Испытание добром (сборник) - Александр Тесленко

«Пусть заходит следующий больной!» — громко изрек профессор.

И экран погас.

Андриан с Михаилом долго сидели молча. Затем Андриан спросил:

— Как понимать все это, Чародей? Зачем ты нам это показал?

Чародей ответил не сразу, словно колеблясь:

— Я могу ошибаться, Андриан, но… Скажи, о чем ты сейчас думаешь?

— Я думаю о своей дочке…

— Вот, вот. Ты думал о ней и при нашем знакомстве у третьего пульта.

— Нет, тогда я не думал о ней.

— Ошибаешься, Андриан. Думал, но не замечал этого. Ты все время думаешь о Татьяне… Вы живете не вместе… — сказал то ли спрашивая, то ли утверждая Чародей.

— Не вместе. Я дочку не видел уже…

— Ты такой плохой отец?

— Не знаю…

Андриан почувствовал, веки потяжелели, а в глазах как песку насыпали. Нахлынули воспоминания…

…Когда они разошлись, Татьянке было семь лет… А сейчас уже семнадцать… А в тот вечер… Почему-то именно тот вечер запомнился особенно остро… День рождения Татьянки. Прошло чуть больше года после развода… Он выехал из Киева неожиданно даже для самого себя, сорвался из аспирантского общежития, не в силах больше каждую ночь видеть во сне дочь, ходить с нею по улицам неведомого фантастического города, беседовать с ней, советоваться… Во сне… Когда самолет приземлился в Виннице, уже вечерело. Взял такси и поехал «домой». После развода Андриан ни разу не приезжал к Людмиле и дочери. Поначалу часто звонил — Людмила, лишь только услышав его голос, бросала трубку, — потом, когда поднималось в душе что-то еще живое, недотравленное, принимался писать письма… Ответов не было. Кроме алиментов, часто посылал деньги — к ним Людмила относилась более терпимо, не возвращала… А когда поднимался по лестнице на третий этаж, подумалось, а вдруг еще смогут найти общий язык… «Ведь оба мы за этот год поумнели. По крайней мере, повзрослели. И, возможно, именно этой частицы мудрости и не хватало нам тогдашним, молодым, вспыльчивым и ужасно самостоятельным». Он остановился на знакомой площадке и позвонил.

Долго никто не открывал. Наконец дверь скрипнула и… на пороге он увидел Людмилу. Она выглядела помолодевшей, была в новом голубом халате, волосы покрашены, уложены в новой прическе… Людмила будто и не удивилась вовсе и сказала точно так, как прежде, спокойно и равнодушно:

— А-а… Это ты…

— Добрый вечер, — поздоровался Андриан, смущенно улыбаясь и делая шаг, чтобы войти.

— Что тебе нужно? — спросила она холодно. Стояла в проеме двери.

— Сегодня у Татьянки день рождения…

— Я помню это. Что тебе нужно?

Он не хотел замечать унизительность создавшейся ситуации, пытался сделать вид, что не слышит, не понимает ни ее слов, ни ее взгляда… Из комнаты донесся приглушенный мужской голос… Или, может, это лишь показалось?

— Таня дома?

Людмила с притворным спокойствием зевнула:

— А почему это тебя интересует?

В комнате включили музыку на полную громкость, запись оркестра Кемпферта, пластинку, подаренную кем-то из однокурсников Андриану в день рождения,

— Я хочу повидаться с дочкой…

— За семь лет не насмотрелся? — Сказано это было спокойно, выразительно, без малейшего волнения в голосе.

— Не насмотрелся… — Андриан попытался улыбнуться.

— Зачем ты приехал?

Он протянул Людмиле сверток (в нем было пальто для Татьянки), она взяла его и с безразличным видом положила позади себя. Не поблагодарила, вообще ничего не сказала.

Андриан стоял и смотрел на женщину, с которой прожил восемь лет и которую по-настоящему любил… Любил? Да, прежде было…

Почувствовал, как последняя натянутая струна оборвалась в нем. Взялся рукой за дверную ручку… Людмиле показалось, что он вздумал все-таки войти, вся напряглась… Но Андриан просто оттолкнул ее грубо внутрь квартиры и захлопнул дверь. Долго стоял на полутемной площадке, приходя в себя. И потом пошел вниз…

— Почему не знаешь? — спросил Чародей. — Оттого что не хочешь знать?

— Оттого что не хочу знать… — выдавил наконец из себя.

Объектив телекамеры не сводил с него взгляда.

— Ты так ничего и не понял? — с удивлением спросил Чародей.

— Что я должен понять? — бросил Андриан раздраженно.

— Ты хочешь все забыть, стать равнодушным… Но еще не забыл и не охладел, хотя и стараешься уже несколько лет… Равнодушие — действительно надежная защита для некоторых, но для окружающих — сильнейший яд… Профессор, которого вы только что видели на экране, тоже стал равнодушным… Тебе известно, почему умерла Надя Стригаль? — спросил Чародей так, будто Надя была не его собственной выдумкой, а настоящим живым человеком.

— Она умерла? — воскликнул Андриан.

— Ты все еще никак не желаешь понять… И в то же время хочешь изменить природу человека к лучшему, мечтаешь вмешаться в генотип… Собственную болезнь стремишься лечить у вполне здоровых… Извини за откровенность… Но должен заверить, что равнодушие не является чертой характера или наследственным комплексом. Это одна из реакций самозащиты от утомления или от сложности проблем… Поверьте, даже я чувствую, как вы становитесь мне все более безразличны, и даже ты, Михаил… Вы ворвались ко мне среди ночи и изматываете меня, требуете ответа на такие сложные вопросы… Но я докончу… Равнодушие — это защита себя за счет других. Можешь, Андриан, воспользоваться мыслью о преимуществах людей, которые не рубят сплеча, которые каждый свой шаг подчиняют требованиям среды. Можешь оставить эту мысль как своеобразную программу для внутреннего пользования…

Мало того, могу с уверенностью утверждать, что этот тип людей лучше эгоцентристов… Но, уважаемый Андриан, ты сам к этому типу людей не принадлежишь…

Ты точь-в-точь такой же, как тот профессор, которого вы только что видели на экране. Но, знаешь ли, Андриан, чем ты пока отличаешься от него? Ты еще переживаешь, ты еще не стал равнодушным, а он уже защитился панцирем от всех трагедий даже близких для него людей… Тебя, Андриан, в последнее время что-то мучит. Не так ли? Это растет панцирь равнодушия. Ты становишься черепахой, Андриан. Это черствеет твоя душа, я пользуюсь привычными для вас словосочетаниями, а то я сказал бы иначе. Точнее говоря — ты накапливаешь заряд на бета-клеммах, спроси Михаила, он тебе объяснит, что это означает… И решай сам — хорошо это или плохо. Вообще можешь утешать себя тем, что черепахи долго живут, и тем, что вскоре ты сможешь искренне смеяться даже тогда, когда перед глазами твоими будет трагедия… Больше ничего не могу сказать… Я совершенно истощился… Оставьте меня… Надолго оставьте… Эти сутки я не буду работать, Михаил…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});