Нереальная реальность - Илья Стальнов

Он обернулся и направился к дверям.

– Да нет, вы нас не так поняли, – начал Лаврушин, которому стало стыдно. – Конечно, мы с вами выпьем.

– Вот и прекрасно, – просиял Хуан.

Он расставил джин и тоник на столе, там же устроились бокалы. Лаврушин плеснул себе джина на донышке и тоника. Степан, помнивший, во что ему обошлось последнее пьянство, ограничился тоником.

Дон Хуан же налил себе чистого джина, и посмотрел через бокал на свет.

– За то, чтобы наши желания сбывались, – в тоне его было что-то зловещее.

Он выпил залпом и крякнул.

Друзья тоже выпили.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно произнес дон Хуан, с интересом глядя на собутыльников – как-то изучающе, будто на объект эксперимента.

Лаврушину показалось, что в комнате темнеет. Он поднес руку к лицу. Это движение далось ему большим трудом. Комната отдалялась. А вместе с ней отдалялась и торжествующая ухмылка на порочном лице Хуана. И стол с джином и с тоником. И рука казалось не своей, а чужой. Она со стуком упала на колено, и Лаврушин не ощутил ничего – ни боли, ни сотрясения. Тело теперь было чье-то чужое, но не его.

– Во, значит все-таки отравила, нечестивая, – покачал головой дон Хуан.

– Кто? – слабо прошептал Степан.

– Хуанита. Она подсунула мне этот тоник. Знала, негодная, что я предпочитаю божественный джин именно с тоником. Я сразу понял, что он отравлен.

– А?

– На вас решил попробовать. Не терзайте себя страхами и сомнениями. В вашем положении есть свои плюсы… Главное, вы не будете претендовать на завещание дедушки.

– Ах ты латиноамериканская сволочь, – из последних сил воскликнул Степан, падая на ковер.

– Не переживайте. Жизнь штука тяжелая. Не жаль с ней и расстаться, – он поправил безупречно сидящий на нем галстук. И вышел из комнаты.

Лаврушин попытался вернуть в свою собственность тело. Ему это почти удалось. Он приподнялся. И рухнул на ковер. Сознание его покинуло…

* * *

– Вставай, – Лаврушин потряс Степана за плечо. – Все на свете проспишь.

Степан заворочался на кровати, открыл глаза, нехотя приподнялся.

– Что с нами? – спросил он сонно. – Хуан… Яд…

– Скорее всего, Хуанита подсунула Хуану вовсе не яд, а снотворное.

– Зачем?

– А черт их знает, интриганов.

– А кто нас перенес на кровать?

– Нашлись добрые люди.

Холодный душ прогнал последние остатки тяжелого сна.

За окнами занимался рассвет.

– Часы остановились, – Степан, встряхнул электронные часы.

– Как?

– Да вот, показывают всякую чушь.

На циферблате цифры скакали в полном беспорядке. И Лаврушину это очень не понравилось. Он ощутил укол тревоги. Настороженно огляделся. Что-то изменилось в окружающем мире.

Стояла мертвенная тишина. Лишь изредка за окнами слышался звук проезжающего автомобиля.

– Часов двенадцать продрыхли, – сказал Степан.

– Да, не слабо подушку намяли.

В дверь послышался стук.

– Ну, все, – констатировал Степан. – Кончилось терпение. Если это Хуан, я его буду бить.

Но вошел не Хуан. Осторожно, будто боясь повредить что-то, в комнату зашла Хуанита. Она была трогательно жалкая, беззащитная, и вместе с тем пронзительно красивая. На ней было легкое белое платьице, на плече висела маленькая белая сумка.

– Мне незачем жить, – с места в карьер выдала она любимую присказку жителей Ла-Бананоса.

– С чего ради? – спросил Степан.

– Я люблю вас.

– Кого? – обалдел Лаврушин.

– Обоих.

– Хуанита, я думаю, вы не подумали, сказав это. Вы устали. Вы расстроены, – начал увещевать ее Степан, будто говорил с психбольной, у которой припадок. Возможно, так оно и было.

– Я обо всем подумала. Я выплакала все слезы. Я сгораю от любви. А вы отвергаете меня! Так знайте, моя смерть на вашей совести.

– Э, ты так не шути.

– На вашей, – она упрямо топнула ножкой. Открыла сумочку. Вытащила из нее едва уместившийся там «Кольт» сорок пятого калибра с инкрустированной перламутром рукояткой. И направила ствол себе в сердце.

– Не стоит, Хуанита, – продолжил увещевания Степан, пытаясь придвинуться к ней ближе. Лаврушин не мог даже подумать, что его друг способен лить из своих уст такое количество елея, да еще смазывать им уши дамы. – Ты нам тоже нравишься. Мы… – он запнулся, язык на миг отказался повиноваться, но он вздохнув, закончил, – мы тебя тоже любим.

– Правда, – массивный «Кольт» дрогнул в руке Хуаниты.

– Правда, правда.

– Ну, тогда умрете вы.

Теперь ствол пистолета был направлен в сторону друзей.

– Почему? – Степан не поверил своим ушам.

– Потому что вы оба – дерьмовые ублюдки, – голос Хуаниты грубел. – Потому что я высосу вашу кровь. Вспорю ваши животы и накручу на руку ваши кишки! Я вытяну из вас каждую жилу!

Хуанита на глазах превращалась во Фрэдди Крюгера. Фрэдди начал нажимать на спуск. «Кольт» загрохотал. Одна за другой пули устремлялись в беспорядочный полет по комнате. Они били стекла, рикошетили от потолка, с чмоканьем впивались в диван.

И сама комната становилась другой. Стены пульсировали, как что-то живое, покрывались кровоточащими ранами и гнойными язвами. Вид за окном тоже менялся. Теперь там были развалины незнакомого мертвого города, его пожирало кровавое зарево.

– Вы мои, – хохотал Фрэдди Крюгер. – Вас некому будить. Вам некому помочь. Идите к папочке, – он поманил пальцами-лезвиями к себе.

– Во клоун, – Степан, прищурившись, спокойно смотрел на Фрэдди.

Убийца, почуяв неладное, насторожился.

– Не боюсь я тебя, дурак с когтями, – между прочим, снисходительно и не к месту легко бросил Степан.

Фрэдди на миг замер.

– Лаврушин, он же питается нашим страхом. Он силен нашими сомнениями и терзаниями. Главное, не боятся.

– Да? А ты попробуй, – на обожженном лице Фредди появилось такое выражение, что Лаврушину ноги в миг набили ватой. Совет не бояться был ценен, но трудноват для реализации. Самым подходящим для такой ситуации был именно страх, естественным путем переходящий в ужас и панику.

– У тебя ничего не выйдет, Фрэдди, – Степан встал во весь рост. – Это мой сон. Он питается моей силой. Я могу тут все.

И действительно, Степан на глазах становился больше. Он наливался силой. В нем теперь была мощь, как в разогнавшемся тракторе «Беларусь». Он с кряканьем ударил кулаком по стене и пробил в ней дырку.

– Я могу все, Фрэдди. Ты просто присосавшийся к нам клоп, возомнивший себя хозяином!

Он сделал шаг навстречу маньяку. И тот, огрызнувшись, отмахнулся страшными когтями, оскалился, но в глубине глаз была растерянность.

Степан припечатал его в лоб кулаком. Ноги маньяка оторвались от земли. Он пролетел всю комнату и со страшным треском ударился о стену, которая пошла трещинами.

– И я убью тебя, сволочь, – Степан рванулся к Фрэдди и еще раз занес кулак.

Фрэдди отпрянул в сторону, и кулак сделал еще одну брешь в стене. Но Фрэдди с потрясающей скоростью переместился и схватил Степана рукой за волосы, подвел к его горлу страшные лезвия.

– Ты понял что-то, но не все, жалкая тварь! Ха-ха. Во мне – выпитые души. Во мне их сила. И я сильнее тебя и в твоем сне.

Лаврушин подобрал торшер, сорвал абажур и, используя железяку, как дубину, бросился в атаку. Но торшер вдруг превратился в веревку и обвил руки и ноги Лаврушина, тот упал на пол.

– А вы проснитесь? – хохотал Фрэдди Крюгер так, что вибрировали и лопались оставшиеся целыми после «Кольта» стекла в книжном шкафу. – Не можете?

Страшное лезвие поползло по горлу Степана.

– Папочка злой. Папочка накажет вас, – приговаривал Фрэдди.

И пламень за окном разгорался еще сильнее. Послышался треск и потянуло дымом. Мир за окном принадлежал хаосу и разрухе. Его жег адский огонь. Лопались от жара дома. Клубилась черная зола.

– Папочка возьмет ваши души.

– Не возьмешь, – вдруг с неожиданным спокойствием, снизошедшим откуда-то сверху, произнес Лаврушин.

– Почему? – Фрэдди снова забеспокоился и вперил глаза в Лаврушина.

– Потому что опоздал.

Лаврушин не мог встать, опутанный торшером. Но он мог дотянуться до «пианино».

Когда он нажал на клавишу и прозвучал первый аккорд, Фрэдди начал меняться. Лицо маньяка сморщилось, стало бугриться, как пластмасса в пламени. Со следующим аккордом лицо начало оплывать.

– Нет! – заорал Фрэдди.

Он отпрянул от Степана и хотел вжаться в стену. И стена действительно стала продавливаться под его напором.

– Нет!!!

Прозвучал второй аккорд, и лицо Фрэдди стало стекать грязной слизью. На груди взбугрилась и лопнула грязная, пропитанная кровью и гноем рубашка в красную полоску.

Кровавый Маньяк издал вопль отчаяния, ужаса и полной безысходности.

Лаврушину на миг стало жаль его. Но он подавил в себе это чувство. И нажал еще на одну клавишу.

И появился огненный вихрь. Он закружился вокруг Фрэдди. Смел его полосатую рубашку. Пораженные друзья увидели, что тело Фредди бугрится вовсе не язвами – на самом деле это крошечные лица, пытающиеся вырваться наружу.