Борисов Александр Анатольевич - Александр Борисов

   Все началось с Инки. Правы французы, "шерше ля фам". Он от нее дурел, как восьмиклассник. Нет, не любил, а именно дурел, истекая животной страстью и жаждал, пуще наград и званий, отодрать во всех мыслимых и не мыслимых, а также в особо циничных формах. Не баба, а механизм для услады, машина для рожания детей. Так бывает, когда женщина, склонная к полноте, выходит на временной пик своей соблазнительности. Она еще не перешагнула роковую черту, за которой полнота портит. Инка знала про это. И ее, вечно покрытые томной поволокой, огромные, коровьи глаза... нет, они не шептали, они орали и требовали: "Мужики, вот она я, налетай, обещаю седьмое небо!"

   Да, у нее не было мужика. Как он это определил? - элементарно. У этой женщины были очень длинные, красивые и ухоженные ногти даже на ногах. Но не было длинных ногтей на безымянном и указательном пальцах правой руки. Там, наоборот, ногти были стрижены очень коротко и тщательно обработаны пилочкой. О чем это говорит понимающему человеку? - о многом: изнемогая в холодной постели, плача и ненавидя себя, ей приходится получать сексуальное удовлетворение, так сказать, собственноручно. А мужики... что мужики? Инка нравилась всем. И все ревниво следили друг за другом: "Если не мне - лучше уж никому!" Все боялись: у каждой бомбы имеется свой взрыватель, даже у сексуальной. В данном конкретном случае взрывателем был сам Момоновец - старый хрен!

   Конторские сходился во мнении, что с бабами Мушкетов - лох и дуб дубом. Однажды, ради спортивного интереса, но с общего согласия, Инке запустили в прическу импортного "жука" и слушали, затаив дыхание. Минут через десять Мушкетов вызвал ее к себе в кабинет, под самым приличным предлогом. Там угощал шифровальщицу чаем, кормил шоколадом. На закуску предложил грустную музыку, читал ей стихи. То есть вел себя, как утюг - не трахал, а только гладил.

   Мысль проследить за предметом своих вожделений пришла к Устинову совершенно спонтанно, после одного случая. Инка шла по служебному коридору. Он, по привычке, пристроился метрах в пяти сзади. Шел и кушал ее глазами, примерял размер под себя. И тут она неожиданно встала "в позу", решила что-то подправить в своей обувке. А может быть, просто дразнила, сучка такая? И ему, обалдевшему и чуть не потерявшему голову, был с размаху предъявлен весь ее шикарный интим: ажурные черные трусики, складочки да оборочки, шелковые чулочки... мама моя! Дотронься рукой - искры посыпятся! Платьице было тоненьким, летним, очень коротким...

   Устинов так и не понял, где в тот момент была у него голова: глаза затуманило, как после первого поцелуя. И жажда физической близости (до боли, до крика, до изнеможения!) начисто вышибла все прочие мысли. Он, за малым, не обхватил ее поперек талии... со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что его тогда остановило? Возможно, воспоминание о судьбе сирого лейтенанта, приехавшего на службу с острова Русский. Как его звали? - сейчас и не вспомнишь, с ним мало кто успел познакомиться. Так вот, этот хмырь начал работу с того, что хотел показать "всем стоптанным сапогам" как "флотские берут крепостя". И ляпнул Инке недвусмысленный комплимент в присутствии самого Момоновца. Наверное, у него была только одна извилина, та, что делит задницу пополам. Господи, как он смотрел! Как Мушкетов смотрел на него!!!

   Куда потом делся тот лейтенант, никто и не понял. На следующий же день его в конторе никто не видел. Дай Бог, чтобы все у него обошлось без Кривды!

   Да, Устинов тогда чудом сдержался. Он даже спокойно прошел мимо. Но мысль проследить за Инессой Сергеевной пришла именно в тот момент. Нет, это не потому, что возникли какие-то подозрения. Просто подумалось, что, прихватив молодуху на чем-то "горячем", можно будет, после тривиального шантажа, держать ее на коротком аркане. И драть, не опасаясь огласки, гнева Момоновца и зависти сослуживцев. Трахать по мере надобности, когда душа пожелает, во всех мыслимых и не мыслимых, покуда не надоест.

   Мысль пришла и ушла. Но дорожку в подсознании протоптала. Потом замордовали дела и в долгой командировке, об Инке он ни разу не вспомнил. Думал даже, что совсем позабыл. Но вернувшись домой из Швеции, он снова увидел ее. Увидел совершенно другой, какой-то умиротворенно-счастливой, без признаков поволоки в глазах. А ногти, на ее шаловливых пальчиках, не только уже отросли, но сравнялись со всеми другими.

   Сердце оборвалось и заныло. Как будто где-то внутри него вдруг разболелся зуб. Эта боль была посильнее той, юношеской, которую он испытал при крушении первой любви.

   К его удивлению, никто из соперников-сослуживцев особых изменений в поведении, и в облике Инки даже не замечал. Момоновец, естественно, тоже. Увы, в разведшколах такому не учат, для этого просто необходимо пропустить через "кость любви" два-три автобуса самых разнокалиберных баб. И если автобусы будут за сотню посадочных мест, дойдешь до всего постепенно: и верхним, и нижним умом.

   Кто? - возмутился Устинов, - Кто посмел?! Если кто-нибудь из "конторских" - вычислить стервеца и сдать с потрохами Момоновцу!

   В свободное от работы время, приняв все меры предосторожности, он вдоль - поперек истоптал район Останкинской телебашни, где, как он знал, жила шифровальщица. Но только безрезультатно. Счастливый соперник тоже не топором брился.

   Тогда это точно свои, - утвердился Устинов в мыслях. Это все больше подстегивало и спортивный азарт, и профессиональную гордость. А потом и вовсе "заклинило".

   Удача улыбнулась Устинову, когда сама того пожелала. Однажды, зайдя в женский отдел ЦУМа, чтобы договориться с одной из запасных пассий насчет вечернего "гормонального сброса", он обнаружил там Инку. Она стояла перед казенным зеркалом и подбирала кофточку под цвет старинной серебряной броши с тремя рубинами.

  Брошь он узнал сразу. Такие вещи - штучный товар из спецлаборатории. Он возможно, не знал бы этого, но только что, в минувшей командировке, с помощью аналогичной серебряной бижутерии, отправил к праотцам одного шведского дипломата.

   Дело было простым и приятным. Устинов побывал в будуаре смазливой певички, к которой они со Свеном "ныряли" по очереди и заложил там "последний привет" своему молочному брату. После чего, преподнес Ингрид "фамильную драгоценность".

   Вечно счастливая дурочка растаяла от умиления.

   - Это не просто старинное украшение, - внушил ей Устинов, - при помощи этой штучки включается скрытая видеокамера. Нужно только слегка надавить на средний рубиновый камушек перед тем, как шикарный блондин будет тебя любить.

   Восторгу Ингрид не было предела. Она даже не спросила, зачем это нужно.

   - Для того, дорогая, - пришлось самому растолковывать ей, - чтобы с помощью полученной видеозаписи шантажировать Свена, и заставить его на тебе жениться.

   За шведского дипломата ему дали орден и первую большую звездочку. А сколько же, интересно стоит Момоновец? Без сложных раскладов было понятно, что Мушкетов почти обречен. Уверенность эта выросла на порядок, когда внизу на автостоянке он вычислил хахаля Инессы Сергеевны. Он всего на секунду вынырнул из машины, открывая дверцу для своей ненаглядной. Этого оказалось более чем достаточно: Устинов сразу его узнал. Да и как не узнать инструктора подрывного дела Академии ГРУ Генштаба, влепившего ему на экзамене "удочку"?!

   Искать всегда легче, когда знаешь, что нужно искать. Заряд был заложен мастерски, весьма остроумно. Осталось его только модернизировать.

   Интересно, догадается перед смертью побежденный учитель, что погибает от рук победителя-ученика с трояком в выпускном аттестате?

   Кстати, Инка с того самого дня перестала быть ему интересной. Какая-то печать смертной отчужденности легла на ее миловидное личико. Сексуальные фантазии на ее счет казались извращением и кощунством. В этом есть что-то от некрофилии, - желать красивую, соблазнительную, но мертвую для любви женщину.

   Жаль бабу! Ох, хороша же была, чертовка! И спасибо ей за мечту. Пусть даже ей не суждено было сбыться. Спасибо, что поперчила унылую и пресную жизнь!

   Он сверил наручные часы с секундомером "адской машины" и вырулил из арки конторы ровно за восемь минут до начала своей игры. Взрыв в стороне Лубянки должен был озадачить преследователей, посеять в их головах лишние мысли и немного отвлечь от главного. Вот тогда, через двадцать четыре секунды, подоспеет их очередь на тот свет. Восемь минут - достаточно для того, чтобы, никуда не спеша, проехать пару московских кварталов.

   Момоновец молодец, он все рассчитал, как в аптеке: Метрах в двухстах от арки, в хвост к Устинову ненавязчиво пристроилась зеленая "шестерка" с форсированным двигателем. Невидимый за тонированными стеклами, Устинов вежливо улыбнулся и "сделал ручкой" невидимым за такими же стеклами преследователям. Оревуар, мол, покойнички! Что-то многие уходят сегодня без отпевания!