Не дразните бультерьера (Час тигра) - Михаил Зайцев

- Двадцать, - он ухватил трость, подтянулся, сдерживая стон, поджал пострадавшую ногу.

- Возьми себе трость, недоросль, - поможет скакать на одной ножке. Мда, ну мы и парочка! Дуэт хромых, блин. Далеко нам хромать-то, чадо?

- Близко.

- Поковыляли, чадушко. Кто тебя тренировал, отец?

- Отец вечно занят. Дед учил до двенадцати лет. Мне исполнилось двенадцать, когда дед умер, дальше я сам тренировался.

- Оно и видно! Физику тебе дед поставил, а мозги вправить не успел. Маску-то сними, Фантомас. Придем, не знаю где, но найдешь мне испорченную перчатку для протеза и патроны для его зарядки, ясно?

- Найду...

Черниговка действительно оказалась близко. За каких-то двадцать минут дохромали. Я расслабился, позволил себе цепляться за деревья, глотать дождевую воду и вдоволь наигрался в Макаренко, не жалея языка в воспитательных целях, все двадцать минут чехвостил молодого попутчика почем зря. А дождь лил прям-таки тропический, и гром то и дело бил по ушам, и молния хлестала землю, воюя в наступившем вдруг кромешном мраке, и проигрывала в борьбе с темнотой. Мы ковыляли не таясь, ибо у жителей Черниговки не было ни малейшего шанса разглядеть что-либо сквозь темень, усиленную дождевой завесой. Мой встречающий на ощупь отыскал засов родной калитки, последние шаги в отяжелевших, впитавших энное количество небесной влаги одеждах, не скрою - дались с трудом. Кое-как я взобрался на низкое крылечко вслед за молодым оболтусом, он постучал в дверь тросточкой, скрипнули петли, провожатый вежливо пропустил меня вперед и... Клянусь, я чуть не упал, удержался в вертикальном положении, честное слово, чудом! Клара едва-едва меня не уронила, повисла на плечах, прижалась теплой щекой к щетине на подбородке, прошептала в ухо: "Я верила, верила, бог есть!.."

Полненькая, скуластая, узкоглазая женщина, очень домашняя и уютная, мягко отстранила от меня Клару, заботливо поддержала за локоть, за тот, которым я повредил ногу, скорее всего, ее сыну. Тем временем, очевидно, ее муж кореец по имени Юлий шептался с отроком.

Я спросил, где Машенька, Клара сказала - спит. Юлий отвесил сыну звонкую пощечину, женщины и я оглянулись на звук, папа и сынуля вежливо нам улыбнулись. Хозяйка дома с одной стороны, Клара - с другой повели меня из прихожей в комнаты, точнее - в отведенную мне комнатушку. Юлик нас догнал и начал объяснять Кларе, почему эту ночь мне, смертельно уставшему, следует провести в одиночестве. Хозяйка помогала мне раздеваться. Одежды, с которых натекла огромная лужа, отдала Кларе, оружие Юлию. Помогла отстегнуть протез, появился хромоногий оболтус с тазом, полным теплой воды, и двумя полотенцами, его мама намочила одно полотенце и сделала мне обтирания, а Клара другим, пушистым махровым полотенчиком вытерла меня досуха. После меня уложили на диван, на белоснежные простыни. Юлик пощупал мне пульс, кивнул: мол, удовлетворительно, его уютная супруга принесла бактерицидный пластырь, залепила кровавые мозоли на моих стопах. Ой как хорошо, братцы и сестры! Как славно почувствовать себя маленьким, окруженным заботой взрослых. Я незаметно для себя заснул, и мне приснилась малютка Машенька.

В иллюзорном мире сна Машенька быстро росла. Вот она показала мне идеально правильный прямой удар ногой, и ей уже семь. Вот сумела слезть с высоченного кедра вниз головой, ловко перебирая тонкими ручонками с тугой мускулатурой, сжав ствол кедра ороговевшими пятками, и ей уже десять. А вот Машенька встречает ударом кулака брошенный в нее камень, кусок гранита раскалывается, и ей тринадцать. Она закуривает... О нет! Это не Машенька дымит табаком, это Кореец...

Проснулся я от запаха табачного дыма. В комнате темно, лишь трубка пыхает слабым красноватым светом, когда Юлий затягивается. Табачной подсветки хватает, чтобы подробно рассмотреть смуглое, задумчивое лицо с узкими глазами. А еще я вижу заштрихованное темнотой плетеное кресло, в котором сидит Юлий, чувствую терпкий запах горячего зеленого чая с жасмином на низком столике у моего изголовья, слышу дробь дождевых капель, разбивающихся об оконное стекло.

- Проснулся?

- Угу, - я зевнул в ответ.

- Ничего, что я тебя разбудил?

- Правильно сделал. - Я завозился, пихнул подушку под спину, поменял положение лежа на позицию полусидя.

- Как ты?

- Нормально, ежели забыть о мозолях. Ботинки, понимаешь, дрянные попались.

- Я тебе чай принес.

- Спасибо. - Беру фарфоровую чашку, глотаю ароматный напиток, и приятное тепло прямо-таки разливается по телу. - Великолепный чай. Как ты его завариваешь? Научишь потом?

- Научу. Прости за сына, он...

- Ерунда! Как у него нога-то?

- Пустяк, до свадьбы заживет. С ним занимался мой отец, когда жив был. Я занят все время - раньше служба, теперь корейским землячеством занимаюсь, отсюда и пробелы в воспитании.

- Ничего, подрастет - поумнеет.

- У тебя хорошая дочь, не сомневаюсь, что ты ее достойно воспитаешь. Вырастет, отдашь ее за моего сына?

- Вы, корейцы, насколько я знаю, предпочитаете женить сыновей на своих соплеменницах.

- Ты, Семен Андреич, свой. Мы оба с тобой из одного вымирающего племени идеалистов. Я предвидел, что ты обнаружишь радиомаячок, и...

- И воспользовался мною, - подхватил я, - как средством для уничтожения "эликсира Тора", как...

- Выслушай! - Он жестом попросил меня замолчать. - Дай возможность объясниться. Ты, Ступин, следишь за теленовостями, читаешь газеты?

- Иногда.

- Обращал внимание на сообщения о дезертирах? В армии всегда сложно адаптироваться вчерашнему мальчишке. Единичные случаи дезертирства случались и в семидесятых годах прошлого века, и в восьмидесятых. Особенно тяжело служилось в начале девяностых, но во время экономической шокотерапии, ударившей, и крепко, по вооруженным силам, случаи дезертирства оставались ЕДИНИЧНЫМИ. Ближе к середине девяностых, вспомни, чуть ли не раз в неделю выпуски теленовостей начинались с сообщения о солдате, иногда сержанте, завладевшем оружием, пристрелившем изрядное количество своих товарищей и совершившем побег. Бежали не только первогодки, из частей, далеких от линии чеченского фронта. Зачастую пойманные дезертиры невнятно и туманно объясняли причины, толкнувшие их на убийство и совершенно безнадежный побег. Журналисты рассказывали общественности о дедовщине, как будто раньше ее не было, о невменяемости, как будто раньше в армии все призывники были стопроцентно вменяемые. Толком ЭПИДЕМИЮ дезертирства середины девяностых журналисты и общественные организации так и не сумели объяснить. Как ты думаешь, Ступин, почему?

- Сразу не отвечу, нужно подумать, - я отхлебнул чаю, наморщил лоб. Гм-м... ну и вопросики задаешь - никто толком объяснить не может, а я... Буду размышлять вслух. Ежели занесет не туда, ты меня остановишь, договорились? Итак, в нашей беседе возникла тема "эликсира Тора", но вместо того, чтобы ее развить, ты заговорил о неожиданно массовом дезертирстве середины девяностых. Да, я помню и экстренные выпуски теленовостей, и газетные заголовки. Ты прав, дедовщина и психи всегда... Блин! - Меня осенило, и, ну очень, признаться, неприятное просветление наступило в мозгах. - Черт побери, неужели?

Кореец кивнул.

- Ну ни фига себе... - только и сумел выдохнуть я.

- Подробностей не жди, детали разглашать не имею права. В общем и целом все происходило примерно так: в начале девяностых при моем непосредственном участии осуществлялись поиски и захват сумасшедшего изобретателя сверхоригинального психотронного оружия. Я и предположить не мог, мне и в страшном сне не могло присниться, что через несколько лет новейший метод псивоздействия начнут испытывать на срочниках.

- Это ж какая, интересно, сука придумала устраивать такие эксперименты, а?

- А какая сука вооружила армию Дудаева? Повторяю - детали я разглашать не имею права. Скажу так: шила в мешке не утаишь. Так сказать, "мешок" в начале девяностых был совсем дырявый. Вспомни, как американцам предоставили схему расположения "жучков" в их посольстве.

- То есть ты намекаешь, что пси-оружие попросту...

- Будет! Я и так сказал тебе лишнее об одном из своих ночных кошмаров, о камне на душе, одном из камней... - Трубка потухла, но я видел выражение его скуластого лица, и мне стало искренне жаль собеседника. - Вернемся, Ступин, к недавним событиям. К нашим с тобой баранам. Когда возникла тема "эликсира Тора", я дал себе клятву, что ни за что на свете, вопреки всему и вся, не стану крестным еще одного пси-средства. Сейчас в стране не то положение, как в начале гнилых девяностых, происходят некоторые, вселяющие лично в меня надежду, изменения, но медленно, и чем они закончатся, еще неизвестно. Я не смог еще раз рискнуть своей совестью, пренебречь принципами. Ты в силах меня понять, Ступин?

- Ха, - я невольно усмехнулся. Не хотел, горькая усмешка сама вырвалась на волю. - Ты предлагаешь разменной пешке понять и оценить замысел совестливого гроссмейстера, который ею, пешкой, пожертвовал во имя принципов, да?