Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский

Вот здесь изменю течение мысли: – тот разговор с Пятницей, который как бы записывает Дефо.

Поправлюсь. Дефо записывает обучение Пятницы. Дефо обучает Пятницу английскому языку и английской религии; выясняет, что такое английский бог.

Человек сперва охотится, потом приучает животных, собаки у него нет – трудно охранять козье стадо; потом строит лодку, в которой он не мог плавать – слишком велика.

Полудокументальная, полуподдельная книга Дефо, ее хранят для нас дети, как земля хранит корни.

Дефо обогатил английскую литературу необитаемым островом – показал медленное создание культуры.

Там показана западная культура в перечислении того, что спасено с корабля; первые браки, неудачи – создание нового общества. Оказывается, для создания нового общества нужно кораблекрушение. Это неожиданная находка Дефо.

Великий писатель писал смело. Он мог бы научить людей, которые потом о нем писали, но они не состояли под его редактурой.

Лев Николаевич написал роман «Война и мир» для того, чтобы пересмотреть историю войны: историю 1812 года. Это и поэма, и военное исследование.

Тут вырастает великий полководец художественной литературы, полководец прозаического описания жизни, того прозаического пересмотра жизни, которое становится художественным познанием.

Лев Николаевич влюбленно говорил о Чехове. Он говорил о «Душечке» как о мировом открытии – жизни. Женщина, которая как бы слепо меняла мужей по признаку, что они рядом. Они квартируют в ее доме. Кончен рассказ истинно бескорыстной, нежной любовью к гимназисту первого класса, найденному материнством, когда женщина не знала счастья иметь своих детей.

Толстой говорит, что Душечка, жена многих мужей, не изменяла своей жизни, она принимает их, как лес зимой принимает человека на лыжах.

Толстой любил Чехова нежно, иногда ревниво. Говорил, что Чехов создал новый вид реализма, что у него есть люди, хотя они пьяницы и матерщинники, но они святые. Говорил: я применю все это в своей книге «Хаджи-Мурат»; книга, которая писалась почти всю жизнь, книга иногда получала имя «Абрек».

«Абрек» – человек, который ушел из жизни, из общества кавказской общины.

Иногда абреком становился русский солдат.

«Хаджи-Мурат» книга великая и замечательная.

Я о ней не умею написать и даже не решусь воспользоваться случайной своей продолжительностью жизни.

Пустыни создаются людьми, которые ходят по нетоптаной трасе; создаются овцами; создаются верблюдами.

Чехова Толстой любил. Он не оказал ни одного плохого слова о нем. Он только говорил-кручинился: «Нерелигиозен».

Но почему Лев Николаевич плохо относился к чеховской драматургии?

Итак, напишем: Чеховская проза и драматургия.

Мало описать человека добрым или злым, надо душу посмотреть, взвесить на руках, изменяя место корабля в море, изменяя углы между материалом и солнцем.

Чехов писал новеллы без начала и конца.

Брату своему Александру, человеку талантливому, отцу гениального актера Михаила Чехова, человеку, напоенному будущим, он писал, что, создав рассказ, оторви первые пять страниц не читая. Он отменял завязки, отменял развязки.

Чехов говорил, что старая драма знает одно – человек или умирает, или женится.

Старая проза не умерла.

Но Чехов был на новой дороге, дороге неисследованной, неистоптанной; даже неувиденной.

Он начал с того, что увидал Природу.

Природа – это мы сами.

Начиная с самых маленьких детей, которые сами природа и поэтому не видят ее.

Если вы здесь видите противоречие, то я рад за вас.

Природу описывали много; ее избила не только война, ее вытоптали люди, ища убежища.

Начиная со времен построения Вавилонской башни много натоптано тут: при подвозе глины и потом, при разъезде строительных команд, когда увидели неудачу.

Чехов писал в «Свирели» о том, как пересыхают речки, изменяются леса.

Свирель пастуха скромно оплакивала болезни природы.

Старый гробовщик с металлической фамилией Бронза, с холодным сердцем, эгоист, трудолюбивый до идиотизма, – Бронза не разглядел своей жены, и только тогда, когда она напомнила о давно умершем младенчике с белыми волосами, горько он вспомнил, что был младенчик, был лес, были реки, были птицы. Все исчезло.

«Какие убытки!» – подумал трудолюбивый гробовщик.

А если б все это осталось, как мы были бы богаты.

Он создал на старой скрипке песню, песню о погибающей земле.

Продолжаю, чтобы не сбиться с пути.

Песню скрипки слышал флейтист Ротшильд, травимый собаками, которых науськивал на него Бронза.

Песня эта записана Бронзой.

Чехов написал драму «Дядя Ваня» и передал ее театру; и в этой пьесе вывесил на декорациях рисунок – диаграмму по-нынешнему, – сколько было разного зверья в наших подмосковных лесах и как зверье исчезло.

Тут как бы начинается «Красная книга».

И вот теперь еще один заголовок: «Чайка».

Слово «Чайка» крупно написано на знамени МХАТа.

Здесь ее дом.

Диктую историю «Чайки» в Переделкине.

На улице идет снег, гулять нельзя, пока этот снег не передумает, снег это или дождь.

Эту смену жанра трудно вынести.

Недалеко от нас, на станции Лобня, есть озеро, там на озере царство чаек; не будем преувеличивать, скажем, герцогство. Чаек столько, что они даже посещают поля, они идут вместе с грачами за пахарем; теперь за трактором.

Слово «чайка» не имеет рода.

Слову «чайка» не дано вызывать представление о жизни. Самцы толп чаек тоже чайки; форма одежды одинакова.

Молодой человек, писатель по фамилии Треплев, неудачник, его родила талантливая, не глубоко пашущая землю артистка, любимица публики.

Потом она станет любовницей знаменитого прозаика Тригорина.

Не люблю говорить о прототипах, но, приблизительно говоря, хороший для чтения Тригорин, ежедневный удачливый писатель, может нам напомнить фамилию Потапенко.

Треплев незаконный сын своей матери, его записали киевским мещанином, имя его Константин, как у Бальмонта.

С Бальмонтом приходилось встречаться Чехову в Ялте, на даче. Чехов привез Бальмонта в Гаспру. Это рядом.

Толстой очень уважал Чехова. Стихи Бальмонта ему не понравились.

Он даже делал отрицательные жесты.

Алексей Максимович Горький рассказывал мне эту сцену. Но он говорил, что глаза у Толстого были внимательные, он только не решился сказать сам себе, что ему понравилось.

Так же записал эту сцену Бальмонт.

Треплев сын артистки, его царство еще не завоевано, оно должно быть его, это искусство, но в этом искусстве царствует Потапенко.

Тригорин – гражданский муж его матери.

Королевство молодого принца принадлежит третьестепенному человеку, столь ничтожному, что он поручил придворной пушке палить каждый раз, как он выпивает кубок вина.

Тригорин любит гром славы.

Треплев на берегу красивого озера сделал глупый жест. Он убил чайку.

Треплев любит женщину, как Гамлет любил Офелию, только Офелия любит Гамлета, а Заречная не любит Треплева. Вернее, его разлюбила, когда увидела Тригорина в ореоле славы.

Треплев, как давний его знакомец Гамлет, сделал пробу искусства.

Он построил театр на берегу озера, дал женщине свою рукопись, чтобы она читала.

Публикой были Треплев, Тригорин, мать Треплева, еще одна женщина, она любит Треплева.

Драма рассказывает о том, как исчезает мир, как вытаптывается лес, умирают все.

Даже куропаток не осталось. Вымерли все. Только у милой Заречной есть душа, но с ней разговаривает Дьявол с угрозой, обыкновенный Дьявол с человеческими ногами – это я додумываю ему костюм.

Дьявол прототип Потапенко, Боборыкина – все неплохие люди.

Убийцы истинного.

Переговоры между Треплевым и его матерью, которые я не привожу дословно, напоминают переговоры Гамлета с королевой, она не верит сыну, она смеется над киевским мещанином, человеком, который не имеет даже платья.

А люди смеются. Тогда еще в Бразилии не погибли леса, тогда не было автомобилей и воздух над городами был чище, а снег был белым.

Треплев разбит.

Он переживает неудачу пьесы.

Аркадина старая любовница Тригорина. На несколько минут мать берет пример с Треплева, потому что ей его жалко. У Треплева подрезаны крылья.

Идет великий рассказ Чехова о гибели зеленого мира.

Великий режиссер Станиславский перед этим ставил Гауптмана. Там дело тоже было у озера, в театре остались лягушки, они хором квакали; когда драма Чехова была осуществлена, режиссер пустил около сцены кваканье лягушек.

Чехов протестовал.

Режиссер сказал: ведь это реально.

– Но у меня искусство, – ответил Чехов.

Здесь было много недоговоренностей. Кваканье лягушек должно было умереть над озером, потому что умерло все живое.

Треплев продолжал писать; его печатали. Девушка, которая его любила, рассказывала потом, что приходили журналы, приходили деньги, а потом приехал Тригорин.

Девушка печально говорит, что в пьесе Треплева не разрешается страдать.