой-то странный, неземной голос, искаженный компьютером. - Мне только что звонила Ирина. В нашу наличку попали меченые баксы. Ты должен срочно, за одну ночь, проверить под лупой каждую купюру…» - «Но этого не может быть! - это уже голос Самарского. - Я лично…» (Какой же у него, оказывается, голос неприятный! А самоуверенный какой!) «Найди среди них меченые и будь готовым вывезти их по третьему варианту в Амстердам! - безостановочно звенел компьютерный голос. - Завтра я передам тебе письмо с подробной инструкцией…»

У Самарского пот выступил на лбу. Он дрожащими пальцами взял предложенную следователем сигарету. Следователь дал прикурить, затем положил перед Самарским два листа.

- Это постановление о прослушивании ваших телефонных разговоров, - пояснил он. - А это протокол расшифровки.

«Попался… попался…» - снова закрутилось в голове Самарского. Он сразу вспомнил этот телефонный разговор, если, конечно, это можно было назвать разговором. Это звонил главбух, имевший привычку записывать свои сообщения на компьютер и искажать свой голос до неузнаваемости… Самарский читал текст постановления и никак не мог понять, что в нем написано. «Если начали прослушивать, значит, кто-то настучал ментам про меченые баксы… кто-то заложил нас… - думал Самарский, вытирая платком лицо. - Но кто это мог сделать? Кто-то раскусил Гончарову на встрече с одноклассниками и донес в органы…»

А следователь все так же молча курил, выпускал дым на стол и не сводил своих рысьих глаз с мокрого лица Самарского.

Глава 76

ПОСЛЕ БАЛА

Кровь на его губах уже подсохла, превратившись в черствые корочки, но, когда он сплевывал, слюна была красной и тягучей. Водка расплавленным свинцом обжигала ему рот, но он терпел и оправдывался перед собой: «Для дезинфекции».

Белкин лежал на пыльном, почти утратившем свой прежний аромат сене и сжимал в руках ружье. Патрон со свинцовым жаканом уже сидел в стволе. Пружина была сжата. Боек нацелился на капсюль. Через маленькое треугольное окошко, завешенное тюлью из пыли и паутины, Белкин смотрел на освещенный лунным светом двор. Посреди, рядом с беседкой, темнела медвежья туша. У распахнутых настежь ворот лежал труп Земцова. «Сколько он уже здесь лежит? Третьи сутки?»

Ему казалось, что с того момента, как они приехали в охотничий приют, прошло, по крайней мере, не меньше недели. Трудно было разложить события по порядку. Где был день, а где была ночь? Что сейчас - поздний вечер или раннее утро? Кто вокруг - друзья или враги? И неужели их всех когда-то объединяла любовь?

Он вспоминал разговор с Ириной. Неужели она в самом деле забыла ту душную июньскую ночь, когда за окнами пронзительно трещали сверчки, приторно-сладко пахло цветами и из спортивного зала тяжелыми толчками доносилась ритмичная музыка. В белой рубашке, с аттестатом в кармане, он сидел на подоконнике в пустом темном классе и маленькими глотками пил водку из граненого стакана. Он вволю напрыгался под магнитофон, до отвала наелся торта и конфет и теперь утолял легкую грусть. Он смотрел на газон, на деревья, покрытые мощной листвой, на тусклые стекла школьной теплицы и думал, что уже никогда не запустит из этого окна бумажный самолет с формулами на крыльях, никогда не швырнет кусок мела в теплицу, никогда не отправит на первую парту красавице Людке записку со стихами. Все в прошлом…

Как он ждал выпуска, как рвался к этой свободе, где уже никогда не будет нервной, суетливой химички, которую ученики почему-то называли Жабой, не будет злой, никогда не улыбающейся математички, не будет вечно плачущей учительницы по литературе. А когда вдруг эта свобода хлынула на него, он сразу понял: оттого, что уже чего-то не вернешь, жизнь становится беднее.

Неожиданно ему захотелось написать стихотворение. И начать так: «Вот и все. Окончен бал. Я один в пустынном классе…» Он поставил стакан на подоконник и пошел по рядам между парт, на ощупь выгребая из них бумажки, огрызки яблок и шелуху от семечек. Найти обломок карандаша и чистый лист бумаги в классе - все равно что гриб в лесу. Он дошел до своей парты - самой последней, подпирающей стену, сел за нее и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. «Вот и все. Окончен бал. Я один в пустынном классе…»

Он вздрогнул от того, что вдруг распахнулась дверь и на пол упал желтый конус света из коридора. Еще были свежи школьные рефлексы, и Белкин машинально вскочил, чтобы кинуться к окну и заслонить спиной бутылку. Но не успел сделать и шага. В класс стремительно зашла Ирина. Она с силой захлопнула за собой дверь и, неимоверно стуча каблуками, подошла к окну. Белкину показалось, что она сейчас смахнет бутылку и стакан вниз. Но Ирина замерла у окна, прижала ладони к лицу и навзрыд заплакала.

Белкин почувствовал себя ужасно неловко. Он стоял в нескольких шагах от девушки и не знал, что ему делать - кашлянуть или же залезть под парту и сидеть там до тех пор, пока Ирина не уйдет.

Но она сама заметила его, резко повернула голову в его сторону и даже негромко вскрикнула.

«Федя?.. - нарочито равнодушным голосом спросила она, торопливо вытирая платком слезы. - А почему ты не в зале? Там сейчас танцы…»

«Не знаю, - ответил Белкин и подошел к Ирине. - Надоело…»

«Ты что ж, водку здесь пьешь?» - Она спрятала платок куда-то под рукав белого платья и приподняла бутылку.

«Ага. Хочешь?»

«Хочу», - неожиданно для него ответила Ирина и села на подоконник так, чтобы луна не могла осветить ее заплаканного лица.

Ему было странно смотреть, как Ирина - золотая медалистка, гордость школы, личность, с которой его разделяла бездна, запросто махнула полстакана. Закрыла ладонью рот и безмолвно покачала головой.

«Ты чего? - спросил он ее. - Что с тобой? Обидел кто-нибудь?»

Она не ответила, поставила стакан. Белкин видел ее силуэт на фоне только-только зарождающейся зари. Белоснежное, как у невесты, платье в темноте казалось голубым. Длина, согласно решению родительского комитета, ниже колен. Рукава - две трети. Ворот закрытый, почти под горло. На голове никаких прибамбасов, волосы до плеч без вызывающей завивки. Каре «паж» с прямым пробором. И белые туфельки на целомудренном каблуке.

«Федя, у меня красивое платье?» - тихо спросила она.

«Ничего…»

«А я тебе нравлюсь?»