Наследники (Путь в архипелаге) - Владислав Крапивин

Блокнот лежал на коленях. Егор погладил блестящую корку с «Крузенштерном». Она была почему-то холодная до озноба…

А может, озноб от предчувствия? Или… вот от этих нахальных слов, которые высказал рыжий Светкин адвокат Скворцов:

— …И вообще я считаю, что критиковать имеет моральное право только тот, кто пишет сам. А от Петрова мы еще ничего не слышали…

— В самом деле… — Олег Валентинович направил на Егора очки. В них отражались тройные светильники. — Нет, я, конечно, не тороплю и не настаиваю, но… помните, мы договаривались, что каждый со временем прочитает что-то свое…

Это правильно, договаривались. И все уже, кажется, читали и обсуждали свои творения, кроме Егора.

Наклонов сказал мягко:

— Может быть, и вы, Петров, чем-то порадуете нас?

Что он так смотрит? И что все так молчат? Ждут?

Что же, он «порадует». Видимо, время.

И поддавшись стремительному вдохновению, которое не раз помогало ему, Егор встал. Откинул крышку блокнота.

— Ладно!..

Когда Земля еще вся тайнами дышалаИ было много неизведанной земли,Два русских корабля вокруг земного шараСквозь бури и шторма на поиски пошли.

Высоких островов вдали вставали скалы,И тайною была морская глубина.И Крузенштерн стоял отважно у штурвала,И билась о корабль могучая волна.

И долго буду я завидовать, наверно,Тем морякам, которые ушли в далекий путь.На карте начерчу дорогу КрузенштернаИ, может, поплыву по ней когда-нибудь…

Егор не знал, читает он с выражением или без. Но, видимо, читал неплохо. По крайней мере, стояла тишина. Зябко сводило на щеках кожу, один раз перехватило голос. Но Егор помолчал секунду и продолжал:

Теперь Земля почти что вся уже открыта.Остались тайны только в синей глубине.Они — как старый клад, на острове зарытый.Но, может быть, одна откроется и мне…

И вижу мачты я, летящие в зените,И вижу паруса белей, чем белый снег,И рында для меня над палубой звенит там,И это мой корабль пришел ко мне во сне.

Еще не решена последняя загадка,Тревожный счет ведет хронометр судовой.Кремневый пистолет… На старой карте складкаЛегла меж островов отчетливой чертой…

Он прочитал строки, написанные Толиком, и свои как одно стихотворение. Оно и было одним, целым… И кончив, он поднял наконец глаза от блокнота.

Наклонов был бледен. Он стоял у окна (месяц висел над его плечом). Прошла совершенно безмолвная минута. Олег Валентинович быстро снял, почти сорвал очки, стал протирать их скомканным платком. Не поднимая лица, сказал:

— Да, сюрприз…

— А что, неплохо, — подал голос рыжий Скворцов, решивший быть объективным.

— Да… — Наклонов все тер очки. — А скажите, Петров… вы уверены, что это… ваши стихи?

— Вполне… — У Егора все натянулось внутри. И в ушах звонко застучал хронометр. Тот, кургановский. Толика. Гая…

— А я… можно откровенно?.. — Наконец он надел очки. — У меня есть сомнения… Простите, но… может быть, вы где-то слышали или читали такие стихи раньше?

— Где? — тихо, но резко спросил Егор.

— Я… только спрашиваю.

Теперь Олег Валентинович смотрел Егору в лицо. Без уверенности, но и без всякого добродушия. Отражения плафонов казались злыми огоньками. Егор кашлянул, чтобы не осипнуть от волнения. Сказал, аккуратно подбирая слова:

— Вы думаете, что я эти стихи у кого-то украл? Это, кажется, называется «плагиат»?

Очки дрогнули.

— Егор… я не хотел бы таких слов… Я не подозреваю вас в злом умысле… Но эти стихи я знаю много лет.

«Еще бы!» — подумал Егор.

— Да, — кивнул он. — Только не все. Я их дописал.

— Ну… может быть. — Олег Валентинович, кажется, стал спокойнее. — Но все-таки…

Егор перебил с еле заметной насмешкой:

— Вот у вас есть книжка с очерками про нефтяников. Вы ее вместе с другим человеком писали, с Борисовым. Никто же вам не говорит, что это не ваша книжка.

— Да!.. Но и я не говорю, что она только моя! К тому же мы с Борисовым работали вместе. А вы… с тем человеком… стихи эти писать вместе не могли. Я это знаю точно… Кстати, интересно: как эти стихи попали к вам? — В голосе Наклонова скользнула просительная нотка.

Егор не сдержался:

— Я понимаю, что вам это очень интересно.

— Петров! Как ты разговариваешь! — вмешалась Бутакова.

— Помолчи, Весенний трофей… — Егора хлестнуло неожиданной злостью. Они здесь все заодно!

— А ты… тебе здесь не «таверна»!

Он резко обернулся, чтобы сказать…

— Товарищи! Товарищи… — Наклонов раскинул руки, словно загораживал всех от опасности. — Друзья мои! Что с вами?.. Давайте творческие споры не превращать… в склоку. Любой конфликт можно уладить, если понять друг друга… Егор!

— Что? — он посмотрел в очки.

— Я ведь не хотел вас обидеть. Но мне действительно важно знать, где вы взяли эти стихи. У меня с ними… кое-что связано в жизни. Давайте по-мужски: карты на стол. И тогда решим, имеете ли вы право быть соавтором этого человека.

Егор не отвел взгляда, сказал отчетливо:

— Имею. Я дописал стихи своего отца.

Опять стало тихо. Будто крышку захлопнули над ящиком, обитым ватой. Наклонов снова снял очки и начал терзать их платком. Сказал с усилием:

— Извините, это неправда… Я никогда не имел чести лично знать Виктора Романовича Петрова. А стихи эти написал в мальчишеские годы друг моего детства. Он читал их на самодеятельном концерте…

Черт! Черт и черт! Как Егор не сообразил? Не вспомнил про концерт! Помнил только, что стихи — это эпиграф! А ведь Наклонов мог действительно знать их с детства, независимо от рукописи Курганова… Теперь ничего не докажешь!

А что, собственно, Егор хотел доказать? Суетливость и бледность Наклонова — разве улика? Дурак ты, Егор…

Сейчас приходилось воевать уже просто за самолюбие.

— Вы не имели чести знать Виктора Романовича, — с опасным звоном в голосе сказал Егор. — Вы знали моего настоящего отца. Толика Нечаева. Того самого «друга», которому в лагере готовили волчью яму!

Егор вышел из гостиной и крепко закрыл за собой дверь.

Ну, и чего он добился, псих несчастный? «Герой»! Щит в сторону, два меча в руки — и на врага! И сразу — пузом на копье… Нервы сдали? Или захотелось ошарашить Наклонова? Или… перед Светочкой покрасоваться? У, бестолочь…

Егор ненавидел себя так, что готов был взять свою башку за космы и физиономией протащить по всей решетке городского парка, мимо которого шел.

Б-б-балда… Выложил все карты. Теперь, если Наклонов и правда добыл где-то рукопись Курганова и скатывает с нее свои «Паруса «Надежды», ничего уже не сделаешь. Олег Валентиныч — они не дураки-с. Затаятся. Осторожненькими станут. А у Егора какие доказательства против него?

Надо было подъехать хитро, узнать, где Наклонов взял своего Егора Алабышева. Не могут же два писателя придумать одного и того же героя, чтобы имя и фамилия и события одинаковые… Правда и тогда сразу ничего не докажешь: от Курганова-то никаких бумаг, от Толика — тоже… Но можно было увериться хотя бы для себя. И копать дальше…

Егор замедлил шаги. Куда спешить-то? В дом с вечно рассерженной матерью и похоронно-тихим отцом?.. В газонах под фонарями лежали остатки грязного снега. К вечеру подморозило, Егор поскользнулся на льдистом асфальте. По-дурацки замахал руками. Сердито оглянулся: не видел ли кто его нелепого танца? Прохожих не было. Только месяц висел над улицей. Молодой. С левой стороны. Это, говорят, к неудачам…

Но месяц — «звонкий и рогатый» — смотрел с высоты дружелюбно. Словно что-то понимал и мог посоветовать… Что?

Вот если бы в саом деле с кем-то посоветоваться! С Михаилом… Он, конечно, сперва отругал бы Егора (и правильно), а потом они вдвоем что-нибудь и придумали бы…

Но Михаил как в воду канул. Не появляется и не пишет. Небось, в своих проблемах увяз. Поехать к нему? А что! Каникулы же!.. Трешку на билет можно у кого-нибудь занять. У Ревского, например. Но… ехать в Среднекамск без предупреждения, наверно, не стоит. Кто знает, какие там дела у Михаила? Может, Никитка прикатил из Севастополя на каникулы. И вдруг не один, а с Асей? Да еще Заглотыш там (его, Егора, стараниями!). И теперь — здрасте! — двоюродный братец является.