Орден костяного человечка - Андрей Буровский

Оказав необходимое психологическое воздействие на обоих пленников и проверив положение дел в лагере, Володя счел, что может отдохнуть. Вышел на улицу, привалился к стене дома и закурил уже с истинным наслаждением. Гудела спина, гудели ноги, тупо саднили ушибы. Володя искренне думал, что заслужил хотя бы полчаса отдыха. Вот так посидеть, не очень думая, просто впитывая в себя происходящее — и, главным образом, этот чудесный вечер. Честное слово, заслужил!

Позже Володя мог бы точно сказать, сколько он отдыхал: по часам 18 минут. Потому что когда появилась летучая мышь, села на стену сарая в полуметре от лица Володи, когда Володя уже сообразил, что это за мышь, от кого знак и что теперь надо делать, он рефлекторно посмотрел на часы.

— Парни… А ведь придется ехать к нашим на раскопы. Там что-то нехорошее случилось.

— Владимир Кириллович… Может, вы мне ружье отдадите? Вас Дима сразу домчит, а я тут постерегу…

Очень не по душе было Володе расставаться с оружием, но Андрюха ведь прав. Неизвестно, зачем ускакал Петька — прятаться или звать подмогу, поднимать местное народное ополчение. Тогда скоро на лагерь пойдут несколько пьяных и разъяренных. И уж если двое из трех мужиков опять исчезают из лагеря, оставшийся должен быть, по законам Божьим и человеческим, вооружен.

— Держи… Пользоваться вроде бы умеешь.

— Обижаете… — в этом «обижаете» явственно прозвучало превосходство таежного жителя над горожанином, да еще и столичным.

Но дергаться Володе пришлось меньше, чем он опасался, — по крайней мере, за ситуацию в лагере. Потому что не успел Дима вывести мотоцикл из-за кошар, как стал виден тянущийся вдали шлейф пыли: по степи вовсю мчалась «фомичевка». Тут же, на повороте, решилось многое — например, что Епифанов со своей, подвернутой ногой останется в лагере. Ну вот, ребята уже не одни…

Фомич опять говорил нехорошие слова, которые нельзя знать шоферам академических экспедиций, но за «предателями» съездил. Епифанов просил — и потому Володя съездил вместе с Фомичом. Еще полтора часа жил Володя в некотором напряжении, потому что Фомич всю дорогу азартно орал, а Сережа вежливо его увольнял.

— Сергей, да заткнитесь вы, наконец!

— Владимир Кириллович! Фомич вел себя, как преступник. Это недопустимо, чтобы…

— Сережа, есть такая статья: «Оставление в беспомощном состоянии». Уголовная статья, до пяти лет. Если мы все, и я, и Фомич, дадим показания, вы по ней загремите… Понятно? И чтоб я больше этих глупостей не слышал.

Обстановки в кабине эти слова не разрядили, но хоть прекратился пустой треп, обвинения Фомича в уголовщине — в том, что Фомич поехал спасать пропавших, а не повез Сергея ужинать.

Но окончательно отлегло от сердца Володи, когда опять появился лагерь, привычный, родной хутор номер семь, когда стало ясно — не появлялся в лагере никто больше, никакая подмога бандитам. Все бандиты сидели, где им положено, и караулил с ружьем Андрей, забравшись на крышу сарая, возле очередной мумии овцы. Спала непробудным сном Наташка, прыгал на одной ноге хмурый Епифанов, что-то рассказывал ему Дима… Только при виде всего этого ушло из души Володи одно беспокойство — чтобы ее тут же и без остатка заполнило другое волнение, и ничуть не менее серьезное: группа ребят, ушедших в два часа с раскопа у озера, в лагере так и не появилась.

Наступала ночь на 10 мая; по понятиям Европейской России, необычайно промозглая и холодная, для Сибири теплая, не по сезону.

Сергей высказал свое суждение: в таких случаях надо вызывать милицию, а самим искать пропавших — все равно вне компетенции археологов. Маргарита дала несколько советов Епифанову, как писать заявление в милицию и в каком отделении это лучше всего сделать. После того Сергей и Рита завалились спать, вежливо объяснив остальным, что очень устали сегодня.

Вероятно, Витя устал меньше, потому что и лег тоже одновременно, но поворочался, поднялся, ушел к остальным.

Что же касается Епифанова, Володи, Андрея и Димы, то для них день, надо полагать, был очень легким и показался усыпанным розами. То-то они вечером были бодры так же, как утром, и еще долго сидели, завернувшись в одеяла, вели беседы о чем-то важном. А заботливый и тоже бодрый, как утренняя птичка, Фомич носил им крепко заваренный чай.

Почти всю ночь сидели они при свете керосиновой лампы, разговаривали, пили чай и временами ели плов.

Как нетрудно догадаться, День великой Победы и освобождения Германии никто на этот раз не отпраздновал.

ГЛАВА 17

Из болота

10 мая 1995 года

Они шли через горный лес практически без еды — Толян, Миша, Лена и Лариса. Невесомые утренние порции не дали практически ничего, хорошо хоть вдоволь пили чаю. Уже давно было ясно, что идут они совсем не той тропой, которой шли между озер: тропа вела на северо-восток, а голосов перелетных птиц совершенно не было слышно.

И этот глухой горный лес… Все очевиднее становилось, что если пока не появился крупный зверь, то это только вопрос времени.

Молодые, здоровые, ребята постепенно расходились. Хоть и голодные, плохо отдохнувшие, уже через час после подъема они лихо шагали по заросшей колее дороги. Даже Лена чуть повеселела. Знать бы, куда идут и долго ли еще топать… В чащобе пели незнакомые им птицы; они не смогли бы определить, кто это кричит. Кто был понятен, так это хриплая сибирская кукушка, а она-то все кричала в стороне, считала неизвестные года.

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить?

Кукушка, как назло, замолкла.

— Кукушка, сколько лет будут идти реформы Чубайса? — специально крикнул Миша в лес.

— Ку-ку, ку-ку ку-ку… — и насчитали, что тридцать восемь лет будут идти эти реформы.

На свободной от лишайника земле попадались нехорошие следы — и с когтями, и с копытами, огромных размеров отпечатки.

Не хотелось думать, кто тут прошел и когда. Миша все время озирался, очень опасаясь столкнуться с этими… кто оставил следы.

Постепенно стало тепло, иней сошел, идти стало еще веселее. Только Толян отставал, тормозил общее движение — путной обуви у него все же не было. Но и он двигался закусив губу, старался не очень тормозить.

— Смотрите!

Около двенадцати часов Лариса выбросила вперед руку.

— Там степь!

И правда! Справа местность уходила круто вниз, и там, в сиреневой дали, кончался лес. Видно было, что и там местность неровная, куда-то опускается… Но не это уже было важно, а важно — что из леса можно выйти. Даже скоро выйти — часа за три.

— Народ, поворачиваем!

Лена вроде бы и повернула, но как-то безвольно, безразлично. Никакой радости в лице, никакого энтузиазма. Миша сказал — она повернула, и все.