Вечная ночь - Полина Дашкова

Студия звукозаписи, Женя в наушниках у микрофона, улыбающееся лицо отца, фрагмент песни. Опять фотография обнажённого трупа. Голос корреспондента за кадром:

— Её невозможно представить мёртвой. Её знает и любит вся страна. Сколько замечательных песен она могла бы спеть?

— Это, конечно, некоторое преувеличение, — прошептал Миша, — отец не очень хотел, чтобы она пела. Клип только один, и там она не поёт.

В кадре появилась молодая строгая сотрудница пресс-центра ГУВД, произнесла несколько общих обтекаемых фраз.

— Класс, да? — шёпотом прокомментировал Миша. — Проговорила полторы минуты и не сказала вообще ничего.

Голос корреспондента:

— По этическим соображениям мы не стали снимать родителей Жени. Они только что потеряли ребёнка, лучше их сейчас не трогать. Мы также не обратились за комментариями к друзьям Жени, к её одноклассникам и учителям. Они пока не знают, что Жени нет больше, для них какое-то время она останется живой. За последние годы мы все слегка отупели, слишком много вокруг нелепых, неожиданных смертей. Разгул терроризма, авиакатастрофы, стихийные бедствия. На этом фоне гибель одной маленькой девочки кому-то может показаться пустяком, каплей в кровавом море. Но давайте останемся людьми. Каждая жизнь бесценна. Убийца Жени Качаловой пока на свободе. Не исключено, что Женя не первая и не последняя его жертва. Наша программа будет самым внимательным образом следить за расследованием.

— Как вам текст? — шёпотом спросил Миша. — Ничего, да? Я сам писал!

Вспыхнул свет. Миша встрепенулся, поправил ворот свитера.

— Напоминаю, что у нас в гостях постоянный консультант нашей программы, доктор медицинских наук, психиатр Ольга Юрьевна Филиппова. Ольга Юрьевна, мы только что говорили с вами о серийных убийцах. В случае с Женей Качаловой, как вы считаете, это работа маньяка?

— Пока невозможно сказать ничего определённого. Да, есть некоторые признаки сексуального характера убийства. Тело обнажено, облито маслом.

— Помнится, полтора года назад были такие же случаи. В течение шести месяцев от рук неизвестного маньяка погибли три подростка, две девочки и мальчик. Их так же, как Женю, нашли в лесополосе, в радиусе двадцати километров от МКАД. Кстати, их ведь до сих пор не идентифицировали. И убийца пока на свободе. Может, это опять он?

— Не исключено. Хотя возможна и подделка почерка.

— То есть?

— В истории криминалистики известны случаи подражания серийным убийцам, особенно тем, о ком много говорят и пишут в средствах массовой информации. Почерк маньяка иногда подделывают, чтобы скрыть реальные мотивы: месть, похищение с целью шантажа. В первых трёх случаях были убиты подростки, относящиеся к категории так называемых социальных сирот. Их никто знал, не искал. Женя Качалова к этой категории не относится никоим образом. Пока очевидно только, что она была знакома с убийцей, доверяла ему. Он планировал убийство заранее, взял с собой бутылку масла, перчатки, ножницы, чтобы отрезать прядь, возможно, у него даже были очки ночного видения.

— Да, целая амуниция. Серьёзный товарищ, основательный, ничего не скажешь. Как вы думаете, масло это что — ритуал? Или необходимый элемент для сексуального возбуждения? Возможно, это как-то связано с детскими воспоминаниями? Символ детства, младенчества. Наверное, мы имеем дело с педофилом?

— Кроме ритуала и сексуального возбуждения есть ещё момент вполне прагматический. Масло смывает следы. На теле обязательно остаются какие-то фрагменты кожи, волос, телесных жидкостей убийцы. Слюна, пот, кровь, сперма. Масло затрудняет проведение анализа ДНК, а иногда делает его невозможным.

— Ого! Слушайте, но такие подробности могут быть известны только специалистам! Вы хотите сказать, что убийца знаком с криминалистикой?

— Информация такого рода вполне доступна. Есть специальная литература, Интернет. Некоторые маньяки серьёзно интересуются криминалистикой, изучают судебную медицину, химию.

— Ольга Юрьевна, знаете, я вот вдруг подумал: мы с вами говорим об этом и, возможно, инструктируем очередного убийцу. В следующий раз он тоже запасётся бутылкой масла, чтобы смыть следы.

— Хорошо, давайте не будем ни о чём говорить. Кстати, при расследовании серийных убийств на сексуальной почве иногда молчать куда полезней, чем поднимать шумиху. Убийцы очень часто жаждут внимания, стремятся стать героями новостей. Не стоит поощрять их тщеславие. Иногда желание прославиться оказывается главным мотивом убийства, возникает цепная реакция. Американские специалисты сейчас говорят о целых эпидемиях убийств, начавшихся из-за шумихи в прессе. Впрочем, бывает и наоборот. Профессору Гущенко удалось однажды вступить в диалог с преступником в прямом эфире. Убийца позвонил в студию, и Кирилл Петрович вытянул из него косвенное признание.

— Да, я помню этот случай. А кстати, я как раз хотел спросить вас, почему была расформирована команда профессора Гущенко? Почему провалилась попытка создать у нас структуру профайлеров, аналогичную той, что существует при ФБР? Неужели наши психологи и психиатры хуже американских? Неужели мы не можем составлять профили убийц, прогнозировать их поведение? Ведь группа существовала пять лет и за это время сделала очень много.

— Вопрос не ко мне. Просто сменилось руководство министерства, и группу перестали финансировать.

— Ну да, понятно. Все как обычно. Тупой чиновничий произвол. Ольга Юрьевна, наша программа намерена вести собственное независимое расследование убийства Жени Качаловой. Я приглашаю вас к сотрудничеству. А сейчас давайте вместе помолчим минуту, вспомним Женю, и тех трёх детей, и всех детей, погибший от рук маньяков.

Опять погасли софиты. На экране появилось лицо Жени, затем воссозданные по фотографиям трупов, как бы живые, лица трёх подростков, потом другие, совсем маленькие девочки и мальчики. Некоторых Оля узнавала. За кадром звучала «Аве Мария» Шуберта. Наконец экран погас.

— Все, — выдохнул Миша, поднимаясь, — теперь перекурим и выпьем кофейку.

* * *

Вокруг старого учителя, в его убогой квартире, отчётливо звучали голоса ангелов. Ангелы смотрели со стен, с фотографий выпускных классов. Учитель был из тех, кто заманивает детей к пропасти. Многие годы он создавал для них иллюзию любви и возможности жизни там, где только похоть, тлен и смрад. Это было так же подло и лицемерно, как реклама по телевизору, но действовало на более глубоком уровне.

Старого учителя хотелось убить. В разговоре Странник едва не сорвался, запросто мог выдать себя и даже заметил в глазах этого полудохлого, но ещё опасного гоминида лёгкий холодный огонёк подозрения. Такое было впервые. Странник привык очень тщательно анализировать каждое своё слово, каждый жест и тем более поступок. Разведчик в тылу врага. Одинокий партизан. В детстве он играл в войну. Он один. Вокруг фашисты. Сейчас это перестало быть игрой. Сейчас его окружали существа, более ужасные и чуждые. Гоминиды. Следовало сохранять бдительность.

Косметический клей стягивал кожу на подбородке и верхней губе. Хотелось снять накладную бороду, но придётся потерпеть. Дома, ночью, это будет целая процедура — отклеивать усы и бороду надо медленно, осторожно и потом обязательно протереть лицо специальным лосьоном.

Кожа у него с детства была очень чувствительная. Все тактильные ощущения обострены до предела, как будто верхний слой содран. От воротника рубашки оставалась красная полоса на шее. В паху от шва сатиновых трусов зудели малиновые шрамы, которые не исчезли до сих пор, хотя в последние двадцать лет бельё он покупал себе самое дорогое, мягкое.

В детстве его одевали слишком тепло и постоянно кормили. Бабушка и мать наголодались, намёрзлись в войну. В ненаглядного мальчика впихивали жирные борщи, огромные сковороды картошки, жареной на гусином жиру, бесконечные вареники, плюшки, оладьи.

— А вот котлетка. И макарончики. За маму, за бабу.

Он родился семимесячным и таким синюшным, что в первую минуту показался матери негритёнком.

Мама была порядочная, тихая женщина, работала экономистом в Министерстве тяжёлой промышленности, вместе с бабушкой занимала маленькую комнату в коммуналке в старом доме, неподалёку от площади трёх вокзалов.

Крупная, нескладная, широкоплечая, с толстыми щиколотками, с большими плоскими ступнями и руками, как лопаты, с волосами, по цвету и грубости напоминавшими мешковину, она привыкла, что её не замечают. В её поколении мужчин вообще осталось мало. Ровесников и тех, кто постарше, сожрала война, истребили сталинские лагеря.

Она привыкла, но не смирилась. Ей очень хотелось ребёнка. К сорока годам тоска по материнству выросла в настоящую манию. На каждом, самом завалящем мужичке она останавливала задумчивый взгляд, заранее покорный, овечий.

Шёл сорок шестой год. Кончался влажный горячий май. Короткие грозы, шум свежей листвы, первые после войны туфельки на каблуках, яркое платье из крепдешина. Она сшила его сама на старой зингеровской машинке из отреза, который чудом сохранился у мамы в сундуке. На ночь она накручивала волосы на марлевые папильотки, утром красила губы, брызгала на шею духи «Красный мак». Третьего июня ей исполнялось сорок лет. До этого дня оставалась ровно неделя.