Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эва-а! — протянул император со смешком. — И кто виновен? Кто же к сей полноте причастен? О супруге, как я понимаю, речи нет, давно нет… Тогда кто-с? Его высокопревосходительство? — Движение выпяченным подбородком в сторону графа Александра Христофоровича Бенкендорфа.
Того аж передернуло, но он ни звука не издал. Однако император почувствовал, что и его, и общее молчание на сей раз следует истолковать как знак не согласия.
— Ну, стало быть, Владимир Федорович?
Имелся в виду министр императорского двора Владимир Федорович Адлерберг.
Вновь последовало молчание, и смысл оно имело все тот же.
— Ну и кто ж тогда-с? — спросил император не без угрюмости. — Ники, что ли?
Легкое движение Ольгиной брови он приметил еще до того, как дочь успела подавить чувства.
Ага. Значит, в точку.
Молчание вновь стало единодушным знаком согласия.
Ну, господа… Ну, дамы… Ну, дамы и господа…
А впрочем, какая разница, с чьей помощью располнела мадам Крюденер. Главное, что ее внезапную полноту не приписывают соучастию государя-императора!
А ведь могли бы…
— Федор, — сказал Николай Павлович, не поворачивая головы, и почувствовал, как стоявший за плечом лакей склонился ниже, — ты вот что, голубчик, ты сделай милость, поди в мой кабинет и принеси мне книжечку. Синенькая такая тоненькая книжечка, лежит на моем письменном столе. Закладкою заложена.
Приступ книгочейства, внезапно овладевший императором в разгар чаепития, отчего-то встревожил всех сидящих за столом. Дочери и императрица втихомолку переглядывались, у Бенкендорфа был такой вид, словно выпитый чай уже встал ему поперек горла. Небось догадался Сашка, что за книжечку сейчас подадут! Хоть голову он из-за Амели Крюденер явно потерял, однако ж дураком из-за этого не стал.
Федор вернулся и с поклоном положил на стол синенькую книжечку с закладкою.
Стихотворения Федора Тютчева — было начертано на обложке.
Николай Павлович взял сборник и обвел взглядом своих дам. Ох, как они поджали губки! Николай Павлович обожал семью, однако ему порою доставляло удовольствие позабавиться над дочерьми и женой.
Он открыл книжку и, несколько отставив ее от себя, чтобы видно было лучше, прочел своим высокомерным, холодноватым голосом:
Я помню время золотое,Я помню сердцу милый край.День вечерел; нас было двое;Внизу, в тени, шумел Дунай.
Остановился, оторвался от книги, окинул взглядом общество. Дамы были скандализованы. Бенкендорф… ну, на этого лучше было вообще не глядеть. Его сейчас хоть медицинским студентам предъявляй в качестве иллюстрации к начальной стадии апоплексического удара!
Небось решили, что государь издевается над ними. Ведь это стихотворение Тютчева посвящалось не кому-нибудь, а вышеупомянутой скандальной баронессе Крюденер.
Однако дело было не только в издевках. Просто именно с этой встречи на Дунае все и началось! И если бы тогда жизненные обстоятельства и люди не разлучили двух молодых влюбленных, вряд ли русский двор имел бы сейчас то, что имеет теперь: проштрафившегося министра, уязвленного императора, сосланного в шведскую глухомань дипломата, рассерженных дам… а главное — эту опасную, очаровательную, распутную, пленительную Амалию.
А ведь раньше, судя по только что прочитанным стихам, она была совсем другая. И только Тютчев, он один знал ее в то золотое время их первой любви, которая весь мир приукрашает…
Я помню время золотое,Я помню сердцу милый край.День вечерел; нас было двое;Внизу, в тени, шумел Дунай.
Дунай шумел где-то близ Мюнхена, в сердце Баварии. Шумел, пробивая себе дорогу через восточные склоны Шварцвальда. Сюда, в Мюнхен, в середине 1822 года прибыл секретарь русского посольства — нетитулованный дворянин Федор Тютчев, ничего особенного собой не представляющий и не записанный даже в штат дипломатического корпуса. Тютчев только начинал дипломатическую карьеру и был должностью своей премного доволен.
К тому же он сразу обратил на себя внимание умом, проницательностью, остроумием, образованностью и утонченной начитанностью. Лишь недавно он закончил Московский университет. Поговаривали, что уже с четырнадцати лет он состоит членом Общества любителей российской словесности и не только пописывает стишки, как и положено всякому образованному дворянину, пусть даже и не титулованному, но и печатает их. Впрочем, ему едва минуло восемнадцать лет, так что доброжелатели допускали: все у него еще впереди: и дипломатическая карьера, и литературная.
Забегая вперед, можно сказать, что доброжелатели оказались правы.
Новый сотрудник посольства — пусть и не блещущий богатырской статью, но прелестный танцор, остроумный собеседник, к тому же поэт — сделался желанным гостем и в придворных кругах Мюнхена, и у литераторов, музыкантов и ученых. Он общался с Шеллингом, с Генрихом Гейне, изучал немецкую философию и первым начал переводить на русский язык Шиллера и Гёте.
И вот однажды в одном из самых утонченных и светских обществ он увидел девушку поразительной красоты.
И на холму, там, где, белея,Руина замка вдаль глядит,Стояла ты, младая фея,На мшистый опершись гранит,
Ногой младенческой касаясьОбломков груды вековой;И солнце медлило, прощаясьС холмом, и с замком, и с тобой.
И ветер тихий мимолетомТвоей одеждою игралИ с диких яблонь цвет за цветомНа плечи юные свевал.
Младую фею, на которую одновременно загляделись Тютчев и закатное солнце, звали Амалия фон Лерхенфельд. Ее красота была и впрямь блистательной, но в то же время проницательный взгляд Федора Тютчева отметил, что этот блеск сопровождался легкой тенью некоей тайны. Ну что ж, недаром он назвал ее феей!
Тайна заключалась в происхождении Амалии… Впрочем, это была скорее не тайна, а так — секрет Полишинеля. Ее рекомендовали как дочь графа Максимилиана фон Лерхенфельда, дипломата во втором поколении, баварского посланника в Берлине и Вене, однако все в обществе знали, что Амалия лишь воспитывалась в семье графа и пользовалась всеми привилегиями родной дочери. Там ее называли Амели, на французский лад. На самом же деле она была дитятею прусского короля Фридриха Вильгельма III и владетельной немецкой принцессы.
Роковая любовная связь прусского короля и принцессы, его кузины, случилась пятнадцать лет назад, и, таким образом, при первой встрече с Тютчевым Амалии было всего четырнадцать с небольшим. Поэтому плечи ее и впрямь были юные, юные, юные…
- Загадка старого имения - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Несбывшаяся любовь императора - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Нарцисс для принцессы (Анна Леопольдовна – Морис Линар) - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Роковое имя (Екатерина Долгорукая – император Александр II) - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Виват, Елисавет! (императрица Елизавета Петровна – Алексей Шубин) - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Ночь на вспаханном поле (Княгиня Ольга) - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Мимолетное сияние (Марина Мнишек) - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Лукавая жизнь (Надежда Плевицкая) - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Русская Мельпомена (Екатерина Семенова) - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы