Война с Ганнибалом - Ливий Тит

Консулы через гонцов и нарочных уговорились, что приблизятся к Риму хотя и с разных сторон, но одновременно, сохраняя то же единодушие, какое обнаружили в борьбе с врагом, и, если кто прибудет первым, тот должен ждать товарища. Но случилось так, что оба прибыли в Пренесту[91] в один и тот же день. Оттуда они отправили распоряжение сенату собраться в храме Беллоны[92]. Весь Рим высыпал им навстречу, все приветствовали консулов, все рвались вперед – коснуться руки победителей, поздравить их, принести благодарность за спасение государства. В курии Ливии и Клавдий, по заведенному издавна обычаю, доложили о счастливом исходе битвы и потребовали, чтобы бессмертным богам были возданы божественные почести, а им, консулам, разрешено триумфальное шествие. Сенаторы отвечали согласием. Благодарственное молебствие богам назначается от имени обоих консулов, триумф назначен тоже обоим. Меж собой консулы решают, что триумф будет общим, а так как победа одержана в провинции Марка Ливия и поскольку у стен Рима находятся лишь его войска, Ливий въедет в город на колеснице, запряженной четверкою белых коней, а Гай Клавдий верхом.

Общий триумф умножил славу обоих, но особенно возвысил и возвеличил Гая Клавдия Нерона.

– Смотрите, смотрите, – говорили все, указывая на Нерона, – это он за шесть дней прошел всю Италию и обманул самого Ганнибала! Он один защищал Рим в двух местах сразу: в Апулии – мудростью военачальника, в Умбрии – храбростью воина. Одного имени Нерона оказалось довольно, чтобы сковать Ганнибала, и лишь участием Нерона в сражении уничтожен Гасдрубал. Пусть же красуется другой консул на пышной и высокой колеснице, истинный триумфатор, истинный победитель – вот он, едет верхом! Да что толковать, пусть даже бы он шагал пешком – Рим всегда будет помнить Гая Нерона, и не только ради его подвига, но и ради презрения к славе!

Такие речи сопровождали Гая Нерона вплоть до самого Капитолия, где консулы принесли богатую и пышную жертву Юпитеру Всеблагому и Всемогущему.

В казну Ливии и Клавдий внесли три миллиона сестерциев и восемьдесят тысяч ассов, воинам роздали по пятьдесят шесть ассов (по стольку же, разумеется, должен был получить и каждый солдат Гая Клавдия).

Во время-шествия римские всадники на все лады расхваливали легатов Луция Ветурия и Квинта Цецилия и советовали народу избрать их консулами на следующий год. Назавтра после триумфа Клавдий и Ливии, выступая в Собрании, подтвердили, что храбрая и верная служба обоих легатов принесла великую пользу и командующим, и войску. И консулами на следующий год были избраны Луций Ветурий Филон и Квинт Цецилий Метелл.

Тринадцатый год войны – от основания Рима 548 (206 до н. э.)

Провинция новым консулам была назначена одна – Бруттий, потому что и враг в Италии теперь оставался один – Ганнибал. Но прежде чем отпустить консулов к войску, сенат просил их вернуть простой народ к обычным его занятиям на полях, в садах, на пастбищах. Война, говорили сенаторы, ушла далеко от Рима, жить в деревне можно теперь спокойно, и негоже римскому народу и сенату проявлять больше заботы о плодородии сицилийских пашен, нежели о пашнях самой Италии.

Задача была не из простых. Намного меньше стало и свободных крестьян, и рабов – и тех, и других уносила и губила война, – скот был расхищен, дома разрушены и сожжены. И все-таки большую часть земледельцев, покинувших свои поля и разбежавшихся по городам, консулы сумели вернуть к земле.

Похвала Ганнибалу.

С Ганнибалом в тот год бороться не пришлось вовсе. Рана, которую нанесли в Умбрии ему и его государству, была еще слишком свежа, и он не хотел ничего, кроме покоя, а римляне не осмеливались нарушать его покой – таким невероятным могуществом, такою силою по-прежнему обладал в их глазах этот полководец, хотя все вокруг него уже рушилось и обращалось в ничто. Я бы даже сказал, что в несчастьях он еще удивительнее, еще величественнее, чем в счастливые для себя времена. Тринадцатый год вел он войну с переменным успехом, и так далеко от дома, с войском, не из сограждан составленным, а смешанным и наспех сколоченным из всевозможного сброда, из людей различных племен, не схожих друг с другом ничем – ни языком, ни нравами, ни законами, ни наружностью, ни одеждою, ни оружием, ни священными обрядами, ни самими богами, наконец! И, однако же, он всех сплотил и связал какою-то нерасторжимою связью, так что не было ни раздоров среди воинов, ни мятежа или хотя бы недовольства против главнокомандующего… А ведь во враждебной земле часто не хватало и денег на жалованье, и продовольствия, и как раз по этой причине то и дело вспыхивали отвратительные столкновения меж солдатами и начальниками в Первую Пуническую войну.

Так разве не чудо, что в его лагере не случилось никаких волнений и после того, как погиб Гасдрубал – последняя надежда пунийцев на победу – и Ганнибал забился в Бруттий, оставив торжествующему неприятелю всю Италию? Вдобавок маленький Бруттий не мог бы прокормить такую большую армию, даже если бы возделывался весь, и самым прилежным образом, между тем землепашество захирело, потому что молодежь была занята службою в Ганнибаловом войске и все племя бруттиев успело приобрести порочную привычку наемников – средства к жизни искать в насилиях и грабежах. А из Африки помощи не было: все заботы Карфагена обратились на Испанию.

Карфагеняне теряют Испанию.

В Испании дела обстояли отчасти совершенно так же, как в Италии, отчасти же совершенно по-иному. И здесь карфагеняне были разгромлены, и здесь они потеряли вождя и отступили в дальний угол страны. Но природа самой страны и нрав ее обитателей служили неиссякаемым источником новых и новых войн, так что лишь двести лет спустя после Второй Пунической войны окончательно покорилась Испания римскому оружию и римской власти. Вот и тогда Гасдрубал, сын Гисгона, вместе с Магоном произвел набор в глухих и окраинных областях, и под его знаменами собралось до пятидесяти тысяч пехоты и четыре с половиною тысячи конницы. Войско это расположилось на равнине у реки Бетис с намерением не уклоняться от боя, если римляне его предложат.

Слух об этих приготовлениях достигнул и Тарракона. Сципион понимал, что с одними римскими легионами он не сможет противостоять столь многочисленному противнику и что необходимы вспомогательные отряды испанцев – хотя бы для виду, или, скорее, именно для виду: полагаться и рассчитывать на варваров всерьез ни в коем случае нельзя – они способны изменить в любой момент, что как раз и сгубило его отца и дядю. И он посылает Силана за всадниками и пехотинцами, которых один из союзных царей обещал призвать в течение зимы, а сам направляется к югу, к городу Кастулону. Там он дождался Силана – тот привел с собою три тысячи пехоты и пятьсот конников – и выступил на запад. Всего под командою Сципиона находилось сорок пять тысяч воинов.

Завидев противника, римляне начали разбивать лагерь. Конница Магона и Масиниссы тут же напала на них и, вероятно, привела бы в смятение и расстройство, если бы не отряд всадников, предусмотрительно спрятанный Сципионом позади ближнего холма. Всадники внезапно налетели на карфагенян и погнали передовых – тех, кто уже избивал солдат, возводивших вал. Но им на помощь подошла пехота, в сомкнутом строю, под знаменами, и завязалась битва, более упорная и более долгая. Лишь когда Сципион распорядился прекратить работы и взяться за оружие и вперед двинулись когорты легкой пехоты, а за ними густая колонна легионеров, когда свежие воины сшиблись с утомленными, лишь тогда пунийцы и нумидийцы дружно показали тыл. Сперва они отходили спокойно, держа строй и ряды, но римляне наседали все горячее, и враг обратился в беспорядочное бегство, уже не думая ни о чем, кроме того, как бы добраться до лагеря самым коротким путем.