История малой россии - 2 - Николай Маркевич

Это было неестественно. Это были седины в розовом венке.

И письма эти сохранились, но не подлинные. Граф Головкин, по окончании пытки над несчастным Кочубеем, писал к Мазепе: «разбирая взятые у Кочубея письма, нашли мы, между прочими некоторые письма и цидулы, Вашего ль Сиятельства рукою или чьею иною писанные, к дочери его Кочубеевой, которые, подлинные, не переписывая и никому оных не показывая, к Вашему Сиятельству за печатью при сем посылаем.»

А между тем списал, и эти списки прочло потомство.

Но горьче всего для обиженного отца был отзыв старого злодея. Кочубей писал к нему:

«Зная мудрое слово, что лучше смерть, нежели жизнь горькая, я рад был бы умереть, не дождавшись такого злого поношения, после которого я хуже пса издохшего. Горько тоскует и болит сердце мое быть в числе тех, которые дочь продали за корысть, и достойны за это посрамления, изгнания и смертной казни. Горе мне несчастливому! Надеялся ли я, при моих немалых заслугах в войске, при моем святом благочестии, понесть на себе такую укоризну? Того ли я дослуживался? Кому другому случилось это из служащих при мне людей чиновных и нечиновных? О горе мне несчастному, ото всех заплеванному, к такому злому концу приведенному! Мое будущее утешение в дочери изменилося в смуту, радость в плач, веселость в сетование. Я один из тех, кому сладко о смерти вспоминать. Желал бы я спросить тех, которые в гробах уже лежат, которые были в жизни несчастливцами, были ли у них горести, какова горесть сердца моего? Омрачился свет очей моих! окружил меня стыд! не могу прямо глядеть на лицы людские; срам и поношение покрыли меня! Я плачу день и ночь с моею бедною женой.»

Лучше бы было послать не донос, а список с этого письма к Петру. Но что же отвечал Мазепа?

«Пане Кочубей!»

«Ты о какой-то сердечной скорби нам доносишь? Лучше бы тебе было построже быть с твоею гордою, велеречивою женою, с которою, как вижу, ты совладеть не можешь; которой не можешь доказать, что на коня и на кобылу одинаковый мундштук кладут. Она, а не кто другой печали твоей причиною. Святая Варвара Великомученица уходила от отца своего Диоскора не в Гетманский дом, а в овчарни, в каменные разселины, от страха смертного. Ты не можешь быть без печалей; ты слишком здоров, ты слишком напитался бунтовщицкого духу; этот дух не так тебе самому естествен, как происходит от подговоров женских; а если он в тебе зародился от презрения к Богу, тогда ты сам устроил свою пагубу. Не плачься ни на кого; не имей нареканий ни на кого, кроме на свою и на женскую заносчивость, гордость и высокоумие. Лет шестнадцать сряду тебе проходило многое, что смерти достойно было; но я вижу, что ни терпение мое, ни доброхотливость моя не могли тебя исправить. А что в пасквильном письме твоем говоришь о каком-то разврате, я того не знаю и не понимаю; разве сам ты разврат творишь по советам жены твоей; потому-то и говорит народ: Gdzie ogon rzgdzi, tam pewnie gtowa btondzi. (Где хвост правит, там голова бредит.)»

Таков был человек, который возстал против Петра!

Огорченный, осмеянный, поруганный Кочубей, может быть, мстил бы иначе. Но мы видели, что жена подвигнула его к доносу. Первая попытка была не удачна; из Москвы ответа не было; Кочубей приступил ко второй.

Он открыл предприятие своему свояку, бывшему Полтавскому Полковнику Искре, того же полка Сотнику Кованьку, и родственнику Искры Полтавскому Священнику церкви Спасовской Святайлу. Последний посоветовал ему отправить в Москву Полтавского жителя перекреста Петра Яценка с словесным известием об измене. Яценко явился к Царскому духовнику Благовещенскому Протопопу.

Этот представил его Царевичу Алексею Петровичу; то было первое несчастие. Царевич приказал собственноручно написать все то, о чем Кочубей приказал сказать ему; Яценко написал следующую записку.

1. Гетман Мазепа имеет согласие с Королем Лещинским и намерен поддаться ему со всею Малороссиею; переговоры о том ведет с Иезуитом Заленским, которого держит тайно в замке своем в Бохмаче, в двух милях от Батурина, и которого каждую ночь привозит к нему Писарь его Орлик.

2. Когда ехал От Государя в Батурин Александр Васильевич Кикин, то Гетман, услыша, будто сам Государь едет вслед за Кикиным, поставил вокруг дворца своего триста Сердюков с заряженными ружьями, велел быть в готовности, и по всем входящим в двор стрелять, не щадя ни кого. Но увидя, что Кикин приехал один с Царским милостивым словом, приказал Сердюкам по домам разойтись.

3. Он тайно послал одного писаря Киевского на Запорожье, и велел ему внушить козакам, что Государь решился Сечь раззорить, а их всех истребить

4. Однажды он сказал, что хорошо дружиться с Поляками; что может быть нам буде под ними лучше. Остальное же все разскажет обстоятельнее сам Кочубей, когда увидит Царские очи.

И Яценка и Протопопа Царевич отправил с этой запиской к Государю. Государь приказал разсмотреть донос с точностию. Это было в Январе.

Восьмого Февраля Искра послал Святайла к Ахтырскому Полковнику Осипову, с уведомлением, что сам он прислан к нему от Кочубея, и имеет открыть ему весьма важную тайну; но что им нужно съехаться так, чтоб никто не знал об их свидании.

Февраля 13го, на хуторе у Осипова, Искра сказал ему, что он и Кочубей удостоверились в измене Мазепы, в его переговорах с Лещинским и с Вишневецким, и в его намерении предать Государя в руки врагов или убить. При этом повторил донос о приказе Сердюкам во время приезда Кикина, с тою впрочем переменою, что Гетман велел им дать залп по Государю. По том открыл следующие обстоятельства заговора, ни в первом доносе, ни через Яценка не поясненные:

В минувший Филипов пост Мазепа имел намерение напасть на города Великороссийские; но Днепр эту зиму вовсе не становился, и это ему помешало. Ныне он пошел со всеми полками своими и Сердюцкими в Прилуку, куда велел прибыть городовым козакам, и хочет оттуда идти к Днепру, а потом в Белу Церковь; там соединится с Лещинским и Вишневецким и откроет войну с Государем. Войска Заднепрские ему преданы; теперь он передаст туда все пожитки свои, а остальное богатство возит с собою. Чтоб противуставить войско и народ против Государя, он наложил на все народонаселение тягостнейшие подати: с каждого козака и мещанина берет от коня по талеру, от вола по полуталеру; клевещет, на Государя, будто бы он велел взыскать эти поборы, а сам этими деньгами задобривает полки Сердюцкие, выдав им жалованье вперед на три месяца. А чтоб еще более смутить народ, разгласил, что Государь хочет козаков обратить в строевые, за что войско до невероятия озлобилось, и ждет только, чтоб Мазепа поднял знамя возстания. Запорожцам же внушает о скором истреблении Запорожья. Вся Старшина и все Полковники ведают о его намерениях; но одни, из преданности, другие, из страха к нему, а иные, зная Царскую к нему доверенность, — молчат. Более всех знает все тайны заговора Мазепин писарь Орлик, потому что чрез его руки идет вся Гетманская переписка.

Осипов списал этот донос и отправил в Киев к Князю Дмитрию Михайловичу Голицыну. «Советуют Царскому Величеству, — писал он, — Кочубей и Искра, чтоб Ваша Вельможность себя и Киев от Мазепы остерегали, и когда он будет в Киеве, то задержали б его, не допуская до Белой Церкви. Если же он и полки его в Белу Церковь выступят, тогда ничего с ним нельзя будет сделать, и должно ждать от него всякой беды, потому что с ним будут силы великие; но должно это все скрывать до времени тщательно потому что кто-то из ближних Государевых Секретарей и Князя Александра Даниловича ему о всем Царственном поведении доносит, и если о сем уведают, тотчас дадут ему знать.»

Занятый Шведами, Петр поручил следствие друзьям Мазепы: Головкину и Шафирову; а Мазепе приказал выступить из Батурина с войсками. В начале Февраля Гетман стал над Днепром против Трахтимирова; в исходе был утке в Хвастове. Там узнал он о доносах Никанора и Яценка и немедленно отправил к Государю письмо через Ивана Ильича Скоропадского, который был в это время Стародубским Полковником.

В выборе посла Мазепа не ошибся; этот ничего не знал; а если б и знал, ничего не мог бы разсказать.

Вот письмо Мазепы к Петру:

«Божиею милостию, Пресветлейшему и проч. и проч. Иван Мазепа и проч.

Хотя мне, ради глубокой старости, болезней и печалей, приближающемуся к вратам смерти, не следовало бы так ревностно желать оправдания моей чести, и обезпокоивать Вас, моего Государя, отягощенного народными, Государственными и военными делами; но всеми силами умственными и телесными стараясь не о временных благах, а о том, чтоб и по смерти моей не оставалась в устах народа память обо мне, как об изменнике, чтоб и по смерти моей, для моих преемников Гетманов служил я примером непоколебимой верности к Вашему Величеству дерзаю приступить к престолу благодати на истинне и правоте утвержденному; пред ним с горькими слезами, покорностию, до земным поклонением до стоп Ваших, болезненную главу мою преклоняя, многопечальным сердцем жалуюсь Вам на мое крайнее несчастие: от начала трудного уряда моего Гетманского и доныне плевелосеятельная злоба враждебных моих ненавистников не прекращается, не исчезает, но возрастает и обновляется. Я получил из Полтавы верное известие, что житель тамошний, низкого происхождения, из Жидов перекрест, Петр Яценко, имеющий в Полтаве дом, жену и детей, и занимающийся в полку Ахтырском, по жидовскому обыкновению, арендами, не сам от себя, но от кого-то из моих подчиненных наученный, и в Москву с новыми лжами и клеветами отправленный, подал на мой счет своеручную, все лжи превосходящую, какую-то сказку: будто-бы я Вашему Величеству неверен.»