Веспасиан. Трибун Рима - Роберт Фаббри

Товарищи по очереди старались выпытать у Веспасиана, как он стал обладателем амулета, сумевшего добыть им защиту и дружбу цениев, невзирая на факт, что они несли ответственность за гибель сотен воинов и младшего сына вождя. Но юноша мог сообщить им только то, что уже поведал Корону, предоставляя каждому из римлян строить свою собственную теорию.

– Удача, – заявил Магн. – Исключительно простая удача.

– Воля богов, – высказал мнение Корбулон. – Это доказывает, что они предначертали судьбу каждого смертного и забавляются, наблюдая за тем, как мы исполняем ее.

– Ценис, должно быть, наделена даром предвидения, – предположил Фауст. – Предчувствуя грозящую тебе опасность, она дала амулет, зная, что он поможет.

– И по счастью, этот талисман как раз был на ней, – подхватил Магн, обращая аргумент в свою пользу.

Веспасиан улыбался про себя. Каждая из теорий была отчасти верна, но все забывали про одну, самую главную вещь – любовь. Будь то воля богов, удача или дар предвидения, но Ценис никогда не отдала бы ему единственную память о матери, не будь любви.

Впрочем, у юноши хватало своих забот. Он не сомневался, что сундук с денариями прибыл от Сеяна, воспользовавшегося императорской печатью. Получается, Азиний и Антония правы: префект финансирует мятеж, исходя из собственных интересов. Разгром колонны с пополнениями дал бы ему повод обратиться от имени императора к сенату с требованием ужесточить политику во Фракии, выделить легионы для наказания цениев. Такой хитрый ход позволил бы ему даже вернуть подаренный сундучок с монетами. Такое развитие событий подхлестнуло бы, в свою очередь, и другие племена примкнуть к восстанию, тем самым раздувая пожар и давая Сеяну время и свободу действий в захвате пурпура, пока армия будет смотреть в другую сторону.

Долг обязывает Корбулона доложить Поппею про сундук с монетами, про то, откуда они взялись и за что уплачены. Секретарь запишет беседу, другие писцы сделают копии. Пройдет совсем немного времени, и новости дойдут до ушей агента Сеяна, который, разумеется, сразу отправит к хозяину гонца с предупреждением, что заговор под угрозой. После чего этот агент, скорее всего, заляжет на дно в ожидании дальнейших указаний. Это займет два, а то и три месяца, в течение которых у Веспасиана не будет ни малейшей возможности вычислить этого человека.

Будучи уверен, что Корбулон не может быть частью умысла, который едва не повлек его смерть от рук цениев, юноша решил отчасти довериться командиру. Разговор произошел как-то вечером, пока Магн и Фауст поили лошадей.

– Корбулон, есть у тебя мысли насчет того, кто мог заплатить за смерть наших людей?

Командующий посмотрел на него поверх длинного носа, блики разведенного путниками костерка играли на одной половине его угловатого лица.

– Нет ничего, что интересовало бы меня сильнее, включая даже историю про то, как этот амулет оказался на тебе в нужное время и в нужном месте.

– И к каким выводам ты пришел?

Корбулон оглянулся, убеждаясь, что их никто не слышит.

– Не могу поверить, что это сделал император, хотя у посланцев и имелась его печать. С какой стати ему истреблять две собственные когорты?

– Целиком согласен. Но если это не император, то у кого есть доступ к императорской печати, а также к такому количеству только что отчеканенных монет?

Аристократ опустил взгляд и покачал головой. Веспасиан решил сменить тему.

– О чем собираешься доложить Поппею, как только мы доберемся до него?

– Обо всем, что мы видели, разумеется.

– А будет ли это нам на руку? Тот, кто заплатил цениям за нашу смерть, скорее всего, довольно близок к Поппею. Негодяй вовремя узнает, что его заговор раскрыт, а самое главное – кому этим обязан.

Корбулон пристально смотрел на Веспасиана в свете костра, словно взвешивая заново.

– Ты прав, – проронил он. – Я считал, что имею дело с сопливым молоденьким трибуном, но вижу, что недооценил тебя. Хорошо. Если мы намерены не привлекать внимания… – Командир помедлил и посмотрел Веспасиану прямо в глаза. – Сеяна, так?

Юноша кивнул.

– То мне стоит переговорить с Поппеем наедине, без записей и свидетелей, – заключил Корбулон.

– Полагаю, что ты это хорошо придумал, Корбулон.

Тот не отрывал взгляда от молодого подчиненного. Аристократу не давало покоя странное ощущение, что идея принадлежала вовсе не ему.

Чуть позже вернулся Магн и уселся рядом с Веспасианом.

– Имел приятную маленькую беседу с вонючим хорьком, господин? – шепотом спросил он.

– Это ты о чем? И он вовсе не такой вонючий хорек, как мне показалось сначала. Его действия спасли многим нашим жизнь на переправе.

– Возражение принято. Мне просто интересно, как предлагал ты нашему не такому уж и вонючему хорьку поступить с сундуком денариев?

– Откуда ты знаешь, что я намеревался говорить с ним об этом?

– Голос разума. Чем больше людей осведомлены о нашем открытии, тем хуже для нас. Надеюсь, ты уговорил его быть осмотрительным, если позволишь мне так выразиться?

– По сути, да. Он согласился доложить все Поппею с глазу на глаз.

– Отлично, господин. Это была хорошая идея.

Веспасиан смотрел на фигуру Магна в полутьме и задавался вопросом: кому же на самом деле принадлежала идея?

Вечером пятого дня путники прибыли к обнесенному стеной городу Филиппополю, где находился престол фракийского царя Реметалка и его матери царицы Трифены. От командира немногочисленного римского гарнизона крепости, увешанного наградами пожилого центуриона, которому оставалось дослужить всего несколько месяцев, они узнали, что победа Поппея была впечатляющей, но не решительной, и что походный лагерь командира размещается в одном дне скорой скачки к западу. Выяснилось и то, что Галл провел через город колонну рекрутов четыре дня тому назад.

Они решили провести ночь в гостях у гарнизона и дозволить себе роскошь небольшой, но вполне приличной бани – первой за те две недели с их выступления из Филипп. Центурион обеспечил их приличной горячей едой и не менее приличными женщинами – тоже первыми за время ухода из Филипп. Так что путников ждал вполне приличный ночной отдых.

Наутро, посвежев душой и телом, четверка собиралась двинуться дальше в сопровождении турмы вспомогательной иллирийской кавалерии, префектом которой являлся молодой круглолицый патриций Публий Юний Цезенний Пет, когда в конюшни вбежал командир гарнизона.

– Трибун Веспасиан, прибыл гонец из дворца. Царица Трифена желает, чтобы ты посетил ее перед отъездом.

– Бюст Минервы! – Корбулон сплюнул. – Это может задержать нас на целый день. Ладно, центурион, веди.

– Посланец выразился очень определенно: только трибун.

Корбулон зыркнул на Веспасиана.

– Что могло ей понадобиться от меня? – Юноша был заинтригован.

– Будь осторожен, приятель, – хмыкнул Пет. – Царица – женщина своевольная и очень недурна собой. Как слышал, души не чает в молодых красавцах вроде тебя. Желаю удачи.

Веспасиан решил подыграть патрицию.

– Я постараюсь управиться по-быстрому.

– Ну, тогда мы вряд ли успеем заметить твое отсутствие.

Улыбаясь, Веспасиан предоставил товарищам отпускать шуточки и смешки в адрес в отношении его мужских достоинств, в которых сам он после минувшей ночи сомнений не испытывал.

Посыльный проводил его через паутину узких улочек старинного города, более древнего, чем сам Рим, к расположенному на самом высоком из трех образовывающих поселение холмов.

Их впустили сразу же. Веспасиана проводили на половину царицы, затем в маленькую, выходящую на восток комнату на первом этаже. Лучи низкого утреннего солнца проникали в нее через единственное окно, заливая на удивление скромную обстановку золотистым светом. Стены, покрытые побелкой, пол из натертых воском досок. У окна простой деревянный стол, такой древний, что Веспасиан удивился, как он не рушится под весом наваленных на него свитков. В середине комнаты располагались два кресла и стол более современной работы.

Веспасиан подошел к окну и посмотрел на восток, на восходящее солнце.

– Тот самый вид, который созерцал Александр, просыпаясь тут каждое утро, – послышался сзади негромкий голос.

Юноша стремительно развернулся и отошел от окна. В дверях стояла высокая, стройная женщина лет тридцати пяти, облаченная в простую белоснежную столу, прочеркивающую, но не облегающую крутые бедра и пышную грудь. Густые черные волосы были убраны наверх. На плечи с каждой стороны спускались по три локона, подчеркивающих белизну лица, на котором выделялись накрашенные красной охрой губы. Ясные голубые глаза, подведенные тенями, отражали свет солнца.

– Он жил в этой комнате, когда поднимал мой народ на завоевание великой Персидской империи. Она нравилась ему, потому что выходит на восток.

Женщина грациозно подошла к древнему столу и нежно провела по нему рукой.