Код одиночества - Антон Леонтьев

В декабре 1918 года она прибыла в Париж – город сиял огнями праздничной иллюминации, французы отмечали свой военный триумф и Рождество, первое за четыре года в мирное время.

В Париже Татьяну встретил ее старший брат Игнат: она поддерживала с ним тайную переписку еще при жизни отца, запретившего даже упоминать имя его первого отпрыска.

– Дорогая моя Танюшенька! – стенал по-французски Игнат, лобызая сестру и племянника. – Господи, как же я рад, что вы оказались здесь, в Париже, далеко от страшной и немытой России, где сейчас всем заправляют бородатые, уродливые и дурно пахнущие рабочие да крестьяне!

Татьяна, еще после смерти мужа обнаружившая в сейфе документы, знала, что Ян, он же Алексей, намеренно спровоцировал разрыв между отцом и Игнатом, желая добраться до состояния Беспаловых. Знала она и о том, что Игнат действительно уранист, однако это нисколько ее не волновало: старший брат был единственным, кто остался от некогда большой и дружной семьи Беспаловых.

– Дядя Игнат, посмотри... – начал Пашутка, демонстрируя тому машинку, купленную матерью в Стокгольме.

Но дядька, закатив глаза, произнес:

– О, Поль, прошу, не называй своего дядюшку этим ужасным грубым именем! Я для тебя oncle Georges.

Затем, обратившись к сестре, он живо спросил:

– Танюша, верно ли, что тебе удалось переправить большую часть состояния отца за рубеж? Ведь ты знаешь, что в последние годы он со мной не общался, мне пришлось зарабатывать на жизнь при помощи искусства...

Игнат, он же дядя Жорж, неплохо рисовал, а также писал рецензии на выставки и театральные премьеры для нескольких бульварных листков и вместе со своим любовником-танцовщиком содержал кафе для богемы. Впрочем, много денег это не приносило, однако позволяло Игнату именовать себя «покровителем искусств».

– Да, – коротко ответила Татьяна, – причем не только деньги, но и обстановку нашего петербургского особняка.

– О, значит, мы чертовски богаты! – обрадовался Игнат. – И больше не будем ни в чем знать нужды! Сестрица, ты ведь не бросишь на произвол судьбы своего старшего непутевого братца? Твоему сыну нужен дядя, а я стану отличным дядей!

– Я оказалась в Париже не для того, чтобы проматывать состояние батюшки, – остановила его восторги Татьяна.

– Но для чего же еще? – застыл в недоумении Игнат. – Деньги нужны для того, чтобы их тратить! Немцы разгромлены, позор под Седаном смыт тевтонской кровью и капитуляцией в Компьенском лесу, теперь все хотят одного – веселиться! А я знаю толк в веселье.

Татьяна (как всегда, в черном, с густой вуалью, скрывавшей лицо и шею) пояснила:

– Я прибыла в Париж, чтобы возродить империю отца.

– Танюша, забудь! – отмахнулся наманикюренной ручкой брат. – Прежнего не вернуть, отец умер, его заводы на Урале и в Сибири теперь принадлежат Советам. Какое тебе дело до всяких там взрывчаток, пилюль и сталелитейных домен? К тому же, извини за откровенность, ты женщина, и никто не воспримет твои попытки заняться бизнесом всерьез.

– Посмотрим, – откликнулась загадочно Татьяна. – Посмотрим, братец!

Татьяна знала, что главным является не происхождение. И не то, мужчина ты или женщина. И не гражданство. А одна-единственная вещь – деньги. Деньги делали из нищего короля, деньги превращали мерзавца в святого, деньги открывали любые двери и уничтожали предрассудки любого рода. А денег у Татьяны, единственной наследницы состояния отца и мужа, было очень много.

Едва только по Парижу распространился слух о том, что объявилась дочка Беспалова («того самого Беспалова!»), как к особняку на Елисейских Полях, где обитала Татьяна вместе с сыном, потянулись просители – беглые русские аристократы, бывшие генералы, разорившиеся дельцы, не считая сомнительных бизнесменов, прожженных мошенников, плаксивых монашек и развязных представителей мира искусств.

Татьяна никого не принимала, никому не давала денег, никого не хотела знать. И вскоре не только русские эмигранты шептались: эта Беспалова мнит о себе слишком много и ведет себя как царица Савская. Вот до чего доводят шальные деньги. Ну ничего, она уже свое получила – уродина уродиной и паранджу свою не снимает даже ночью. Говорят, она своего мужа отравила, а вовсе не та служаночка – и все ради денег. Так же плохо кончит, как ее папаша. И поделом будет!

В послевоенной Европе главным были именно деньги – тот, у кого их имелось в изобилии, являлся господином жизни. И Татьяна это прекрасно понимала. Империя ее отца сначала оказалась в руках лжеца, обманщика и проходимца – ее мужа и отца ее ребенка, однако она сумела положить этому конец. Затем лапу на заводы, фабрики, банки, акционерные общества, редакции газет, земельные владения наложили лапу большевики. Другая бы на месте Татьяны последовала совету Игната и стала бы наслаждаться жизнью, тратя вывезенные из России миллионы. Но она хотела доказать всему миру и в первую очередь самой себе, что способна стать у руля империи. Той империи, которую она потеряла и которую желала воссоздать за границей.

Тонкая фигурка Татьяны Беспаловой, чье лицо всегда было закрыто вуалью, в короткое время стала знакома всем высокопоставленным политикам Франции, европейским банкирам и предпринимателям. Война нанесла континенту колоссальный ущерб, казна государств-победительниц была пуста, для возрождения из пепла требовались колоссальные займы – и эти деньги могла дать Татьяна.

Она игнорировала советы старшего брата, который заклинал ее не покупать полуразвалившийся завод, убыточную фабрику, разорившийся банк, а следовала своему внутреннему плану и, колеся по Европе, делала одно приобретение за другим. Причем свое внимание сосредоточила на Франции, Англии, Скандинавских странах и Швейцарии, исходя из того, что политический строй данных государств достаточно устойчив и новые революции им не грозят.

Финансовые советники Татьяны были в ужасе от ее приобретений, советовали как можно быстрее избавиться от сомнительной недвижимости, призывали вкладывать средства в надежные акции или играть на бирже, но Татьяна не желала их слушать. Она искала предприятия – и людей. Многие из тех, кто вернулся с фронта, обладали редкими знаниями, однако оказались не востребованными в новом обществе. именно таких, обиженных на жизнь, честолюбивых, способных помочь воплотить ее мечту, Татьяна и приближала к себе.

Она не чуралась никаких дел – спекулировала земельными участками, скупала по дешевке у разорившихся аристократов драгоценности и предметы искусства, занималась ростовщичеством – и продолжала с маниакальным упорством строить промышленную империю, как когда-то делал ее отец.

У нее подобралась команда из двадцати пяти человек, готовых исполнить любое ее приказание, а еще у Татьяны в запасе был секретный архив, вывезенный из России. Более всего денег она тратила на приобретение патентов. В нуждавшейся в деньгах Европе их можно было покупать сотнями и по дешевке, чем Татьяна и воспользовалась.

Некогда разорившиеся и убыточные предприятия вдруг стали приносить ощутимый доход. Она не боялась самолично вести переговоры с рабочими, требовавшими увеличения зарплаты, однако, если что-то ее не устраивало, она увольняла тех, кто не подчинялся ей. Бастующих она выкидывала на улицы, революционное движение нещадно подавляла и, говорят, даже подослала к одному профсоюзному активисту, грозившему бессрочными забастовками на ее заводах, наемного убийцу. Всего через пять лет ее политика стала приносить первые дивиденды. И если в начале пути над ней открыто смеялись, затем издевались в газетных статьях, то потом примолкли, удивленные неожиданными результатами, и наконец стали восхищаться столь же громко, как всего несколько лет назад критиковали. Теперь Татьяне поражались и Татьяну боялись. Причем страх, как сама она считала, был самым важным компонентом.

Вскоре и политики поняли, что «эта русская» вовсе не сумасшедшая миллионерша, а прозорливая предпринимательница, обладающая потрясающим нюхом и умеющая извлекать прибыль буквально из всего.

Еще через три года, к середине двадцатых, Татьяна была владелицей ряда прибыльных предприятий в химической и фармацевтической отрасли. Кроме этого, ей принадлежали металлургические заводы, военные мастерские, верфи и банки. Она управляла огромной империей и понимала – если бы отец был жив, он гордился бы своей дочерью.

Критики, полоскавшие ее имя в грязи, притихли. Газеты (многие принадлежали Татьяне или нуждались в кредитах, выдаваемых ее банками) пели ей дифирамбы, называя самой выдающейся женщиной двадцатого столетия. И самой богатой. Очень многие бы удивились, узнав, что деньги Татьяну не интересовали – хоть она и жила в старинном особняке, обставленном с поразительной роскошью, хоть у нее и имелась груда драгоценностей (которые, правда, она никогда не надевала), хоть и доступна ей была любая прихоть, самым важным для Татьяны был один человек – ее сын.