Любовные утехи богемы - Вега Орион

— Почему бы тебе не переспать с ней?

— А почему бы и нет?

Я не знал, что Д. будет там и не удовлетворится ролью зрительницы.

Несколькими днями позже она рассказывает мне о другом доме. Его очень высоко ценили американцы, и именно это заведение нам порекомендовал директор нашего отеля. Мы отправляемся туда. Этот дом оказывается менее изящным, чем первый, но гораздо более оживленным; пары пьют и болтают во внутреннем дворике.

Мы выбираем себе двух молодых женщин, блондинку, прибывшую неизвестно откуда, и очаровательную чувственную мулатку. Мы пьем с ними в патио, затем они ведут нас в комнату, где мы проводим около двух часов. Д. получает там такое удовольствие, что мы возвращаемся туда дважды, трижды, даже больше, и блондинка, краснея, отдает нам фотографию большого формата, на которой она изображена без всего и которую она подписала для нас двоих (…).

Почти в каждый из наших визитов я нахожу одну или двух новых девушек, и именно к ним я обращаюсь. Они ничуть не похожи на тех женщин, которых встречаешь в подобных домах Парижа, даже в самых богатых, куда представительницы буржуазии приходят на час, чтобы продемонстрировать свой гардероб без ведома мужа. Здесь же ничего скрытного, никакого жеманства, никакой таинственности, ни ложного достоинства. Тем более никаких комедий. И от чего это зависит — от климата страны, от смешения рас или же от близости границы?»

Глава 8

ХУДОЖНИКИ

Из истории французских борделей

Обратимся к знатокам вопроса и послушаем Нана — героиню одноименного романа Золя:

— Значит, — говорила она в минуту серьезной беседы, — добродетель больше не существует. Начиная с верхов и кончая низами — все порочны. В таком случае любопытно, должно быть, в Париже с девяти часов вечера до трех утра!»

Нана абсолютно права. К середине XIX века Париж поистине становится эротической столицей мира. История не знала подобного всплеска страстей, подобного чувственного урагана, сконцентрированного в столь небольшой географической точке и в такой короткий отрезок времени.

В конце прошлого века проституция занимала множество умов. В Париже переизбыток полиции нравов и ее недостаточная разумность настроили против нее часть общественного мнения. Портрет продажной женщины, занимающейся проституцией из-за своего бедственного положения, стал литературной темой, к разработке которой в реалистическом жанре приложили руку Мопассан, Эдмон де Гонкур и ряд менее известных литераторов.

Булонский лес передал «эстафетную палочку» в погоне за наслаждениями другому месту для встреч.

Парижский Пале-Рояль со своими садами и крытыми галереями занимал подобное положение начиная с 1774 года. Именно тогда герцог Орлеанский, отец Луи-Филиппа, владелец этих мест, который был неравнодушен к жене владельца кафе де Фу а, разрешил мужу-рогоносцу поставить в его саду свои стулья, изобретя таким образом террасы, то есть площадки со столиками перед кафе. Эта идея, появившаяся на свет благодаря любви, моментально снискала успех. Представители искусства и их поклонники сразу же колонизировали эти места. Игроки в шахматы кафе де ля Режанс вызывали улыбку Дидро, который приходил помечтать на скамью д’Аржансона: «Какова бы ни была погода, — хороша или дурна, — я привык в пять часов вечера идти гулять в Пале-Рояль. Всегда один, я сижу там в задумчивости на скамье д’Аржансона. Я рассуждаю сам с собой о политике, о любви, о философии, о правилах вкуса; мой ум волен тогда предаваться полному разгулу; я предоставляю ему следить за течением первой пришедшей в голову мысли, правильной или безрассудной, подобно тому как наша распущенная молодежь следует по пятам за какой-нибудь куртизанкой легкомысленного вида, пленившись ее улыбкой, живым взглядом, вздернутым носиком, потом покидает ее ради другой, не пропуская ни одной девицы и ни на одной не останавливая свой выбор. Мои мысли — это для меня те же распутницы».

И — парижские фланеры давали себе волю.

Увы, в 1836 году Луи-Филипп закрыл все игорные дома и разогнал шлюх, которых чуть позже решили запереть в закрытых заведениях, где они были менее всего видны. Благопристойность от этого выиграла, но вот коммерция проиграла. Пале-Рояль так и не оправился от этого удара. Он умер от грусти, вызванной потерей своих девочек. Это магическое место, которое очаровывало всю молодежь того времени, то есть молодежь, родившуюся в начале XIX века, ровесницей которого она была, постепенно покрывалось пылью, таща за собой длинный шлейф грустных воспоминаний. Сумрачные комнаты ресторана Четырех Провансальских братьев потеряли свою клиентуру, как и загадочные будуары четвертого этажа ресторана Генневена.

В Париже в начале XIX века три поколения писателей и художников сделали сначала из Пале-Рояля, а затем и из Больших бульваров место своих встреч и безумных ночных выходок. Эта артистическая богема, которая старательно держалась в стороне от других завсегдатаев этих мест, образовала радостное и безудержное сообщество. Так как ничего подобного ему среди женщин не было, его члены были вынуждены искать себе компанию на стороне, а именно у девушек, предоставляемых известными сводницами, или же в среде моделей и актрис. И сто лет спустя Арагон почувствует слегка выветрившийся аромат той великой эпохи в пассажах Больших бульваров.

«Парижские клиторы…» Если верить братьям Гонкурам (а почему мы должны им не верить?), этот угол Больших бульваров, заключенный между Золотым домом, Оперой на улице Пелисье, Либрари Нувель, Английским кафе и рестораном Тортони, так окрестил лорд Гетфорд.

Однако природа не терпит пустоты, и центр парижских удовольствий переместился немного на север, на Итальянский бульвар и Монмартр, что между Варьете и улицей Шоссе-д’Антен. Революция 1830 года переместила центр моды с Пале-Рояля на Большие бульвары, так же как освобождение 1945 года переместит артистический центр с Монпарнаса в Сен-Жермен-де-Пре. Что поделаешь, такова жизнь.

Спустя пятнадцать лет после самой крупной резни, которую только знала Европа, новое сообщество бездельников и любителей разного рода роскошеств, о котором Байрон говорил, что он никогда в жизни не посещал его, кроме как после пятиминутных удовольствий, сделало состояние ресторана Гортони, Парижского кафе, Золотого Дома и Английского кафе. «Именно здесь расположено место свиданий самых блистательных и восхитительных женщин всей Европы», — не побоялся упомянуть «Словарь парижских памятников», увидевший свет в 1826 году.

Все сумасшедшие состоятельные люди, которые были известны в Европе, приезжали в эти магические места. Это был настоящий разгул экстравагантности и богатства. Каждый день в кафе Арди в полдень входил англичанин по имени Шмитт, выпивал там изрядное количество шато-марго, затем возвращался к себе, в отель Мерис, предварительно закусив все выпитое копченой селедкой. Верон рассказывал, что вокруг его имени на визитной карточке была гирлянда их бутылок и танцовщиц. Если у тебя не хватало ума, проще всего было изобразить из себя сумасшедшего, как поступал принц Кауниц, внук знаменитого министра Марии-Терезы, который постоянно шлялся без дела редингот с карманами, набитыми эротическими книгами. Его разорение протекало постепенно…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});