Пуанты для дождя - Марина Порошина

натягивать. Моцарт понял, что сейчас она откроет дверь и уйдет, и даже подвезти себя до дома не позволит, и вся их (его!) дурацкая затея пойдет прахом. И он опять решил пожертвовать фигурой, причем своей собственной.

— Катя, вы знаете, несколько месяцев назад от меня ушла жена. Уехала с любовником в другую страну.

Как и ожидалось, сообщение произвело эффект. Катя забыла про вторую перчатку и посмотрела на Моцарта с новым выражением. И вы вот так спокойно в этом признаетесь — читалось в ее взгляде (помнится, Петя тоже сказал, что стыдно быть брошенным — как одинаково они мыслят!). И еще — неужели у таких стариков, как вы, бывают в жизни такие же, как у нас, ситуации?

— Она просто уехала, как будто в отпуск. А потом написала мне письмо. И вот это было больнее всего — в спину, неожиданно, без объяснения. Я хотел отравиться. Не получилось.

Катины глаза распахнулись, теперь в них был неподдельный интерес и, пожалуй, испуг. Моцарт попал в цель. Фигура была пожертвована не зря.

— Вы же не хотите, чтобы Петя… Вы никогда себе не простите. Почему вы не можете ему сказать все, как есть? Или вы, как моя супруга, боитесь разговора с человеком, которого предали? Всего лишь разговора, Катя, речь только об этом.

— Ну хорошо, я скажу, — отвернувшись к окну, пробормотала Катя. — Я скажу вам, а вы, если хотите, передайте ему. Вы правы, да, я не могу сказать ему это в глаза. Вы сейчас были на спектакле? Вы видели меня на сцене? Ведь нет же, правда? Все лебеди одинаковые, к тому же я танцую ближе к заднику. Это называется кордебалет, вы же знаете? А потом идут солисты характерного танца, вторые солисты, первые солисты и примы. Так вот, мой потолок — солистка характерного танца. Через двадцать лет балетного стажа я смогу выйти на пенсию. Мне будет тридцать восемь лет. И на этом все. Преподавание мне не светит, только если детский танцевальный кружок, но и то поздно начинать. Мы все, балетные, об этом думаем. Вот… Когда я встретила Петю, он мне очень понравился. Потом я узнала, что он талантливый пианист. Очень талантливый, вы сами знаете. Что у него большое будущее — учеба в Москве, стажировки, заграничные гастроли. Я подумала, что такой муж, как он, позволит мне прожить жизнь такую, как будто я — прима. Этуаль.

Катя замолчала.

— Так вы не любите Петю? — еле слышно спросила Лариса Борисовна.

— Любовь… — Катя пожала худенькими плечиками. — Это мужчины могут позволить себе любить девочек из кордебалета. А женщины любят солистов. По жизни солистов, понимаете? Это естественный отбор. Откуда я знаю, за что я его люблю — за него самого, за его талант или…

— Или за ту жизнь, которую он мог бы вам дать, — продолжил Моцарт. — Но недавно вы узнали, что он болен. И что его карьера исполнителя под угрозой. Петя верит в возможность выздоровления, а вы не можете так рисковать. Я прав?

— Ну и что же? — Катя упрямо вскинула подбородок, но в глазах уже стояли подступающие слезы.

— Господи, девочка, разве так можно? — прошептала Лариса Борисовна. — Ведь это же не по-людски…

— А полюбить водителя маршрутки умереть в нищете — это по-людски? У меня отец — строитель, мама — воспитатель в садике. Я наелась нищеты, понимаете?!

Она все-таки не удержалась и заплакала, эта девочка, Дюймовочка, воображавшая себя Снежной королевой. И Моцарт, еще секунду назад собиравшийся наговорить ей колкостей и молча отвезти домой, понял, что не имеет права судить. Она еще ребенок, ничего не видевший, кроме балетного класса и далекого от авансцены пыльного задника, ребенок, придумавший себе и принца, и сказочное будущее в волшебной стране. Как умела, так и придумала.

— Катя, послушайте меня… — начал он, подбирая слова. — Вы знаете, зачем Петя хотел с вами увидеться? Не только поговорить, нет. Он хотел, чтобы вы послушали музыку, которую он написал для вас. Она называется «Пуанты для дождя». Я мало что смыслю в музыке, но там потрясающая мелодия. Мне кажется, Петя будет сочинять гениальную музыку. Ведь все самое хорошее мужчины делают во имя любви. А Петя вас любит.

Он замолчал. Катя и Лариса Борисовна смотрели на него с одинаковым выражением на лицах — недоверие боролось с желанием поверить. Этот восхитительный коктейль опьянил Моцарта и закончил он просто, сдержанно, но вдохновенно (Con espressione):

— Впрочем, решать вам, Катя. Я уверен, что Петя справится, он сильный. Множество гениальных произведений родились как раз от несчастной любви. Он будет писать музыку независимо от того, с ним вы или отвернулись от него. Поедемте, я отвезу вас домой.

Они ехали молча, каждый в свое окно рассматривая ночной заснеженный город, при свете фонарей казавшийся сказочной декорацией, выстроенной для будущего спектакля. В сквере возле театра на чугунные личные фонари были надеты огромные абажуры из оранжевой ткани с кистями, чудесная придумка местного художника, и это делало все еще более нереальным, выдуманным. «Действующие лица и исполнители», — повторял про себя фразу из театральной программки Евгений Германович, уставший от этого разговора так, как уставал в молодости, добравшись в полном снаряжении до очередного лагеря. «Действующие лица и исполнители…» Странно, он полагал, что будет доживать в тоске, одиночестве и бессобытийности, а теперь вокруг него такая круговерть: музыка, глупые влюбленные дети, коты, тоже очевидно влюбленные, Надежда Петровна, незаметно ставшая почти членом семьи и вот — Лариса Борисовна… Он ведь ради нее все это затеял, а не ради Пети. Хотя и ради Пети, конечно, тоже, Петя ведь теперь из списка людей и котов, за которых он, Моцарт, отвечает.

Выйдя из машины, Катя остановилась и вдруг сказала:

— «Пуанты для дождя»? Это же глупо… Невозможно танцевать в дождь на пуантах. Или… Или в этом все и дело?

Моцарт вернулся домой уставший, но страшно довольный собой. Они сделали все, как надо. И девочка поняла все правильно: и про дождь, и про пуанты, и про то, что невозможное всегда возможно. Особенно в молодости.

Тихон сидел под дверью. Моцарту не обрадовался, на плечи не вскарабкался, посмотрел искоса, снизу вверх, и все. Это вопиющее нарушение традиций вернуло Евгения Германовича с розовых небес на грешную землю.

— Черт побери… — пробормотал он. — И ты туда же. Сговорились все. Что я вам — Дед Мороз, что ли? Фея Золушкина?

Тихон совершенно не по-кошачьи всхлипнул и протяжно замяукал. Этого Моцарт вынести не мог. Еще раз помянув черта, он опустился перед Тихоном на