Михаил Строгов - Жюль Верн

К рассвету плот, запаздывавший из-за сильного встречного ветра, находился еще в сорока верстах от истока Ангары. И по всей вероятности, должен был достичь его не раньше трех- четырех часов вечера. Путешественникам это было даже на руку — ведь тогда спуск по реке пришелся бы на ночь, а при подходе к Иркутску темнота была им на пользу.

Единственное опасение, которое неоднократно высказывал старый матрос, касалось появления на воде льда. Ночь выдалась необычайно морозная. Было видно, как ветром гнало на запад множество льдин. Их можно было не опасаться — вход в Ангару они уже миновали и попасть в нее не могли. Но течение могло захватить и втянуть в реку те льды, что шли из восточных районов озера [123]. Возрастала вероятность осложнений и задержек, а быть может, и непреодолимых заторов, в которые может упереться плот.

Поэтому Михаилу Строгову крайне интересно было знать, каково состояние озера и много ли появляется льда. Надя уже проснулась, он то и дело задавал ей вопросы, и она давала ему полный отчет обо всем, что делалось на поверхности воды.

Пока льдины несло течением, на поверхности Байкала происходили любопытные явления. Это были великолепные выбросы кипящей воды, извергавшейся из артезианских колодцев, которые природа пробурила в самом ложе озера. Мощные струи взлетали на большую высоту и разлетались клубами пара, которые, блеснув на солнце радугой, тут же застывали на морозе. Это удивительное зрелище несомненно восхитило бы туриста, который в мирной обстановке и для собственного удовольствия отправился в путешествие по великому сибирскому морю.

В четыре часа вечера старый матрос указал на вход в Ангару, открывавшийся меж высоких гранитных скал побережья. На правом берегу виднелась маленькая гавань Лиственичная с церковью и несколькими избами на береговом откосе.

Но тут обнаружилось весьма досадное обстоятельство: первые принесенные с востока льдины уже неслись меж берегов Ангары и, стало быть, спускались вниз, к Иркутску. Правда, пока не в таком количестве, чтобы закупорить реку, да и мороз стоял пока не такой сильный, чтобы они смерзлись в сплошную корку.

Плот доплыл до гавани и тут остановился. Старый матрос решил устроить часовую передышку — произвести необходимый ремонт. Могли разойтись развязавшиеся кое-где бревна, и, чтобы плот выдержал стремительное течение Ангары, требовалось связать их покрепче.

В теплое время года гавань Лиственичная служит пристанью для посадки и высадки путешествующих по озеру Байкал — едут ли они в Кяхту, последний город перед русско-китайской границей, или возвращаются обратно. Поэтому здесь часто останавливаются пароходы и более мелкие каботажные суда с озера.

Однако теперь Лиственичная была безлюдна. Ее жители не захотели терпеть грабительские наезды татар, захвативших уже оба берега Ангары. Флотилию судов и лодок, обычно зимовавшую в гавани, они отправили в Иркутск и, забрав все, что могли унести, вовремя укрылись в столице Восточной Сибири.

Понятно, что новых беженцев старый матрос в гавани не ждал, и, однако, не успел плот причалить, как из одной брошенной избы выскочили два человека и со всех ног припустили к берегу.

Сидевшая на корме Надя рассеянно смотрела по сторонам.

И вдруг, чуть не вскрикнув от неожиданности, схватила Михаила Строгова за руку. Тот поднял голову.

— Что случилось, Надя? — спросил он.

— Миша, тут двое наших попутчиков.

— Как — те самые француз и англичанин, которых мы встретили еще в ущельях Урала?

— Да.

Михаил Строгов вздрогнул, ибо строгому инкогнито, которого он никоим образом не хотел открывать, грозило разоблачение.

И в самом деле, Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт сразу узнают в нем уже не Николая Корпанова, но именно Михаила Строгова, царского гонца. Оба журналиста, после того как оставили Строгова на станции в Ишиме, уже дважды сталкивались с ним — сначала в лагере Забедьево, когда он кнутом рассек лицо Ивану Огареву, а затем в Томске, когда эмир вынес ему приговор. Стало быть, они знали, как к нему относиться и кто он на самом деле.

И Михаил быстро принял решение.

— Надя, — сказал он, — как только француз и англичанин взойдут на плот, попроси их подойти ко мне!

Это и впрямь были Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ, которых, как и Михаила Строгова, привела в гавань Лиственичную не случайность, а логика событий.

Как мы помним, побывав на торжестве по случаю вступления татар в Томск, они ушли, не дожидаясь жестокой казни, которой закончился праздник. И разумеется, они были уверены, что их давний попутчик предан смерти, так как не знали, что по приказу эмира он только ослеплен.

Раздобыв лошадей, журналисты в тот же вечер покинули Томск с твердым намерением отправлять отныне свои корреспонденции из русских лагерей Восточной Сибири.

Не теряя времени, Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт помчались к Иркутску. Они надеялись достичь его раньше Феофар-хана, и это им несомненно удалось бы, если бы не третья колонна, пришедшая долиной Енисея из южных краев. Как и Михаилу Строгову, путь им был отрезан, прежде чем они достигли реки Динки. Отсюда и решение спускаться вниз до озера Байкал.

Прибыв в Лиственичную, они обнаружили, что гавань пуста. Теперь они не могли ехать в Иркутск, окруженный татарскими войсками. И вот уже третий день в полном замешательстве торчали здесь, когда вдруг увидели подошедший к берегу плот.

Им рассказали о намерениях беженцев. У тех явно имелся шанс, незаметно проплыв среди ночи рекой, проникнуть в Иркутск. И журналисты решили попытать счастья.

Альсид Жоливэ тут же вступил в переговоры со старым матросом и попросил у него для себя и своего спутника разрешения пройти на плот, соглашаясь заплатить любую цену, какую только тот запросит.

— Здесь не платят, — степенно ответил ему старый матрос, — здесь рискуют жизнью — и только.

Оба журналиста взошли на плот, и Надя видела, как они устраиваются на носу.

Гарри Блаунт по-прежнему оставался тем холодным англичанином, который за весь переход через Уральские горы едва ли хоть раз заговорил с нею.

Альсид Жоливэ казался серьезнее, чем обычно, и нельзя не признать, что серьезность эту оправдывали весьма серьезные обстоятельства.

Итак, француз уже расположился на носу плота, когда почувствовал, как кто-то тронул его за руку.

Он обернулся и, узнав Надю, сестру Михаила Строгова, царского гонца, чуть было не вскрикнул от удивления, но сдержался, видя, что девушка поднесла к губам палец.

— Пойдемте, — сказала Надя.

И Альсид Жоливэ, подав Гарри Блаунту знак идти следом, с видом полнейшего безразличия пошел за девушкой.

Но если встреча с Надей на плоту журналистов очень удивила, то удивлению их не было границ, когда они увидели Михаила Строгова, которого никак не ожидали найти живым.

Михаил Строгов при их приближении не шевельнулся.

Альсид Жоливэ повернулся к девушке.

— Он вас не видит, господа, — сказала Надя. — Татары выжгли ему глаза! Мой бедный брат слеп!

Чувство горячей жалости отразилось на лицах Альсида Жоливэ и его спутника.

Минуту спустя оба они, подсев к Михаилу Строгову, жали ему руку и ждали, когда он с ними заговорит.

— Господа, — вполголоса произнес Михаил Строгов, — вы не должны знать, ни кто я, ни зачем я приехал в Сибирь. Прошу вас сохранить мой секрет. Вы обещаете?

— Слово чести, — ответил Альсид Жоливэ.

— Слово джентльмена, — присоединился Гарри Блаунт.

— Хорошо, господа.

— Не могли бы мы быть вам полезны? — спросил Гарри Блаунт. — Хотите, мы поможем вам выполнить вашу задачу?

— Я предпочитаю действовать один, — ответил Михаил Строгов.

— Но ведь эти негодяи выжгли вам глаза, — сказал Альсид Жоливэ.

— У меня есть Надя, и ее глаз для меня достаточно.

Через полчаса плот, покинув малую гавань Лиственичную, вошел в реку. Было пять часов вечера. Наступала ночь. Она обещала быть очень темной и очень морозной, ибо уже сейчас температура опустилась ниже нуля.

Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт, пообещав Михаилу Строгову хранить секрет, остались подле него. Меж ними завязался тихий разговор, и слепой, узнав новые сведения, смог составить себе точное представление о состоянии дел.

Было очевидно, что в настоящее время татары брали Иркутск в кольцо, причем все три их колонны объединились. Тем самым не приходилось сомневаться, что эмир и Иван Огарев находились вблизи столицы. Но чем объяснить стремление царского гонца поскорее попасть в город — теперь, когда он уже не мог передать Великому князю письмо императора и не знал его содержания? Этого Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт не понимали, как не понимала и Надя.

Впрочем, речь о прошлом зашла лишь тогда, когда Альсид Жоливэ счел своим долгом сказать Михаилу Строгову: