Избранное - Чезаре Павезе

Наконец мальчик принес гитару. Лубрани заказал кофе:

— Чтобы приятнее было слушать.

Подали кофе, принесли вино.

— Не зажечь ли свет?

— Не надо. — Я остался сидеть на своем месте. Настроил гитару. Линда слегка отодвинулась от меня и стала слушать.

Я играл как-то напряженно, точно на уроке. Этот проклятый Лубрани все понимал. Немного погодя он начал мне подпевать. Я внимательно следил, не поведет ли он ее танцевать. Линда уже начала притопывать. После каждой мелодии они восклицали «браво», а Лубрани протягивал мне бокал.

— У тебя талант, — подбодрил он меня в темноте.

Я представлял себе, что меня слушает Амелио. В освещенной лишь пламенем камина комнате мелодии рождались сами собой. Порой я пропускал какой-нибудь пассаж.

— Э, нет, — говорил Лубрани, — нас не проведешь.

Как бывает в таких случаях, немного спустя ему самому захотелось играть. Он стал небрежно наигрывать песенки. И все спрашивал: «А эта тебе знакома, а вот эта?» Начал играть «Голубку», потом «Небо и море». Но пальцы его плохо слушались, и это было заметно. Линда сказала:

— Ну, пожалуй, хватит.

Мы допили вино и вышли на площадь. В небе уже блестели звезды. Решили поужинать на озере.

— Как-никак, сегодня воскресенье! — сказал я.

Мы медленно ехали на машине вдоль озера. Линда все восклицала: «Как красиво!» Даже Лубрани поворачивал голову и смотрел на камыши, на стлавшийся над водой туман. Похолодало. Дул пронизывающий ветер.

Лубрани вел машину и говорил о своей поездке в Геную:

— Знаешь, кого я там увижу? — Он назвал не то Ферреро, не то Карлетто, и Линда сразу же вырвала у меня руку. Она стала колотить его кулаками по спине и кричала:

— И я хочу в Геную!

— Ну что ж, поедем, — сказал Лубрани. — Отправимся все вместе.

За ужином они без конца говорили об этом Карлетто; потом мы вернулись в Турин и закончили вечер в «Парадизо».

VI

Помню, в ту пору я часто внезапно просыпался среди ночи, думал о Линде, и мне казалось, что она рядом со мной. Потом я лежал с закрытыми глазами и думал о другом; я чувствовал себя как ребенок, который что-то натворил, совершил что-то ужасное и теперь все пропало, я остался один как пес. Я боялся пошевелиться, мне хотелось бы не просыпаться, умереть. И даже мысль о том, что когда-нибудь Линда будет со мной, будет рядом, не приносила мне утешения. Просто мне было жалко себя. Я был точно младенец, которого положили голышом на стол, а мать и сестры ушли из дому. Я накрывался с головой одеялом и лежал так, охваченный отчаянием.

Я думал, что, может быть, это просто усталость. И почти всегда, когда я вот так, не двигаясь, лежал на кровати, мне начинало казаться, что я стал таким же калекой, как Амелио, и никогда больше не смогу выйти из дому; так, в детстве, бывало, закроешь глаза и представляешь себя слепым. Потом мне казалось, что я ковыляю на костылях, полумертвый от усталости. Я щупал свои ноги и думал о Линде, о том дне, когда Амелио обо всем догадался. «Что я наделал!» — все твердил я про себя. Швырнуть бы эту гитару об стенку. Стать бы кем-то другим, исчезнуть.

Как-то утром мы с Линдой и Лубрани отправились на машине в Геную. Дома я сказал, что еду туда узнать насчет работы, встретиться с нужными людьми, мол, один человек хочет послушать, как я играю на гитаре, а такой случай нельзя упустить.

— Чего же ты гитару с собой не берешь? — спросила сестра.

— Куда тебя нелегкая несет? — сказала мать.

Они сунули мне в карман сто лир. Я надел серое пальто, повязал горло шарфом и, счастливый, выбежал из дому.

У Линды пылали щеки, она была простужена: сидела закутанная в одеяла. Я устроился впереди, рядом с Лубрани, и порой помогал ему вести машину. Я поминутно оглядывался на Линду.

— Не волнуйся, никуда она от тебя не убежит, — сказал Лубрани.

Было прохладно и сухо, ярко светило солнце, и казалось, дорога что-то напевает. Я тоже мурлыкал себе под нос и на первой же остановке угостил всех кофе. Назад, к машине, я возвращался вместе с Линдой, впереди шествовал Лубрани.

— Карлетто, наверное, ждет нас не дождется? — сказал я Линде.

— Еще бы. Он сидит без гроша.

Этот Карлетто был актером и раньше выступал в театре, куда Линда привозила костюмы. Я подумал, что он, наверно, молодой, приятный и толковый парень. Лубрани сказал:

— Кто слишком хитер, тот в дураках остается.

Я тихонько спросил у Линды:

— Знакомых у тебя, видно, не перечесть?

— Да, немало, — ответила она, — я никого не растеряла. Со всеми в дружбе.

Я старался и вида не подать, что никогда еще так далеко не ездил. Что я до сих пор в жизни видел, кого знал? Где бывал? Иногда я думал: «Сколько же на белом свете разных людей, особенно бедняков, о которых никто даже не ведает». И мне хотелось все бросить и вскочить в первый попавшийся поезд, и я готов был кричать. К черту гитару, к черту эту табачную лавку! Надо жить, как Амелио. Как все люди.

За Нови мы остановились на горке — размять затекшие ноги. Я постоял чуточку, радуясь солнцу и простору. Тут даже растения были маленькие и какие-то скрюченные, я таких никогда прежде не видывал. Линда спросила:

— Где это мы находимся?

В Геную мы приехали голодные, но довольные. Лубрани пошел в кафе искать Карлетто. В кафе было много солнца, людей, было накурено. Я спросил у Линды, которая пила кофе:

— А где здесь порт?

— Там, где вода, — ответила она.

Потом, когда мы отправились обедать, я увидел, что одна из улиц словно обрывается в пустоту, казалось, прямо за горой встает небо. Оно прозрачно-голубое. «Оно так низко?» — подумал я. Меня поражало, что прохожие спокойно идут себе по улице и никто из них не взглянет вниз. «Что за люди в Генуе, — удивлялся я, — они даже не понимают, какое это счастье жить у моря».

Когда в одном из переулков мы зашли в остерию, где было тепло и уютно, к Линде вернулось хорошее настроение. Она ела с таким аппетитом, что на нее приятно было смотреть. Вместе с Лубрани она заказывала всякие изысканные блюда, и официант носился без устали. В самый разгар пира появился Карлетто.

Он был горбун и все время смеялся, мы усадили его за свой столик. В его глазах и во всех повадках было что-то мальчишеское. «А это кто такая?» — спросил он, когда Линда протянула ему руку. Потом он узнал ее, и с этой минуты веселый горбун то и дело старался ее поддеть.

Они отпускали друг другу «комплименты»: Карлетто восторгался тем, что она так выросла, а Линда тем, что он так хорошо зарабатывает. Тем временем ему принесли закуску, и он принялся за еду, не переставая курить и смеяться, напряженно-нервный, как кошка.

С тех пор немало воды утекло, и мне довелось встречаться с самыми разными людьми; я видел потом Карлетто уже не улыбающимся, но тот день мне запомнился так отчетливо, словно это случилось вчера. Не знаю уж почему, но я решил, что Карлетто родом из Генуи, вероятно, потому, что глаза у него были светло-голубые, как море. Но когда ему объяснили, кто я такой и что я играю на гитаре, он, на лету уловив мои мысли, сказал:

— Я начинал свою карьеру в «Меридиане».

У него была крупная голова, курчавые волосы. Я заметил, что он вовсе и не смеется, а, скорее, ухмыляется. Он не говорил: «Да уж насмотрелся я», — а все повторял: «Сами знаете, как бывает». Лубрани он подмигнул и сказал:

— Ешь, тебе это полезно.

Он был горбат, кривобок и весь как на пружинах. Я слушал его, словно завороженный, ведь подумать только, они с Линдой знают друг друга с детских лет. Я бы дорого дал, чтобы узнать, какая была Линда девочкой. Сама она рассказывала мне, что день-деньской разносила в коробках заказы и однажды какой-то старичок остановил ее на улице и сказал: «Пойдем ко мне, наешься сладостей до отвала»; а у ворот ее каждый раз поджидал юноша, просил отнести записку какой-нибудь девушке и совал в руку четыре сольди и все ждал благосклонного ответа. Рассказывая мне об этом, Линда заразительно смеялась. То была другая, не знакомая мне Линда. Я хотел понять, что же в ней сейчас осталось от прежней Линды. Кое-что рассказывал Карлетто, не переставая жевать и дымить сигаретой.

— Ты, Лубрани, многим сумел задурить голову, но только не Линде. Ее тебе не удалось сбить с толку. Помнишь, Линда, сколько раз он убеждал тебя, что ты можешь стать балериной или певицей, сделать себе имя.

— Он даже говорил, что повезет меня в Париж учиться.

— Вот негодяй!

— Но ведь я хотел сделать из нее артистку, — сказал Лубрани. — Ты, Карлетто, это знаешь. Да и теперь еще не поздно.

— Мы прощаем тебе, что ты хотел соблазнить Линду. Это пустяк! Так и быть, прости его, Линда. Но когда он возьмется за ум, надо будет ему втолковать, что уж лучше быть содержанкой, чем шлюхой.

— Помнится, меня смущали его слова, — сказала Линда.

— В пятнадцать лет ты не клюнула на его приманку. Эх, Лубрани, тут ты просчитался, не на такую напал. Твой номер не со всеми проходит.