Завтра в России - Эдуард Тополь

– Нет, – хмуро сказал Зарудный. Если появление света, всего-навсего электрического света, ничего больше, вдруг вызвало у рабочих такую радость, то что же произойдет, когда Круглый откроет перед ними двери рефрижераторов и предложит мясо, гречневую крупу, рис, масло?

Но остановить Круглого Зарудный, конечно, не мог. Он приказал «афганцам» открыть ворота и с предчувствием поражения молча поплелся за въезжающими на заводскую территорию рефрижераторами и милицейским «черным вороном».

А Круглый тем временем сам, по-хозяйски взошел на ступеньки все той же импровизированной трибуны, с которой он выступал утром. Рев толпы, неодобрительный, даже с издевательским свистом, но почему-то без утренней враждебности, огласил заводской двор. Однако Круглый воспринял это зло без испуга. Он поднял руку.

– Тихо! – раздались голоса. – Тихо, братва! Пусть скажет! Он теперь вежливый будет!..

Да, поразительная психика у толпы. Еще три минуты назад, на жарких цеховых митингах, казалось, что вид любой сытой, как у Круглого, партийной рожи или просто милицейской формы его охраны могут вызвать у рабочих такую ярость, что они не моргнув глазом разорвут их на части, затопчут и пойдут-ринутся на ружейный и пулеметный огонь. Но вот тот же Круглый, освистанный еще утром представитель власти, стоит перед ними на трибуне с поднятой рукой, и народ, словно сам желая быть обманутым в очередной, стотысячный раз, затихает и даже требует дать ему слово.

– Дайте послушать! Микрофон включите!..

И кто-то включил микрофон.

– Дорогие товарищи тяжмашцы! – крикнул Круглый, и слова эти разнеслись из динамиков над темным морем голов. – Я приехал к вам снова, чтобы признать свою ошибку. Утром я поступил неправильно. В разговоре с вашим забастовочным комитетом я выбрал не ту линию поведения. И я приехал, чтобы извиниться. – Тут Круглый повернулся к стоящему в глубине трибуны Зарудному: – Извините, товарищ Зарудный…

– Да ладно! Чего там! – громкими криками отозвались первые ряды, тут же легко, по русской манере, прощая «повинную голову».

– Ты по делу говори! По делу! Зачем войска прилетели?

– Товарищи! – возвысил голос Круглый, ликуя, что примирение с рабочим классом произошло так просто. – Товарищи! Некоторое количество войск прибыло в наш город потому, что в городе имеют место бандитизм и хулиганство. Вы сидите здесь, на заводе, и не знаете об этом. Не знаете, что пока вы, лучшая, сознательная часть населения, заняты забастовкой, ваши семьи подвергаются риску быть ограбленными всяким хулиганьем, которое высыпало на улицы. Под видом так называемых «политических протестов» эти хулиганы грабят магазины, квартиры и даже людей на улицах. Поэтому мы вызвали войска. Чтобы на время наших с вами переговоров обеспечить безопасность ваших же семей. Это первое…

Даже по лицам близстоящих к трибуне рабочих и по какому-то новому, особому вниманию всей этой громадной толпы вокруг Круглый вдруг понял, что ему верят, готовы поверить. И нужно срочно воспользоваться этим, нужно говорить, жать, ввинчивать в их сознание все, что ведет к главному. И Круглый продолжил:

– Второе, товарищи! Эти жертвы, – он показал рукой на постамент с гробами Наташи и Ирины Стасовых, – должны быть похоронены! Негоже нам, русским людям, держать умерших вот так, на улице, на морозе, как каким-нибудь диким туземцам. Не по-христиански это, товарищи! Так вот, завтра, когда мы с вами пойдем на похороны, вы тоже увидите войска. Прошу вас понять: это дружественные вам войска. Это войска, которые будут охранять нашу процессию от всех и всяческих провокаций. Потому что мы имеем совершенно точные сведения: сионистские агенты, которые остались среди нас после эвакуации евреев, получили указание любыми средствами сорвать наши с вами мирные переговоры, даже самыми грязными провокациями – сорвать! Но что нам, русским людям, делить? Почему нам, русским людям, не договориться спокойно? И даже если я употребил грубое русское слово, ну и что? Вы, товарищ Зарудный, тоже умеете употреблять некоторые русские слова, мы знаем…

Толпа расхохоталась – любовь Зарудного к «некоторым русским словам» была общеизвестна. И Круглый понял, что еще немного, еще один нажим – и он выиграет этих людей! И уже пьяные горизонты взлета карьеры мелькнули Круглому за этим выигрышем, ведь издали, из-за забора, из темных окон одного из домов, стоящих напротив центральной проходной, за ним сейчас наверняка наблюдают пристальные глаза генерала Зотова. Так пусть же этот Зотов увидит, как он, Серафим Круглый, умеет разговаривать с народом!..

– Тихо, товарищи, – улыбнулся толпе Круглый. – Я хочу вам сказать: если кто-то из вас в разговоре со мной употребит пару слов, которых нет в дипломатическом словаре, я не обижусь, ей-богу! Но! – Круглый поднял палец, и лицо его вновь стало по-государственному серьезным. – Мне кажется, что кому-то выгодно, чтобы наши с вами переговоры не состоялись. Кто-то пытается и будет пытаться сорвать их. И, как я уже сказал, у нас есть сведения, что главные провокации намечены на день похорон. Товарищи! – Круглый повысил голос, вдалбливая толпе: – Чтобы предупредить эти провокации, нас с вами будут во время похорон охранять войска. Я сам лично пойду с вами пешком отсюда до кладбища во главе колонны, сам буду помогать нести гроб. Дорогие друзья! Русские люди! Согласны ли вы, что нельзя, негоже, не по-христиански это – держать гробы вот так под открытым небом?

Разноречивый гул толпы был ему ответом, но он выкрикнул еще громче:

– Согласны ли вы, что нельзя привязывать похороны к темпам наших переговоров с вашим комитетом? Может быть, мы будем вести переговоры несколько дней, может быть, нам понадобятся какие-то юристы, адвокаты, чтобы правильно сформулировать пункты нашего соглашения. Так неужели из-за этого мы будем держать тут покойниц? И вы будете торчать безвыходно на заводе? Зачем? Я предлагаю: мы сейчас, сию минуту начнем переговоры с забастовочным комитетом. Я выслушаю все ваши требования и все, что не в моей компетенции, утром же доложу правительству. И сразу после похорон мы продолжим…

– А как же их хоронить без отца? Андрей Стасов в тюрьме сидит! Наших людей выпусти сначала! – стали кричать из толпы. – А что с убийцами будет, которые в народ стреляли?

– Как я и предлагал утром, показательный суд над убийцей девочки будет проведен нами самими прямо здесь, на заводе, это раз! – уже ликуя от ощущения полного выигрыша, сказал Круглый. – Второе: утром я обещал, что сегодня на завод будут доставлены продукты, чтобы вы не пришли домой с пустыми руками. Дети вас ждут, жены вас ждут, каждая скажет: «Ну, что ты набастовал?» – не так ли. Так вот, товарищи, чтобы вы видели, что я, второй секретарь обкома партии, умею держать свое слово – вот, без всяких к вам ультиматумов прекратить забастовку или еще что-нибудь в этом роде, вот стоят шесть рефрижераторов, это девяносто тонн продуктов. Колбаса, говядина, свинина. Парной телятины, извините, нет. Прошу вас самих создать комиссию по распределению. И, наконец, самое главное. Вот, как вы видите, стоит «черный ворон». Конечно, надо бы использовать для этого случая машину поприличней. «Волгу» там или даже «Чайку», но тогда не было бы сюрприза. Короче, отвечаю на ваш главный вопрос, товарищи! – И четко чеканя каждое слово, Круглый выкрикнул в толпу: – Идя навстречу вашим справедливым требованиям, обком партии решил досрочно выдать вам на поруки задержанных милицией Андрея Стасова, Петра Обухова и Веру Колесову!!!

– У-р-р-р-а!.. – взревела толпа.

А Круглый с театральным жестом повернулся к двум милиционерам, стоявшим у бронированного арестантского фургона:

– Откройте машину!

– У-р-р-р-а! – понеслось над заводом, над всей его десятикилометровой территорией. – У-р-р-р-а-а!..

Люди обнимались, торжествуя свою победу, люди бросали в воздух шапки, а Степан Зарудный с пустым сердцем наблюдал за ними. Нет, никогда этот народ не будет свободен. Он обречен, обречен быть рабом, которого обмануть, купить и уговорить так же легко, как двухлетнего ребенка. Сейчас Круглый выпустит из «черного ворона» Стасова, Обухова и Колесову, и толпа станет на радостях качать их и даже этого «освободителя» Круглого, испытывая к нему чуть ли не слезную благодарность. И все будет вмиг забыто, даже два эти гроба, даже кровавая баня, устроенная милицией на улицах города всего сутки назад…

В этой минуте всеобщего ликования никто сначала не обратил внимания на одного из милиционеров, который вместо того чтобы выполнить приказ Круглого и открыть стальные задние дверцы «черного ворона», вдруг побледнев, побежал к Круглому на трибуну, зашептал ему что-то на ухо. Круглый изменился в лице…

– Да ладно шептать там! Открывай «ворон»-то! – нетерпеливо крикнули в передних рядах.

Прикрыв перчаткой микрофон, Круглый что-то резко сказал милиционеру. Тот бессильно развел руками. Толпа не слышала их разговора, но по тому, как затянулась эта заминка на трибуне, как забегали вдруг глаза Круглого и как его лицо, еще недавно столь самоуверенное, торжествующее, вдруг превратилось в жалко-растерянное, – по всему этому толпа заподозрила что-то неладное. Раздались насмешливые свистки, выкрики. Круглый что-то коротко приказал милиционеру, тот бегом скатился с трибуны, побежал к «черному ворону», вскочил в кабину, а шофер-милиционер тут же завел мотор.