Повесть о пережитом - Борис Дьяков

— Счастливого пути, генерал!

— До свидания, товарищ!

Гельвих закивал головой. Расцеловался с доктором Григорьевым.

— Вот и наступило полное выздоровление! — сказал Сергей Федорович.

Поддерживаемый десятком рук, генерал взгромоздился на сиденье.

Кулинич взял лошадь под уздцы.

— Но-о, пошла!

Длинноногий майор вел лошадь, как на параде. Я широко шагал сбоку брички. У ворот вахты обнял Петра Августовича. Гельвих потянулся к моему уху и, подмигнув, тихо сказал:

— А вторая-то тетрадка с формулами у меня.[32]

Каждый новый день после проводов генерала Гельвиха мы встречали в томительном ожидании каких-то новостей. Прислушивались к стуку вахтенной калитки, настороженно следили за штатскими фигурами, появлявшимися в зоне, всматривались в просвеченное солнцем мутное небо, словно оттуда должно было что-то свалиться на нас. И действительно, как с неба свалился приказ МВД: отменить ношение номеров заключенными.

Была вторая половина дня. В бухгалтерию вбежал сияющий начснаб Клиник. Подскочил к Дидыку, сорвал с его спины номер. Потом — ко мне и тоже с силой рванул лоскут.

— Тю! — испуганно расширил глаза Харитон Иванович. — Вин сказився, а?

— Ничего не сказився!.. Хватит унижать людей!

Быстро вошел майор.

— Экий ты, Федор Иванович! — с досадой проговорил он. — Поспешил! Надо было торжественно, на линейке зачитать приказ…

— Не стерпел, товарищ майор!

В один миг весь лагерный двор был усеян белыми тряпками…

Стояла июльская жара. Нам же казалось, что за лагерным забором плещутся вешние воды.

Здоровье Гуральского резко ухудшилось. Он почти не вставал с койки и не выходил из барака. Только в октябре мы снова свиделись. И я услышал почти невероятное…

…Началось это еще в марте. Вьюги с морозами не обошли тогда и лагерный пункт 05. Но все равно бригаду грузчиков, в которую входил писатель Четвериков, гоняли в тайгу на заготовку дров. Заключенные тащили бревна на себе, волоком. Особенно тяжелы были старые кедры. К дереву впрягалось человек по десять. Тянули за лямки, падали, барахтались в сугробах. Работа на измор…

Как-то раз литератор Дмитревский (его в тайгу не посылали, он инвалид, ходил, опираясь на палочку) сказал Четверикову:

— Давайте роман писать?

— Какой роман? — поразился Борис Дмитриевич. — Здесь?

— Да здесь. Мы можем полезное дело сделать.

Четвериков задумался: «Если разрешат…» Вспомнил замечательную мысль Ромена Роллана: творить — значит убивать смерть.

Они обратились с заявлением к начальнику Озерлага полковнику Евстигнееву. Вкратце изложили сюжет будущего романа.

И вдруг — разрешение! Прямо надо сказать, случилось непостижимое: в стенах особого, строгорежимного лагеря, где, если верить следственным делам, содержались опаснейшие враги, каким-то двум заключенным дают возможность сочинять художественное произведение!

Дмитревский и Четвериков жадно принялись за работу. Писали, притулившись на тумбочке, в полутьме барака. При каждом обыске солдаты рвали рукопись, забирали карандаши и ручки, а чернила выливали в снег. Начальник режима лейтенант Тюфанов всякий раз с наигранной досадой замечал: «А, черт! Забыл предупредить!» И всякий раз литераторы начинали заново…

Жила на этом лагпункте группа бандеровцев. Ее перевели сюда из Воркуты. Бандиты считали, что Дмитревский и Четвериков никакие не заключенные, а «подосланные агенты МВД». Решили с ними расправиться.

Но жили там же и заключенные комсомолец Николай Шелешнев,[33] моторист-электрик, по кличке Капитоша (он играл на лагерной сцене Капитошу в пьесе Островского «Свои люди — сочтемся»), и старый большевик Бровкин, моторист-дизелист. Капитошу первым из осужденных по 58-й статье расконвоировали на колонне. Он обитал и трудился в рабочей зоне. Бровкина приводили и уводили под охраной. Капитоша увлекался литературой, любил театр и на этой почве сдружился с Дмитревским и Четвериковым. Они знали, что в первый час войны комсомольский билет Николая Шелешнева был залит кровью, что этот необыкновенно подвижный, с горячим сердцем юноша — жертва судебного произвола.

В один из дней пришел Тимофей Кузьмич Бровкин на работу встрепанный, тревожный:

— Капитоша, действуй! Спасай своих друзей-писателей!.. Нынче ночью их покончат бандеровцы!

Бровкин уверял, что во всех деталях знает план бандитов: они задушат спящих литераторов, трупы впихнут в уже заготовленные матрасники и сбросят в глубокую канализационную яму.

Капитоша всполошился: как быть? Заявить оперу? Можно лишь ухудшить положение: одних заговорщиков изолируют, а других — убьют… Он пошел на риск. Попросил связиста лагеря (тоже вслед за ним расконвоированного) соединить его по телефону с Тайшетом. Связист согласился передать сигнал, но при условии, что говорить будет кто-то из надзирателей. Капитоша знал, что младший сержант Иван Мосолов — человек. И не ошибся. Мосолов позвонил в управление Озерлага.

Тотчас же на лагпункт приехал заместитель Евстигнеева полковник Крылов. Вызвал романистов. Они шли в кабинет начальника со смутной тревогой.

Крылов сидел за столом. У дверей стоял начальник лагпункта, тоже полковник. Персона заметная: единственный на трассе полковник на такой должности. Говорили, что прислали его «на перевоспитание»… Крылов предложил заключенным стулья и повел беседу о современной литературе, о лично знакомых ему писателях, о романе Ажаева «Далеко от Москвы»…

От такого поведения заместителя начальника Озерлага с заключенными у полковника лицо вытянулось.

— Видимо, я здесь не нужен? — хмуро спросил он.

— Да, да. Можете идти.

Тот потоптался у порога собственного кабинета и вышел.

Разговор с Крыловым продолжался долго. И Борис Дмитриевич и Владимир Иванович были крайне взволнованы: впервые с ними говорили, как с людьми!

— Мы верим в будущее, — сказал Четвериков. — И хотим вернуться в большую жизнь не с пустыми руками и не с разбитыми душами…

— Так и мы понимаем, — согласился Крылов. — Полковник Евстигнеев приказал поставить вас в надлежащие условия.

Дмитревского и Четверикова повели на вахту, без вещей: обманули бандеровцев, которые подкарауливали писателей, чтобы не выпустить живыми из зоны. Потом Мосолов принес вещи и один, без штыка и овчарки, сопроводил заключенных на станцию. Их доставили в обычном пассажирском поезде на лагпункт 053 — для инвалидов.

Озерлаг объявил благодарность надзирателю Мосолову за спасение жизни заключенных писателей…