Властелин мургов - Дэвид Эддингс

Гарион огляделся.

— Где Сенедра? — спросил он.

— Она спит, — ответила Полгара. — С нею Лизелль.

— С нею все в порядке? Шелк говорил, что она страшно расстроена. Уж не захворала ли она вновь?

— Нет, Гарион. Всему виной звуки, доносившиеся из святилища. Она не могла их спокойно слышать.

В дверь вдруг забарабанил тяжелый кулак.

Гарион подпрыгнул от неожиданности и инстинктивно схватился за рукоять меча.

— Откройте, вы, там! — раздался снаружи грубый голос.

— Быстро! — зашипел Сади. — Ступайте все в кельи, а когда станете выходить, сделайте вид, будто вас только что разбудили.

Все молча повиновались и затаив дыхание ждали, пока тщедушный евнух откроет дверь.

— Что стряслось, добрые господа? — дружелюбно спросил он у гролимов, ворвавшихся в комнату с оружием.

— Вас вызывают на аудиенцию к иерарху, работорговец, — пролаял один из жрецов. — Тебя и всех твоих слуг!

— Для нас это честь, — пробормотал Сади.

— Честь тут ни при чем! Это допрос! И советую тебе говорить только правду, потому что Агахак заживо сдерет со всех вас кожу, если вы хоть словом ему солжете!

— Ах, какая неприятность. А что, иерарх уже возвратился из королевского дворца?

— Ему донесли о чудовищном преступлении, которое совершил один из ваших слуг.

— Преступлении? Каком преступлении?

Гролим, казалось, не слышал.

— По приказанию Хабат вас всех поместят в темницу до возвращения Агахака в храм.

Гариона и остальных растолкали — при этом они, насколько умели, изображали недовольство столь внезапным пробуждением — и повели по прокопченным коридорам, а потом по узкой каменной лестнице в подземелье. В отличие от верхних помещений здешние снабжены были решетчатыми дверями из стальных прутьев, а воздух, как и в любой темнице, оказался сырым и затхлым. Мрачный гролим отпер одну из дверей и жестом приказал всем пройти в камеру.

— Действительно ли это так необходимо, о жрец? — слабо запротестовал Сади.

Гролим лишь угрожающе положил руку на рукоять меча.

— Успокойтесь, господин, — примирительно сказал Сади, — я ведь только спросил.

— В камеру! Живо!

Все покорно повиновались, и решетчатая дверь с лязганьем захлопнулась за ними. Звук поворачиваемого в замке ключа прозвучал оглушительно громко.

— Гарион. — Голосок Сенедры был тих и слегка дрожал от страха. — Что происходит? Почему они так обошлись с нами?

Гарион нежно обнял ее за плечи.

— Эрионд угодил в переделку, — объяснил он. — Сади хочет попытаться уговорить их выпустить всех нас.

— А что, если у него не выйдет?

— Что ж, тогда мы освободимся иным путем.

Шелк оглядел полутемную камеру и презрительно фыркнул.

— Архитектура темниц начисто лишена фантазии, — саркастически заметил он, пнув ногой охапку гнилой соломы, лежащей на полу.

— Хелдар, неужели у тебя такой богатый опыт в области темниц? — спросила Бархотка.

— Время от времени я бываю в подобных местечках. — Шелк передернул плечами. — Правда, вытерпеть более двух часов никогда не мог. — Он приподнялся на цыпочки, чтобы заглянуть в крошечное зарешеченное окошко, выходящее в коридор.

— Хорошо, — пробормотал он. — Охраны не видно. — И, постучав костяшками пальцев по крепкому дереву, взглянул на Белгарата. — Хочешь, я отопру дверь? Не думаю, что мы что-нибудь тут высидим.

— Терпение, принц Хелдар, — сказал Сади. — Если мы вырвемся на волю из камеры, мне уже никак не удастся уладить этот небольшой инцидент.

— Я должна узнать, что они сделали с Эриондом! — твердо заявила Полгара.

— Открой двери, Шелк!

— Полгара! — раздался вдруг из соседней камеры знакомый голос. — Это ты?

— Эрионд! — вздохнула Полгара с облегчением. — С тобой ничего не случилось?

— Все прекрасно, Полгара. Меня, правда, заковали в цепи, но они не причиняют мне особых неудобств.

— Зачем ты сделал это? Там, в святилище?

— Мне не понравились эти жертвенные огни.

— Мне тоже, но…

— Мне они очень не понравились, Полгара. Надо же когда-то положить конец подобным гнусностям!

— Каким образом тебе удалось их погасить? — спросил Белгарат, прильнув к окошку. — Гарион был в святилище, когда ты это проделал, и говорит, что ничего не услышал и не ощутил.

— Точно не знаю, Белгарат. Не думаю, чтобы я сделал что-то особенное. Просто твердо решил, что не хочу больше, чтобы они горели, эти огни, и вроде как дал им понять, что я этого не хочу. Они взяли да и погасли.

— И это все?

— Насколько я помню, да.

Белгарат обернулся. Он явно был озадачен.

— Когда мы отсюда выберемся, у меня будет об этом происшествии долгий разговор с мальчишкой. Я уже не единожды собирался поговорить с ним по душам, и всякий раз, когда открывал было рот, что-то меня отвлекало. — Он поглядел на Гариона. — В следующий раз, когда будешь беседовать со своим дружком, потребуй от него прекратить эти штучки! Они меня раздражают.

— А он это знает, дедушка. Думаю, именно поэтому и продолжает в том же духе.

Где-то послышалось лязганье отпираемой двери и звук шагов.

— Гролимы, — тихо сказал Шелк, вновь глянув через окошко в коридор.

— Интересно, а кто, по-твоему, это еще может быть? — съязвил Белгарат.

Стражники остановились возле камеры Эрионда, и в замке лязгнул ключ.

Скрипнув, открылась тяжелая дверь.

— Эй, мальчишка! — пролаял хриплый голос. — Выходи, пойдешь с нами!

— Отец! — отчаянно шепнула Полгара. Старик предостерегающе поднял руку.

— Подожди! — прошептал он.

Кто-то уже отпирал дверь их камеры. Наконец она распахнулась, и на пороге возник гролим в черном балахоне.

— Возвратился Агахак, — объявил он. — Выходите!

— Великолепно! — с облегчением вздохнул Сади. — Что бы там ни было, я уверен, что мы за пару минут все уладим.

— Не разговаривать! — Гролим резко повернулся и пошел по коридору, а десяток других, с оружием наготове, обступив пленников, повели их прочь из темницы.

Агахак, правитель Рэк-Урги, оказался устрашающего вида длиннобородым человеком. Он сидел в очень похожем на трон кресле в большом зале, освещенном факелами. Стены были завешаны тяжелыми темно-бордовыми портьерами. Облачение иерарха представляло собой кроваво-красный балахон с капюшоном. Впалые глаза Агахака сверкали из-под нависших седых бровей. Эрионд, все еще закованный в цепи, спокойно сидел на грубом деревянном стуле прямо перед иерархом, а худощавая Хабат стояла по правую руку от своего покровителя. Капюшон, отороченный пурпурным шелком, был откинут, ужасные шрамы на ее щеках алели в свете факелов, а лицо жрицы выражало злобное торжество.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});