Белый шум - Дон Делилло

– Мне не составит труда его принести.

– Спасибо, не надо.

– Почему включился приемник?

– Таймер сломался. Завтра отнесу в мастерскую.

– Сам отнесу.

– Не надо, – сказала она. – Меня это не затруднит. Я вполне могу отнести.

– Тебе понравилось заниматься с ним сексом?

– Я помню лишь телевизор под потолком – он смотрел на нас экраном.

– А как у мистера Грея с чувством юмора? Ведь женщины ценят мужчин, умеющих шутить о сексе. Я, к сожалению, не умею, и теперь уже вряд ли научусь.

– Тебе достаточно знать, что его зовут мистер Грей. Только и всего. Он не высокий и не маленький, не молодой и не старый. Он не смеется и не плачет. Так тебе же лучше.

– У меня вопрос. Почему компания «Грей Рисерч» не проводила опыты на животных? В некоторых отношениях животные наверняка лучше компьютеров.

– Как раз в этом вся суть. У животных такого состояния не бывает. Оно свойственно только человеку. По словам мистера Грея, животные боятся многих вещей. Но их мозг не настолько сложен, чтобы приспособиться именно к этому состоянию рассудка.

Впервые я начал догадываться, что она все время имела в виду. Я весь похолодел. Какая опустошенность. Слегка приподнявшись и вновь опершись на локоть, я посмотрел на Бабетту. Она снова заплакала.

– Ты должна все рассказать мне, Бабетта. Ты уже многое мне открыла, заставила через многое пройти. Я должен знать все. Что это за состояние?

Чем дольше Бабетта плакала, тем больше я убеждался: я знаю, какие слова сейчас услышу от нее. У меня возникло желание: одеться, уйти и снять где-нибудь комнату до той поры, пока все не забудется. Бабетта подняла голову, и я увидел ее лицо, скорбное и бледное, безысходное отчаяние в глазах. Мы опирались на локти, глядя друг на друга, словно скульптура – философы лениво возлежат в античной академии. Приемник выключился.

– Я боюсь умереть, – сказала Бабетта. – Я постоянно об этом думаю. Никак не проходит.

– Не надо. Это ужасно.

– Я не виновата. Что я могу поделать?

– Ничего не желаю знать. Отложи до старости. Ты еще молода, много двигаешься. Страх беспричинный.

– Он не перестает меня мучить, Джек. Никак не могу выбросить его из головы. Знаю, я не должна его испытывать, к тому же так осознанно, так непрестанно. Но что я могу поделать? Страх никак не проходит. Вот почему мне сразу бросилось в глаза объявление мистера Грея в газетенке, которую я читала вслух. Заголовок попал в точку: СТРАХ СМЕРТИ. То, о чем я думаю постоянно. Ты разочарован. Я же вижу.

– Разочарован?

– Ты предполагал, что состояние окажется более специфическим. Хорошо бы. Но никто ведь не станет тратить так много времени и сил на поиски средства от обычного легкого недомогания.

Я попытался разубедить ее:

– Откуда ты знаешь, что боишься именно смерти? Смерть – штука слишком неопределенная. Никто не знает, что такое смерть, на что она похожа, с чем ее можно сравнить. Может, у тебя просто личная проблема, и ты придаешь ей огромное, мировое значение.

– Какая проблема?

– Та, о которой ты стараешься не думать.

Может, вес?

– Я похудела. Ты еще о росте забыл?

– Я знаю, что ты похудела. Именно к этому и клоню. Ты пышешь здоровьем. У тебя цветущий вид. Вот и Хукстраттен это подтверждает, твой личный врач. Наверняка есть другая проблема, где-то глубоко.

– Что может быть глубже смерти?

Я попытался убедить ее, что все не так серьезно, как ей кажется:

– Смерти боятся все, Баб. С какой стати ты должна чем-то отличаться? Ты же сама только что сказала, что человеку свойственно это состояние. Любого, кто дожил до семи лет, начинают волновать мысли о смерти.

– В какой-то степени, смерти боятся все. Я своего страха и не скрываю, Не знаю, как и почему он возник. Но вряд ли я одна такая, иначе разве стала бы компания «Грей Рисерч» тратить миллионы на какую-то пилюлю?

– Вот и я об этом. Ты не одна. Таких людей сотни тысяч. Разве это не утешает? Ты похожа на ту женщину, которая по радио сказала, что ей часто звонили с ракетной базы. Она думала, что найдет других людей с подобными психотическими переживаниями и перестанет быть одинокой.

– Но мистер Грей сказал, что у меня особая чувствительность к страху смерти. Он же дал мне набор тестов. Ему не терпелось начать опыты со мной.

– Именно это мне и странно. Ты так долго скрывала свой страх. Если тебе удается скрывать такое чувство от мужа и детей, может, все не так уж серьезно.

– Эта история – не о лживой жене. Не надо обходить суть моего рассказа, Джек. Это слишком важно.

Я говорил с ней спокойно. Таким голосом возлежащий философ мог бы обращаться к молодому члену академии, чья научная работа подает надежды и где-то даже блистательна, но, возможно, слишком несамостоятельна и питалась эрудицией старшего коллеги.

– Это я у нас в семье одержим страхом смерти, Баб. Только я.

– Ты никогда не говорил.

– Чтобы ты не волновалась. Всегда была энергична, счастлива, полна жизни. Счастлива у нас ты. А я дурак, я обреченный. Это же непростительно: выходит, ты совсем не такая, как я думал. Я оскорблен, уничтожен.

– Я всегда считала, что ты способен размышлять о смерти. Ты же мог ходить на прогулки и размышлять. Но сколько мы ни говорили о том, кто умрет раньше, ты ни разу не сказал, что боишься.

– К тебе это тоже относится. «Как только дети станут взрослыми». Как будто речь шла о поездке в Испанию.

– Я действительно хочу умереть первой, – сказала она, – но это не значит, что мне не страшно. Я безумно боюсь. Боюсь постоянно.

– А я прожил в страхе больше половины жизни.

– Что я, по-твоему, должна сказать? Что твой страх старше и мудрее моего?

– Я просыпаюсь весь в поту. В смертельной испарине.

– А я жую резинку, потому что у меня горло сжимается.

– А у меня нет тела. Я – всего-навсего разум или же личность, совершенно одинокая в громадном пространстве.

– А я впадаю в ступор, – сказала она.

– А у меня нет сил пошевелиться. Я нерешителен, безволен.

– А я представляла себе, как умирает моя мама. Потом она умерла.

– А я представляю себе, как умирают все. Не только я. У меня болезненное воображение.

– Я была так виновата! Считала, что мама умерла потому, что я представила ее смерть. Кажется, я и свою смерть предчувствую. Чем больше о ней думаю, тем раньше она придет.

– Как это странно. Нам так глубоко, жутко, неизбывно страшно за себя и за тех, кого любим. И все-таки мы ходим, разговариваем с людьми, едим и пьем. Как-то ухитряемся что-то делать. Страхи у нас сильные и неподдельные. Разве не должны они парализовать нас? Как же нам удается совладать с ними, пусть до поры до времени? Мы водим машину, что-то преподаем. Почему никто не видит, как нам было страшно – вчера вечером, сегодня утром? Неужели мы все скрываем друг от друга эти чувства по взаимному согласию? А может, мы, сами того не зная, храним одну общую тайну? Носим одну и ту же маску?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});