Денис Давыдов - Геннадий Серебряков

Об Александре Самойловиче Фигнере, потомке древней немецкой фамилии, поселившейся в России еще при Петре I, было известно, что он, в совершенстве владея французским, польским, немецким и итальянским языками, по обыкновению своему переодевался в неприятельскую форму и без страха направлялся в места, занятые французами, объявлялся на бивуаках или во вражеских маршевых колоннах и, добыв нужные сведения, возвращался как ни в чем не бывало к своему отряду. Сказывали, что, в крестьянской одежде он несколько раз пробирался в захваченную неприятелем Москву и искал способа встретить и убить Наполеона, для чего носил под армяком тщательно припрятанный кинжал.

На счету Александра Никитича Сеславина было множество отчаянно-смелых налетов на неприятельские колонны и транспорты. Но главною его заслугой являлось то, что он первый изо всех партизан, сторожко притаившись в придорожных кустах, своими глазами высмотрел движение французской армии во главе с Наполеоном к Малоярославцу и успел донести об этом чрезвычайной важности открытии своем непосредственно Кутузову, который сразу же сумел двинуть туда войска и накрепко запереть французам путь в южные губернии. Известие, привезенное Сеславиным к светлейшему, без сомнения повлияло на последующий ход всей кампании.

Давыдов, расположившийся с офицерами своими в одной из изб покинутой жителями деревеньки, душевно радуясь встрече, тут же пригласил обоих партизанских командиров, как он выразился, «к своему шалашу». В мгновение ока появилось трофейное шампанское и попавшие тем жепутем на убогий крестьянский стол разнообразнейшие съестные припасы. А в растопленную по сему случаю русскую печь был торжественно вдвинут сияющий полированной бронзой внушительный котел для приготовления пунша.

Здесь, в дружеском застолье, у огонька, Денис наконец-то смог как следует разглядеть своих давнишних друзей.

Фигнер под стать ему был обряжен в штатское платье. На нем красовался длиннополый добротный армяк в сборку, какие носят обычно деревенские бурмистры либо средней руки торговцы, на ногах смазные сапоги. Лицо его, обрамленное желтоватыми реденькими бакенбардами и прямыми, спадающими на лоб волосами, розовое, гладкое, с чуть расплывшимися мягкими, даже несколько женственными чертами, казалось, дышало неподдельным добродушием и покладистостью, и лишь в малоподвижных, водянисто-бесцветных глазах отражалась временами какая-то пугающая, холодно-расчетливая решимость. Как и прежде, Александр Самойлович был весьма речист и говорил почти без умолку.

В противоположность Фигнеру тезка его Александр Никитич Сеславин, несмотря на неистовую храбрость и напор, которыми он обладал в атаке, в общении с друзьями отличался, как всегда, чрезвычайной скромностью и даже застенчивостью. Говорил он по обыкновению немного, а о себе тем более предпочитал помалкивать. Опять же в отличие от мало переменившегося Фигнера Сеславин выглядел заметно возмужавшим. Его некогда легкие вьющиеся темно-русые волосы стали короче и как будто бы жестче, то же можно было сказать и об усах, загнутых на концах с гвардейской лихостью. Черты лица обострились и обозначились резче. К тому же его покрывала заметная болезненная бледность. Все это, видимо, было следами недавнего весьма серьезного ранения при Бородине. Большую подтянутость и строгость по сравнению с командирами двух других партизанских партий ему придавала и военная форма. На нем был аккуратный и совершенно новый капитанский мундир гвардейской конной артиллерии с блестящим шитьем на груди и по черному стоячему вороту. В колеблющемся свете свечей посверкивали и его ордена — Георгия 4-й степени, Владимира 3-й и еще какой-то незнакомый Давыдову крест.

— А это что за орденский знак? — тут же спросил Денис.

— Мальтийский крест, — застенчиво улыбнулся Сеславин. — Еще покойным императором Павлом Петровичем жалован в 1800 году «во изъявление особливого благоволения». — И сразу примолк, должно быть, полагая, что и так непозволительно расхвастался.

Далее он в большинстве своем только слушал да изредка улыбался.

Разговором же как-то незаметно овладел Фигнер. Он подробно и обстоятельно рассказывал о своих похождениях по захваченной французами Москве, о тех злодеяниях и варварствах, которые чинили там уверенные в своей безнаказанности завоеватели.

Слушать обо всем этом было больно и горько.

После затянувшегося за полночь застолья Сеславин, еще маявшийся раною и, должно быть, смертельно уставший, залег спать, а Давыдов с Фигнером вышли из избы, чтобы малость подышать туманом да развеяться.

Приметив у соседнего сарая маячивших часовых, Фигнер спросил:

— А это что за богатство такое твои казачки стерегут?

— Пленных, — не задумываясь, ответил Давыдов. И вскоре пожалел о признании.

Фигнер сразу же оживился и стал просить отдать ему захваченных французов на растерзание.

— Понимаешь, у меня казаки есть свежие, ненатравленные, им бы это для обозления в самый раз!..

Давыдов внутренне содрогнулся. Он и раньше слышал о полнейшей безжалостности Фигнера к пленным, да как-то не особо тому верил, потому что это как-то не вязалось с его необыкновенными воинскими качествами. А теперь убеждался, что так оно и есть на самом деле. Потому и сказал ему прямо, с нескрываемым сожалением:

— Не лишай меня, Александр Самойлович, заблуждения. Оставь меня думать, что основа дарований твоих есть великодушие; без него они — вред, а не польза, а как русскому, мне бы хотелось, чтобы у нас полезных людей поболе было...

— Что ж, а ты разве не расстреливаешь? — удивился Фигнер.

— Отчего же, расстрелял двух изменников отечеству, из коих один был грабитель храма божьего.

— А пленных?

— Никогда!

Разговаривать с Фигнером охота у него отпала окончательно. И тот, видимо, поняв это, тоже замолчал. На том и расстались.

К утру возвратились посланные Денисом к Ляхову лазутчики. Они полностью подтвердили показания пленных лейб-жандармов о численности расположенных там войск генерала Ожеро, известив, что ко всему прочему у французов есть и внушительная артиллерия.

Давыдов, Сеславин и Фигнер прикинули свои силы. Все три поисковые партии составляли около тысячи двухсот человек «разного сбора конницы», восьмидесяти егерей 20-го егерского полка и четырех пушек. Атаковать более чем вдвое превосходящего по численности врага, занимающего весьма выгодные для него позиции, было, конечно, крайне рискованно. Поэтому Давыдов и предложил привлечь для совместного участия в деле и действующий неподалеку отряд графа Орлова-Денисова.

28 октября поутру по свежему легкому снежку, выпавшему после краткого потепления, поисковые партии Давыдова, Сеславина и Фигнера изготовились для удара в редком низинном березняке у Ляхова. Сюда же примчался на огненно-рыжем лихом коне и граф Орлов-Денисов в окружении вестовых гвардейских казаков, приведя с собою несколько довольно свежих донских полков и нежинских драгун.

На общем совете командиров Давыдову поручили возглавить передовые войска.

Бой этот пришлось вести по всем правилам значительных полевых сражений. Сразу же оказалось, что лихим партизанским наскоком ничего не добьешься. Едва Давыдов с авангардными казаками понесся, разгоняя коней, к Ляхову, как оттуда двинулись навстречу густые цепи французских стрелков. Сквозь завесу плотного ружейного огня пробиться было невозможно.

Тут же прискакал с четырьмя орудиями Сеславин и, поддерживая Давыдова, открыл пальбу по неприятельской пехоте, продолжавшей выходить из Ляхова в сомкнутых колоннах. Фигнер с войсками выстроился позади, прикрывая стрелков и пушки. Граф Орлов-Денисов со своим отрядом занял правый фланг, выслав разъезды по дороге в Долгомостье, откуда к французам могла последовать подмога.

Неприятельская пехота все усиливала напор. Ее передовые цепи уже сходились в штыки со стрелками Давыдова и егерями Сеславина. В этом же направлении враг бросил в дело и свою конницу. Выручили ахтырские гусары во главе с ротмистром Горскиным. Они ударили с лета по французским драгунам и конным карабинерам и, опрокинув их, вогнали в лес. Ахтырцев славно поддержали литовские уланы под командою поручика Лизогуба. Дело как будто начало обращаться в нашу пользу.

Но тут на взмыленной лошади прискакал вестовой казак от Орлова-Денисова с известием, что от Долгомостья к Ляхову в тыл наступающим партизанским отрядам спешно двигается огромная колонна тяжелой кирасирской конницы.

Всю наличную кавалерию, бывшую в резерве, пришлось послать к Орлову-Денисову на защиту тыла. Момент был критический. Граф провел свое дело блестяще: уже неподалеку от места боя он встретил кирасир и стремительною атакой рассеял их и обратил в бегство.

Меж тем уже начало вечереть. На фоне ясного темнеющего неба было отчетливо видно, как в Ляхове пылали в нескольких местах избы, подожженные брандскугелями Сеславина. А стрельба продолжалась.