На крючке - Эмили Макинтайер

Я не извиняюсь за смерть Ру. Что-то подсказывает мне, что Крюк не оценит этих слов, и они только склонят чашу его гнева против меня, и последнее, что я хочу сделать, это расстроить его еще больше. Не сейчас, когда мы нашли какой-то странный тип баланса; временное перемирие.

— Когда я была маленькой девочкой, — начала я. — Мой папа приносил мне желуди(в Питере Пэне у Венди был кулон с жёлудем, подаренный самим Питером Пэном).

Крюк застывает рядом со мной, и я делаю паузу, но когда он молчит, я рискую и продолжаю.

— Это была такая… глупая вещь, правда. Мне было пять лет, и я была самой большой папиной дочкой на свете, хотя его почти все время не было дома.

Моя грудь напрягается.

— Но когда он возвращался домой, он приходил в мою комнату, убирал волосы с моего лица, наклонялся и целовал меня в лоб на ночь, — слёзы затуманивают мое зрение, и я зажмуриваю глаза, горячие, мокрые дорожки стекают по моему лицу. — Я притворялась спящей, боясь, что если он узнает, что я не сплю, то перестанет пробираться ко мне.

У меня в горле застревает комок, и я колеблюсь, не уверенная, что смогу вымолвить слова.

— Для чего были желуди? — голос Крюка низкий и хриплый, его глаза смотрят прямо перед собой.

Я улыбаюсь.

— У меня случались срывы, когда он уезжал, я боялась, что он улетит и никогда не вернется домой. Однажды ночью, когда он прощался, что-то упало в мое открытое окно, а когда я проснулась утром, он положил это на мой крайний столик вместе с запиской, обещая вернуться, — я смеюсь, качая головой. — Это был просто глупый желудь, но… я не знаю, — я пожимаю плечами, потянувшись вверх, чтобы вытереть слезу. — Я была глупым ребенком. Наделяла сентиментальностью вещи, которые, вероятно, этого не заслуживали. Но с той ночи, когда бы он ни уходил, он приносил мне еще один жёлудь и ставил его на стол, обещая, что вернется.

Агония пронзает мое разбитое сердце и проникает в самые глубины моей души.

— И я собирала эти желуди, как поцелуи.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спрашивает он.

Я поворачиваюсь к нему лицом, упираюсь мокрой щекой в тыльную сторону ладони, голова прижимается к подушке.

— Я не знаю. Чтобы показать тебе, что он не всегда был таким плохим? Что когда-то давно ему действительно было не всё равно.

Всхлип вырывается наружу, и моя рука летит ко рту, пытаясь запихнуть его обратно.

Крюк поворачивается ко мне, протягивает руку и обхватывает мое лицо, его большой палец смахивает слезы, когда они падают.

— Невозможно не заботиться о тебе, Венди. Если бы это было так, ты бы уже была мертва.

Смех бурлит в моей груди над абсурдностью всего этого — над тем, как человек, держащий меня в заложниках, утешает меня из-за моего разбитого сердца. То, как он может сказать что-то настолько мерзкое и сделать это таким милым.

— Это должно звучать романтично? — хриплю я между хихиканьем.

Его лицо украшает небольшая улыбка.

— Это должно быть правдой.

Смех стихает, и мы застываем, глядя друг на друга, извращенные чувства проносятся по спирали через меня и клеймят каждую часть моего испорченного сердца. И я знаю, я знаю, что должна ненавидеть его.

Но в этот момент я этого не делаю.

— В любом случае, — я вздыхаю, разрывая зрительный контакт, желая ослабить огонь, разгорающийся в моих венах. — Желуди исчезли, когда умерла моя мама, — я фыркаю. — И мой отец тоже, я полагаю.

Он больше ничего не говорит, и я тоже. В конце концов, он поднимается, идет к комоду в дальнем конце комнаты и передает мне пару боксеров и простую черную футболку. Одежда, в которой я не смогла бы представить его, даже если бы попыталась. И я беру ее без боя, надеваю и заползаю обратно в его постель, зная, что у меня нет другого выбора.

— Крюк, — шепчу я сквозь темноту.

— Венди.

— Я не хочу умирать.

Он вздыхает.

— Спи, дорогая. Сегодня твоя душа в безопасности.

— Хорошо.

Я тянусь вверх, мои пальцы играют с бриллиантовым чокером, который я слишком боялась снять. Он сказал мне не снимать его, и я не знаю, распространяется ли это на то время, когда мы находимся здесь, в его доме, но я не хочу разрушать спокойствие, которое мы создали. Я уже была на грани его гнева, и у меня нет ни малейшего желания оказаться там снова.

— Крюк, — говорю я снова.

В комнате воцаряет тишина.

Мой желудок словно наливается свинцом, но я знаю, что если я не произнесу эти слова сейчас, у меня может не быть другого шанса.

— Я наблюдаю за тобой, знаешь? Когда ты думаешь, что никто не видит? — мои пальцы шевелятся, переплетаясь под одеялом. — И если мой отец имеет какое-то отношение к тому, что заставляет тебя выглядеть таким грустным… — я слепо протягиваю руку, и моя ладонь натыкается на его. — Я вижу тебя. Я просто хотела, чтобы ты это знал.

Он не отвечает, но и не убирает мою руку. И так мы остаемся до тех пор, пока я не засну.

34. ДЖЕЙМС

Я лежу в кровати, наблюдая за равномерным вздыманием и опаданием груди Венди, любуясь тем, как спокойно она выглядит, даже когда хнычет во сне.

Сегодня ночью я не смогу заснуть.

Все мои прежние планы в отношении Питера были выброшены в окно, ярость течет по моим венам, вливается в мои клетки и цементирует мое сердце.

Весёлого Роджера больше нет.

Сгорел дотла, остались лишь обломки и пыль. И хотя все выбрались благополучно, больше ничего не удалось найти.

Не то чтобы я хранил там что-то важное. Когда работаешь вне рамок закона, быстро понимаешь, что хранение вещей там, где их ожидают люди, никогда