Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

политики, этики, политической экономии, попутно он высказывал свои сомнения.

— Вам следует расширить область деятельности, — сказал Мордвинов. — Ваши знания, способности и таланты настоятельно требуют использования их в полной мере. Я позволю себе напомнить вам евангельскую притчу о господине и рабе, зарывшем в землю оставленное ему господином серебро.

Мордвинов, который был официальным шефом самого крупного русского акционерного общества, ведавшего торговлей с Америкой, Российско-Американской компании, предложил Рылееву занять должность правителя канцелярии компании.

— Торговля вообще имеет огромное значение для государства, — сказал Мордвинов, — дела же Российско-Американской компании связаны с освоением Севера, что особенно важно для России.

Рылеев дал свое согласие. Но, начав работать в компании, он должен был также продолжать и службу в Уголовной палате до новых выборов.

6

Однажды Измайлов затащил Рылеева на среду в салон Пономаревой. Рылеев сел в заднем ряду и исподволь разглядывал присутствующих.

Он встретился взглядом с Гречем, видимо давно уже смотревшим на него, так как, перехватив взгляд Рылеева, он засуетился, закивал, задергал головой в правую сторону и как будто даже подмигнул. Рылеев догадался, что Николай Иванович хочет обратить его внимание на кого-то из присутствующих.

Рылеев посмотрел туда, куда указывал Греч, и увидел молодую красивую женщину в темном платье, которая сидела в кресле, скромно опустив глаза. Рылееву она показалась печальной.

Он удивленно пожал плечами, давая этим Гречу знак, что не понимает. Греч задергался энергичнее, но потом махнул с досадой рукой и отвернулся.

После чтения он подскочил к Рылееву.

— Кондратий Федорович, какова она вам? Ведь прекрасна?

— Ну и что из этого? Разве мало в Петербурге красивых женщин? Мне-то что до нее?

— Зато у нее до вас есть дело. Она приехала в Петербург искать правды, у нее какая-то сложная тяжба. Ее обманул муж-подлец и выгнал из дому чуть ли не нагой. Хотя, честно говоря, я хотел бы присутствовать при том, как она выходит из дому в таком виде! А? У нее в Петербурге есть друзья, но все — светские люди, в юриспруденции ни уха ни рыла, посоветовать некому. Стряпчие наши, сами знаете, не в суть дела, а в руки смотрят, а муж постарается купить кого надо. Возьмитесь, пожалуйста, за ее дело. На вас одна надежда.

— Но я же не ходатай, никогда этим не занимался, да и неспособен к этому.

— Тут не ходатай нужен, к вам в палату оно поступило, как это говорится по-вашему, в порядке надзора. Там нарушения как будто были допущены в самой низшей инстанции, под давлением мужа, разумеется. Ах, как она хороша! Зовут ее Теофания Станиславовна.

Рылеев взялся за дело Теофании Станиславовны, поскольку это, кроме всего, входило и в круг его обязанностей. Греч советовал ему посетить ее, но Рылеев посещения старался всячески избегать, так как считал, что неловко знакомиться с теми, чьи дела находятся в его руках. К тому же он в обществе женщин всегда чувствовал неловкость и застенчивость. Но все же он был вынужден увидеться с клиенткой: надо было узнать от нее некоторые обстоятельства, потому что дело тянулось давно, было слушано низшими инстанциями, бумаг накопилось очень много, почти все они писаны на польском языке, которого Рылеев не знал с той доскональностью, которая требуется в данных обстоятельствах.

При более близком знакомстве Рылеев увидел, что Теофания Станиславовна не только молода и красива, но умна и совершенно беспомощна в постигшем ее несчастье. После первого посещения Рылеев ушел от нее с горячим желанием помочь ей.

В последующие свидания слезы Теофании Станиславовны мало-помалу осушились, их сменила манящая томность, милая рассеянность, о делах было почти позабыто, все ее внимание было отдано Рылееву. Наконец, ее внимание перешло прямо-таки в какое-то угождение. Она желала руководствоваться только его советами, его мнение было всегда самое справедливое, его образ мыслей самый благородный. Рылеев встречал у нее полное понимание: она порицала деспотизм царского правительства, злоупотребления администрации, считала, что народы должны бороться за свободу, боготворила Байрона — одним словом, Рылеев видел в ней, как в зеркале, собственные мысли, чувства, пристрастия. Достаточно ему было упомянуть о какой-нибудь вещи или книге, то и другое являлось у нее на столе. Она читала сообразно с его вкусом и восхищалась тем, что нравилось ему. Но все это делалось с такой деликатностью и осторожностью, что самая бдительная щекотливость не могла бы почувствовать неловкости. И все ее восторженные отзывы о себе Рылеев слышал от других.

Он начал находить удовольствие в ее обществе, при ней исчезала его обычная неловкость, и, в конце концов, он должен был признаться себе, что увлекся ею.

Николай Бестужев написал повесть о некоем влюбленном молодом человеке, страсть которого оставалась неразделенной, он описывал его переживания, страдания, отчаянье, приводящие его к невыносимым мучениям и мыслям о самоубийстве. Поскольку все свои литературные сочинения братья Бестужевы и Рылеев, прежде чем отдать в печать, читали друг другу и обсуждали, то Николай Бестужев и решил по окончании повести прочесть ее Рылееву.

Был вечер жаркого, душного дня. В открытые окна вливался остывающий воздух. Рылеев жил в городе один, жена с дочерью находились в деревне.

Бестужев начал читать повесть. Рылеев слушал, опустив голову. Но когда повесть уже близилась к концу и герой ее, раздираемый противоречивыми чувствами, в бессонную ночь готов был покуситься на самоубийство, Рылеев вдруг проговорил дрожащим голосом:

— Довольно, довольно…

Бестужев взглянул на него. Глаза Рылеева были полны слез, слезы текли по щекам.

— Что с тобой? — спросил Бестужев. Он замечал, что в последние месяц-полтора Кондратий Федорович стал особенно беспокоен и нервен, но поскольку сам Рылеев ничего не говорил о причинах беспокойства, то Бестужев не считал себя вправе расспрашивать его.

— Дай мне опомниться немного, и я тебе все расскажу, — сказал Рылеев, встал со стула и заходил по комнате. Пройдя несколько раз из конца в конец, он сел на диван рядом с Бестужевым.

— Состояние героя твоей повести, столь правдиво изображенное, так близко к нынешнему моему положению, что я не могу, я должен тебе открыться. Ты не поверишь, какие мучительные часы провожу я иногда, не знаешь, до какой степени мучит меня бессонница, как часто говорю вслух с самим собой, вскакиваю с постели, как безумный, плачу и страдаю. Я изнемогаю от борьбы со страстью. — Рылеев вздохнул и добавил тихим прерывающимся голосом: — И собственной совестью.

Николай Бестужев сделал вопросительное движение, но Рылеев не дал ему произнести ни слова:

— Не говори пока ничего. Просто