Яблоневое дерево - Кристиан Беркель

могли.

Отто записывал свои наблюдения. Те, кто не работал, боролись с постоянно растущим чувством бессмысленности; те, кого слишком рано отправляли в лес, умирали от холода и голода. Пока остальные обменивались рецептами, Отто писал. По ночам он слышал, как люди бормочут во сне про еду.

– Георг, ты должен поесть.

Отто наклонился к соседу, исхудалому парню, который уже несколько дней копил полученную еду. Георг апатично пялился в одну точку.

– Я знаю, что делаю. Хочу хоть раз нормально наесться досыта, хоть раз заснуть без чувства голода.

Его монотонный голос дрожал. Ни взгляда. Ни эмоций.

Через несколько дней Отто увидел, что Георг устроил ночью под одеялом пиршество. Почти вся еда уже заплесневела. Желудок и кишки взбунтовались. Георг забился в тяжелых судорогах, его вырвало всем, что он так старательно сберег. Отто попытался его успокоить. Он притащил умирающего в лазарет. Еда. Голод. Еда. Голод. Голод. Голод. Голод. Еда. Смерть.

Проснувшись на следующее утро, Отто обнаружил, что Мартин, его сосед справа, лежит неподвижно. Он подпрыгнул, попытался нащупать пульс. Реанимировать бессмысленно, уже началось окоченение. Отто изнуренно повалился на нары. Он утратил способность ясно мыслить. Человек рядом с ним насмерть заморил себя голодом. Жадные руки сбежавшихся соседей нашли в его сумке и под матрасом съестные сокровища, по большей части испорченные.

В одну из следующих ночей Отто разбудили громкие стоны. Вглядевшись в темноту, он увидел: больной, лежащий через две койки, из последних сил мастурбирует. Его примеру последовал еще один парень.

– О чем думаешь, приятель? О чем? – задыхаясь, выдавил он.

– О хлебе… – ответил другой.

Он жадно вдохнул, закатил глаза, напрягся всем телом и хрипло выдохнул весь воздух. Мертв. Отто пялился в темноту. Впервые в жизни он боялся сойти с ума.

Русский солдат из лагерного командования ворвался в барак.

– Победа! Вы проиграли. Всё. Всё. Война окончена.

33

С ребенком на руках Сала спрыгнула на платформу. Она заметила отца, еще когда поезд подъезжал к перрону. Она побежала. Из глаз брызнули слезы. Она прижимала к себе дочь. Когда Жан повернулся, казалось, он постарел лет на двадцать, но блеск в глазах не потух. «Все тот же старый мошенник», – подумала Сала. Он стоял перед ней, взволнованно покачиваясь, а при виде внучки сложил губы бантиком.

– И кто ты?

– Меня зовут Ада, – сказала Сала, взяла дочь за левую ручку и приветливо помахала дедушке.

Жан заключил обеих в объятия. Сала почувствовала, каким он стал худым и хрупким. Провела рукой по его седым волосам.

– Пойдем, – сказал Жан. – Познакомитесь с Дорле.

Сала уже слышала о новой любви своего отца.

Дорле, или Дорхен, как ее любил называть Жан, на самом деле звали Дорой, и, как отметила при крепком рукопожатии Сала, имя весьма ей шло. Дора оказалась не только выше, но и гораздо крупнее ее матери Изы. Силачка, как позднее вечером написала Сала, сидя в комнате и сочиняя послание к Отто, – хотя не знала, куда отправлять письмо. Уже почти год от него не было никаких известий. Он даже не знал, что стал отцом девочки, совершенно очаровательной девочки. Но теперь, в Берлине, можно позвонить. Вероятно, его мать знает, где его найти. Как Анна перенесла войну? Теперь они – одна семья. Сала гнала прочь навязчивые опасения о возможной гибели Отто. Она знала, что он жив, – и баста.

На следующий вечер она слушала истории своего отца. Маленькая, пухлая женщина с улыбкой подавала немного спартанскую пищу. Точечка, как называла ее Дора, была не домработницей, как сначала подумала Сала, а давней возлюбленной Доры. Ménage á trois[43]. Ее отец остался верен себе. Дора казалась такой же доминантной, как и Иза. Очевидно, все его познания в психоаналитике не спасли от повторения. А Точечку звали Точечкой, грубым голосом пояснила Дора, потому что она была точкой над «i» в ее любовной жизни. Рассмеялись все. Все, кроме Точечки.

Ада спала. Она оказалась спокойным ребенком. Каждые три часа она ненадолго просила грудь и засыпала снова. Но Сала все равно постоянно боялась. Если ребенок затихал, она прислушивалась к его дыханию. После этого она часто часами лежала без сна, прижимаясь ухом к груди дочери и слушая биение ее сердца.

Она думала о профессоре, верном вассале Гитлера. Он потребовал от нее подписать письмо, в котором говорилось, что в 1945 году, когда ей угрожала смертельная опасность, Дибук помог ей родить ребенка, а после этого, рискуя собственной жизнью, не только прятал до конца войны в своем доме, но и обеспечил всей необходимой заботой и защитой. Защитой, от которой она по собственной воле и к его искреннему огорчению отказалась после долгожданной победы союзных сил, чтобы отправиться на поиски своих родных. У Салы перед глазами возник ее погибший ребенок.

Проснувшись, Сала почувствовала, что ее спина промокла от пота. Она склонилась над Адой. Ее дочь спала. В ее бледном личике угадывались черты Отто. Где он сейчас?

Впереди простирался день.

34

Пять утра. Прозвучал сигнал к подъему. Отто поднимал возле двери туалетное ведро. Он потрогал себя за зад, чтобы проверить мускулатуру. Мышцы снова окрепли, дистрофию удалось преодолеть. Через два часа придет Маша. Он поможет ей, как и в предыдущие дни. За это она учила его писать кириллицей. Учеба помогала Отто двигаться вперед. Неделю назад они подали заявление руководству лагеря. Просили оставить Отто в бараке оздоровительной команды в качестве врача. Он еще недостаточно окреп для работы в первой или второй командах, но вполне мог пригодиться здесь, в лазарете. Отто каждый день ждал ответа. Он выглянул в окно. Бараки оздоровительной команды стояли на самом краю. Отбросы лагеря. Ожидание. Часов у него больше не было. Сразу после задержания их забрали красноармейцы. Модель марки «IWC Шаффхаузен». Элегантные, плоские, с черным кожаным ремешком и золотым циферблатом. Отто особенно ими гордился, потому что выиграл их. Выигранное значило для него больше, чем заработанное тяжелым трудом. Он сам не знал почему. Отто страдал опасным пристрастием к азартным играм. И потому строго запретил их себе еще до войны.

Здесь часы были ни к чему. Каждый день походил на предыдущий и служил точным образцом для следующего. Зачем часы? Время ползло не в такт. Отто была нужна задача, занятие, цель. О побеге и думать было нечего. Наивно было предполагать, что он сможет преодолеть этот бесконечный простор в одиночку. Единственное, что он там найдет, – смерть, поджидающую каждого беглеца.

С победой