Хрупкие вещи - Нил Гейман

– Староват я стал для ночевок в подъездах и по канавам, – сказал он. – Но и у меня есть своя гордость.

– Что ж, – сказала она, – можешь спать у меня на диване.

– Не то чтобы я не был тебе благодарен за предложение, – ответил он. – Но на вокзале у меня есть собственная скамья.

Он оттолкнулся от стены и величественно уковылял прочь.

На автовокзале у него действительно была личная, именная скамья. Он пожертвовал ее вокзалу давным-давно, когда был на коне, и на небольшой латунной табличке, прикрепленной к спинке, было выгравировано его имя. Зебедия Т. Кроукрастл не всегда был беден. Иногда деньги ему приваливали, но потом всякий раз возникали трудности с их удержанием. Став богатым, он замечал, что общество не слишком благосклонно смотрит на состоятельных людей, которые обедают в бомжиных джунглях у железной дороги и якшаются с алкашами в парке, потому он старался избавиться от богатства как можно быстрее. Разумеется, то тут, то там оставались какие-то крохи, о которых он забывал напрочь, но когда-нибудь, когда он забудет, что быть богатым – это неудобно, он вновь отправится на поиски удачи и непременно ее найдет.

Он не брился уже неделю, и в щетине стала проглядывать белоснежная седина.

И вот подошло воскресенье, когда эпикурейцы отправились в Египет. Их было пятеро, и Холлиберри БезПера Маккой махала им ручкой с балкона аэропорта. Аэропорт был маленький, там еще можно было помахать рукой на прощание.

– Пока, папа! – крикнула Холлиберри БезПера Маккой. Огастес ДваПера Маккой помахал ей в ответ и пошел по асфальту к маленькому винтовому самолету, с которого начиналось их путешествие.

– У меня такое чувство, – сказал Огастес ДваПера Маккой, – словно я помню, хотя и смутно, очень похожий день. В этом воспоминании я совсем маленький, и тоже машу рукой. Наверное, тогда я видел отца в последний раз, и сейчас меня вновь охватило то самое ощущение приближающегося конца. – В последний раз он посмотрел через все поле на маленькую дочь, и она вновь помахала ему.

– Тогда ты махал не менее энергично, – согласился Зебедия Т. Кроукрастл, – но у нее, кажется, получается чуточку лучше.

Он был прав. Так и было.

Сначала был маленький самолет, потом – большой, снова – маленький, дирижабль, гондола, поезд, монгольфьер и арендованный джип.

Их джип тарахтел на весь Каир. Они проехали старый рынок и свернули на третью по счету улочку (если бы поехали дальше, уперлись бы в сточную канаву, некогда бывшую арыком). Мустафа Строхайм собственной персоной сидел перед домом в древнем плетеном кресле. Столы и столики его кофейни тоже стояли на улице, которая и так не была особенно широкой.

– Добро пожаловать, друзья, в мою кахву. – сказал Мустафа Строхайм. – Кахва – это кафе, кофейня по-египетски. Хотите чаю? Или сыграть в домино?

– Хотим, чтобы нам показали наши комнаты, – сказал Джеки Ньюхаус.

– Я не хочу, – заявил Зебедия Т. Кроукрастл. – Буду спать на улице. Тут тепло, и крыльцо вроде удобное.

– Мне кофе, если можно, – попросил Огастес ДваПера Маккой.

– Сию минуту.

– Вода у вас есть? – поинтересовался профессор Мандалай.

– Чей это голос? – удивился Мустафа Строхайм. – А, это ты, маленький серый человечек. Я поначалу подумал, что ты – чья-то тень.

– Мне, пожалуйста, шай соккар боста, – сказали Вирджиния Бут, имея в виду стакан горячего чая с кусочком сахара на блюдце. – И я бы сыграла в нарды. В Каире вряд ли найдется человек, который обыграет меня, если только я вспомню правила.

* * *

Огастесу ДваПера Маккою показали его комнату. Профессору Мандалаю показали его комнату. Джеки Ньюхаусу показали его комнату. Времени это заняло немного; в конце концов, комната была одна на троих. Вирджинии досталась другая комната, в глубине дома, а в третьей жил Мустафа со своей семьей.

– Что ты там пишешь? – спросил Джеки Ньюхаус.

– Все, что относится к Эпикурейскому клубу, – ответил профессор Мандалай. Маленькой черной ручкой он делал записи в большой книге в кожаном переплете. – Я задокументировал наше путешествие и все, что мы ели по дороге. Когда мы будем есть жар-птицу, я запишу все впечатления: все оттенки вкуса и консистенции, все запахи и соки.

– Кроукрастл рассказал, как он будет готовить жар-птицу? – спросил Джеки Ньюхаус.

– Да, – отозвался Огастес ДваПера Маккой. – Сказал, что выльет пиво из банки, чтобы там осталась ровно треть. Потом набьет банку пряностями и травами. Птицу он водрузит на банку, вроде как нафарширует ее, и поставит на угли. Говорит, так положено. Традиция.

– А не слишком ли новомодно? – шмыгнул носом Джеки Ньюхаус.

– Кроукрастл утверждает, что это и есть традиционный способ приготовления жар-птицы, – повторил Огастес.

– Именно так, утверждаю, – подтвердил Кроукрастл, поднимаясь по ступеням. Дом-то был небольшой, и стены не слишком толстые. – Пиво впервые появилось в Египте, и вот уже больше пяти тысяч лет приготовление жар-птицы не обходится без него.

– Да, но пивную банку изобрели относительно недавно, – возразил профессор Мандалай, когда Зебедия Т. Кроукрастл вошел в комнату. Кроукрастл держал в руках чашку турецкого кофе, черного как смоль, и бурлившего, как расплавленный битум.

– Кофе не слишком горячий? – спросил Огастес ДваПера Маккой.

Кроукрастл пригубил кофе, отпив примерно половину.

– Не-а, – сказал он. – Не слишком. А пивная банка на самом деле не так и нова. Раньше мы делали их из медной амальгамы и олова, иногда добавляли капельку серебра, иногда обходились без него. Зависело от кузнеца и еще от того, что было под рукой. Главное, чтобы температуру держала. Я смотрю, вы мне не очень-то верите. Джентльмены, поймите: нет никаких сомнений, что древние египтяне умели делать пивные банки – иначе в чем бы они держали пиво?

С улицы доносился многоголосый гвалт. Вирджиния Бут уговорила местных сыграть в нарды на деньги, и теперь раздевала их до нитки. В нардах она была настоящей акулой.

За кофейней Мустафы Строхайма располагался небольшой двор с полуразвалившейся жаровней, состоявшей из кирпичного очага, прогоревшей металлической решетки и старого деревянного столика. Весь следующий день Кроукрастл провел за ремонтом и чисткой жаровни. Он также смазал решетку маслом.

– Судя по ее виду, огня там не разводили лет сорок, – сказала Вирджиния Бут. С ней уже никто не хотел играть, но зато коричневая сумочка раздулась от замусоленных пиастров.

– Да, где-то так, – согласился Кроукрастл. – Может, чуть дольше. Джинни, мне понадобится твоя помощь. Я составил список того, что нужно будет купить на базаре. В основном всякие травы, пряности и особое дерево для дров. В качестве переводчиков можешь взять кого-нибудь из детей Мустафы.

– С удовольствием, Красти.

Три остальных члена Эпикурейского клуба убивали время каждый по-своему. Джеки Ньюхаус налаживал контакты с местными жителями, которых очаровывали его элегантный костюм и мастерская игра на скрипке. Огастес ДваПера Маккой устраивал себе долгие пешие прогулки. Профессор Мандалай коротал время, переводя иероглифы, выдавленные на кирпичах очага. Он объявил, что менее разумный исследователь решил бы, что задний двор Мустафы Строхайма является святилищем Солнца.

– Но я как человек искушенный, – сказал он, – сразу заметил, что когда-то, давным-давно, эти кирпичи были частью храма, и теперь, тысячелетия спустя, им просто нашли новое применение. Сомневаюсь, что эти люди сознавали ценность того, что попало им в руки.

– О, они все прекрасно сознавали, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл. – И кирпичи не были частью какого-то храма. Они здесь уже тысячи лет, с тех пор как мы сложили очаг. До этого все делалось на камнях.

Вирджиния Бут вернулась с базара с полной корзиной.

– Вот, – сказала она. – Красное сандаловое дерево и пачули, ванильные бобы, веточки лаванды, шалфей, листья корицы, цельные мускатные орехи, чеснок, гвоздика и розмарин: все, что нужно, и даже больше.

Зебедия Т. Кроукрастл довольно улыбнулся.

– Жар-птица будет просто счастлива, – сказал он ей.

До самого вечера он готовил соус для жаркого. Сказал, что это дань уважения, кроме того, мясо жар-птицы часто бывает суховатым.

Эпикурейцы встретили закат в ивовых креслах на улице. Мустафа Строхайм и члены его семьи приносили им чай, кофе и горячий мятный настой. Зебедия Т. Кроукрастл предупредил эпикурейцев, что в воскресенье на обед будет сантаунская жар-птица, так что лучше им на ночь не наедаться, чтобы не потерять аппетит.

– У меня предчувствие надвигающейся беды, – сказал Огастес ДваПера Маккой, укладываясь на кровать, слишком маленькую для его габаритов. – И боюсь, ее подадут нам под соусом для жаркого.

На следующее утро все проснулись голодные. Зебедия Т. Кроукрастл надел забавный передник с ядовито-зеленой надписью ПОЦЕЛУЙ ПОВАРА. Он уже разбросал зерно и вымоченный в коньяке изюм под низкорослым авокадо, которое росло за домом, и теперь раскладывал на подушке из древесного угля ароматные щепки, сушеные травы и пряности. Мустафа Строхайм уехал с семьей к каким-то родственникам на другой конец Каира.