Начало конца комедии - Виктор Конецкий

-- Ты их не любишь?

-- Я им завидую. Что еще слышал?

-- Такую фразу: "Я здесь четыре года и уже ненавижу Академгородок всеми фибрами".

-- Кто говорил -- физик, химик, биолог, историк?

-- Математик из вашего вычислительного центра.

-- Еще?

-- Что вы -- люди без родины. Вам один черт --Сибирь или Луна, только бы давали деньги на эксперименты.

-- Так. А еще?

-- Что пора развенчать Эйнштейна, что существует культ его личности, хотя Лоренц и Пуанкаре стоят не меньше.

-- Во как! -- с удовольствием высказался Ящик. -- А про мусор?

-- Что "мусор"?

-- Про домашний, кухонный мусор не слышал? Что его ученым девать некуда?

-- Нет.

-- Еще услышишь!

В бюро пропаганды художественной литературы при новосибирской писательской организации бухгалтерша высчитала разницу за одиночный номер в гостинице, который мне, оказывается, не был положен; затем удержала за броню; затем вручила билет до Москвы, а не через Москву до Ленинграда, что обошлось мне еще рублей в двадцать; затем попросила оформить в Ленинграде липовую командировку, заверить ленинградскими печатями и выслать обратно заказным письмом вместе с использованным билетом.

Я поблагодарил бухгалтершу за все это и вывалился на мороз, урча от раздражения.

Ящик сидел в машине и слушал радио на французском языке.

Пейзаж вокруг был пустынный. Бюро находится возле рынка, а рынок не работал по причине воскресенья.

-- Поехали, -- сказал я. -- И, если можно, побыстрее, а то с меня еще что-нибудь высчитают.

-- Нельзя, Сосуд. Здесь платная стоянка. Надо рассчитаться. Видишь талон на стекле?

Платная стоянка в Новосибирске в разгар зимы среди арктической пустынности предрыночной площади!

-- Такое ощущение, что я попал в Париж в час пик, -- сказал я.

-- Чтобы его укрепить, я и слушаю иностранщину, -- сказал Ящик и посигналил, ибо сборщика подати не было видно. -- Между прочим, французики говорят занятные

штуки. На Западе уже возникла проблема создания атомной бомбы бандитами в тайне от государства. Вообще-то любой ученый среднего класса может построить сегодня бомбочку, если имеет деньги и обогащенный плутоний. Такой плутоний применяется в атомных электростанциях. Его можно украсть или перекупить на рынке радиоактивных материалов...

Подошел сильно веселый неученый бандит -- сборщик подати -- и в тайне от государства забрал у Ящика целковый, не дав сдачи.

-- Что хочешь здесь посмотреть? -- спросил Ящик. -- У меня еще час свободен. А на всю ночь я сажусь на эксперимент.

-- Вокзал, -- сказал я.

Тридцать лет тому назад я ночевал в уютном углу огромного новосибирского вокзала. Это был чудесный уголок -- на полу за мусорной урной. Каким-то чудом мать смогла засунуть меня туда. В огромном вокзале медлительно копошились полумертвые эвакуированные ленинградцы и мобилизованные киргизы. Они пытались укрыть спинами в ватных халатах труп товарища, который умер скорее всего от какой-нибудь инфекционной болезни, а может, просто от ужаса военных вокзалов. Они прятали труп товарища от начальства целые сутки. Вот вместе с этим умершим киргизом я и делил уголок за мусорной урной.

-- Да, -- сказал Ящик. -- Самое страшное в войну -- вокзалы.

-- Типичное высказывание тыловика, -- сказал я.

-- Не тыловика, а бездомного мальчишки, который пробирается на фронт, но на каждом вокзале влипает в патруль, -- наставительно поправил Желтинский и повез меня к уголку моего отрочества. Но там даже вылезать из машины не захотелось. Бог с ним, с моим отрочеством. Да и сам вокзал по нынешним масштабам оказался не таким уж огромным, как казалось из-за мусорной урны.

-- Ну, что еще хочешь посмотреть? -- спросил Ящик. -- Недавно здесь открыли мемориальный комплекс. Там выбиты имена погибших сибиряков.

Мы подъехали к мемориалу. Серые, бетонные стелы с именами. Швы между бетонными блоками заделаны небрежно.

Начиналась метель. Поземка шуршала по бетону и

голым кустам. Нынешние мальчишки в полувоенной форме стояли в карауле. Они посинели от холода, но хранили на лицах сурово-солдатское.

Я снял шапку и помянул того киргиза, с которым мы делили уголок за мусорной урной.

-- Если разгуляется метель, завтра не улетишь -- метели здесь длинные, -- сказал Желтинский.

Это меня напугало. Застрять в чужом аэропорту хуже, чем штормовать в ураганном океане.

-- Да, -- согласился Желтинский. -- Ждать в аэропорту хуже, чем сидеть в "черном ящике".

-- Объясни, пожалуйста, что это за штука? --попросил я, забираясь в тепло машины. -- На каждом шагу встречаю здесь это понятие.

-- Да, если ведешь разговор о модных вещах, никуда от "черного ящика" не уйдешь, -- проскрипел Леопольд, усаживаясь за руль. -- "Черный" -- это устройство, о котором известно лишь одно: если мы введем в него данные о нынешнем состоянии явления, то на выходе снимем предсказание о будущих состояниях. Никакой программы действий "черного ящика" нам не известно. Тебе ближе художественный мир. Сравню "черный" с художественным шедевром. Художественный шедевр тоже сверхсложная система, не поддающаяся описанию, его алгоритм никому, включая творца, полностью не известен, его воздействие на людей и общество носит вероятностный характер и меняется в свободной зависимости от сегодняшних внешних обстоятельств -- ведь ваш брат художник никогда не знает, как будет работать его произведение, ведать не ведает отдаленных результатов своей деятельности...

-- Можно ли назвать органы, управляющие наукой на данном этапе ее развития, -- "черными ящиками"? Вчера ночью нейрофизиологи объяснили мне, что невротические состояния, затем атеросклероз, гипертония, инфаркт неизбежны, если человек ставит перед собой и пытается решить сверхтрудную задачу. Ты принадлежишь к тем, кто пытается руководить наукой?

-- Да, но в очень маленькой степени, -- сказал Ящик. -- Управлять наукой и не обнаруживать длительное время невротических состояний -- значит, признаться в отходе своей нравственности от общечеловеческой нравственности, ибо задача управления наукой есть в современных условиях архисложная задача. Но без управления невозможно. Тогда организм правителя неизбежно должен изменить аппарат своих эмоций, защититься от отрицательных эмоций толщиной кожи. Понять эту тривиальную истину нормальный в нравственном отношении человек неспособен, как неспособен понять палача. Последний, как и любой ученый руководитель, самоблокирует отрицательные эмоции под действием инстинкта самосохранения. Вероятно, в будущем нейрофизиологи смогут следить за допустимостью отхода научного руководителя от эталона общечеловеческой нравственности по характерным признакам невротического состояния: утомляемость, сонливость, нерешительность или, наоборот, раздражительность, "взрывчатость". Если ничего из подобных признаков руководитель не проявляет, значит, толщина его кожи стала уже опасной для общества, ибо руководитель уже не способен отличить белое от черного, добро от зла, жизнь от смерти. Он не только научился подавлять внешние компоненты эмоций или "разряжать" их, но он уже вполне способен не позволять им в определенной обстановке возникать вообще. Он разрушает условия формирования в себе отрицательной эмоции, например жалости, величием научных побуждений. Если же жалость пробьет его кожу, то есть еще один современный способ от нее избавиться: проглотить таблетку аминазина, который блокирует любой страх перед угрызениями совести.

-- Растущая сложность управления наукой заставляет думать о машинном управлении ею. Что скажешь об этом?

-- Машинное управление? Конечно! Но тогда падение интеллекта ученых неизбежно, так как наиболее умные люди в наибольшей мере мешают регулирующему действию машинного, рационального управления. Вопрос о пользе глупости совсем не так глуп, как это кажется выдающимся умникам. Такие умники не понимают, что ум способен в той или иной ситуации вредить обществу, задавая те вопросы, на которые еще нет реальной возможности, средств, сил, времени искать ответы. А так как вопросы, придуманные умником, соблазнительны, увлекающи, заманчивы, заключены в яркий образ, действуют эмоционально, то общество клюет на красивый крючок и начинает маневр средствами, силами, временем, людскими ресурсами в стратегически невыгодный момент. Так гениальные идеи, далеко опередившие

свое время, компрометируются негодными средствами их воплощения, клеймятся клеймом негодности, выкидываются на свалку истории и своими ржавыми скелетами долго пугают тех новых умников, которым опять приходят в голову даже и в назревшее уже для них время.

Тепло телепатии

...Бавария, озеро Кимзее. Молодой человек в течение нескольких минут пристально смотрит на рубильник пульта управления подвесной канатной дороги. Рукоятка рубильника, к которой никто не прикасался, внезапно опускается. Вагончик, двигавшийся на высоте 140 метров, останавливается...