Ватутин - Александр Воинов

Между тем прорвать фронт противника одним натиском танкисты не смогли. Вражеских войск под Калачом оказалось слишком много. Гитлеровцы решили смять наступающих фланговыми ударами и снова закрепиться на восточном берегу Дона.

Впереди вся степь взрыта снарядами. Они перепахали снежную пелену и обнажили черную мякоть земли.

В бою прошла вся ночь. В бою проходит утро. В бою наступает день.

В два часа дня двадцать третьего ноября над Калачом взвивается красный флаг освобождения.

2

Передовой отряд корпуса Кравченко вышел на холм. Впереди в голубоватой мгле утренней степи виднелись домики хутора Советского. Направо, у обочины дороги, громоздились машины, брошенные и сожженные немцами. Они стояли почерневшие, обуглившиеся и казались еще чернее от окружавшей их нежной белизны молодого снега.

Валентин откинул люк и выглянул наружу. Танки, рассыпавшись по полю полукольцом, приостановили свой бег, ожидая распоряжения командира соединения. Тот медлил, и радист танка, сержант Алехин, напряженно вслушивался в треск эфира, боясь пропустить слова приказа.

«Где-то здесь?» — Валентин обвел взглядом горизонт.

Ему не верилось, что они почти пришли и вот-вот встретятся со сталинградцами.

Что это там вдали? Уж не первые ли машины, идущие им навстречу с той стороны? Нет. Они не движутся. Это всего только несколько подбитых немецких танкеток. Еще дальше стоят самоходки. Их длинные стволы задраны кверху, как морды воющих псов, брошенных хозяевами на произвол судьбы. Все вокруг пусто, мертво. Только там, где дорога изгибается, горят дома, и ветер стремительно уносит прочь тяжелые клубы багрово-серого дыма.

Так много пережито за эти пять дней наступления!

Из глубины танка кричит радист:

— Приказано вперед! К хутору Советскому!

— Вперед! — повторяет Валентин и остается стоять в открытом люке.

Из низких тяжелых туч вылетает шестерка «юнкер-сов» и сразу же ложится на боевой курс, чтобы бомбить танки.

— Самолеты! — коротко говорит Валентин и кончиком языка облизывает ссохшиеся обветренные губы.

Стараясь не дать врагу точно прицелиться, танки расходятся в разные стороны, быстро меняя скорость и направление, и стреляют по самолетам из пулеметов. «Юнкерсы» с оглушительным ревом идут в почти отвесное пике.

Но в то же мгновение восемнадцать «лавочкиных» словно выпадают из тучи и летят вслед за «юнкерсами». Короткие пулеметные очереди, перестук автоматических пушек. Пятнадцать секунд! — и четыре «юнкерса», так и не сбросив бомб, сорвались с неба и ударились оземь. В той стороне, где они взорвались, взмыл кверху высокий столб пламени и черного дыма. Два других успели сбросить бомбы и метнулись в облака. Валентин увидел, как густое темное облако окутало танк, шедший метрах в двухстах от него. И когда опала земля, поднятая взрывом, танк- предстал перед ним, весь исковерканный прямым попаданием: башня у него свернута на сторону, бессильно свисают порванные гусеницы.

А «юнкерсы» и «лавочкины» уже исчезли в небе. Они утонули в свинцовых тучах, которые медленно ползут с востока на запад.

Валентин приказал Рыжкову повернуть налево. Рыжков сразу понял его, ни о чем не спрашивая, направил танк к погибшей тридцатьчетверке и остановился.

Валентин вылез из люка и соскочил на землю. Здесь, вблизи, танк с сорванной башней, дымящийся, сразу почерневший, казался еще страшней, чем издали.

Валентин отлично понимал, что никто из экипажа не мог спастись, но все же, подойдя к зияющему провалу, который образовался на месте башни, крикнул:

— Есть кто живой?

Ему никто не ответил. Он вскочил на теплую броню и заглянул внутрь танка. Первым, кого он увидел, был лейтенант Сорокин.

Лейтенант сидел в углу, между рычагами, раскинув руки и склонив на грудь залитую кровью голову. На ногах у него лицом вниз лежал стрелок.

Валентин вытащил стрелка и положил его на броню. Потом спустился к Сорокину, расстегнул у него на груди комбинезон и приложил ухо к сердцу…

По полю уже ехала санитарная машина. Валентин не стал ждать ее, вскочил в люк своего танка и скомандовал: «Вперед!»

За эти несколько минут колонна ушла далеко, и Рыжков прибавил скорость.

Валентин все так же стоял в открытом люке и смотрел в бегущую ему навстречу степь. Ветер выбивал из глаз слезы, он смахивал их, но не уходил со своего места. Пристально и задумчиво глядя на мелкие волны наметенного ветром снега, он думал о судьбе своих товарищей и о своей собственной судьбе, думал. Как жаль, что рядом нет отца, как было бы важно увидеться им сейчас, когда так много пережито. Может быть, он был к отцу и несправедлив. В конце концов, он только начинает жить, а отец уже прошел суровую школу. Недаром же он стал генералом, командующим целой армией… А мать?.. Почему она была так грустна во время последней встречи? Что у нее на душе? Как живет она одна, без семьи. Странно, очень странно… А ведь когда-то было детство. Ему строго-настрого запрещали подходить близко к реке, переходить одному широкие улицы, зажигать спички!.. И как будто это было так недавно, в то же время словно это было не в его, а в чьей-то чужой жизни. Возможно, вычитано из книг.

А машина мчится быстрей и быстрей.

Танк занял свое место в колонне, которая теперь подошла уже совсем близко к хутору Советскому.

— Приказано остановиться! — крикнул из глубины танка Алехин.

Машины послушно замерли. Но еще раньше, чем замолчали их моторы, Валентин заметил вдали другие танки. Они шли широкой цепью. Издали нельзя было понять, свои это машины или чужие. И те — идущие навстречу — танки тоже остановились. Минута, другая… И вот над командирским танком взметнулись ракеты. В то мгновение, когда они с праздничным треском рассыпались искрами над головами танкистов, вдали взвились ответные огни. И танковые колонны разом двинулись — вернее, рванулись — навстречу друг другу.

Замелькали разрушенные домики хутора, поваленные плетни, разбитые сараи. Головные танки встретились у колодца со сломанной жердью, и командиры почти одновременно выскочили из своих машин.

Валентин не слышал, какими словами они обменялись, он только увидел, как оба командира обнялись, словно братья, давно не видавшие друг друга.

И тут уже без всякой команды остановились все другие машины, и на снег посыпались люди. Как ни спешил Валентин, но он не был даже одним из первых. Со всех сторон к колодцу бежали, крича «ура», танкисты Юго-Западного фронта. А навстречу им, обгоняя друг друга, бежали сталинградцы. Валентин схватил в объятия какого-то широкоплечего парня и крепко поцеловал в обе щеки.

— Здорово, сталинградец!

— Здорово, танкист!

Им хотелось сказать какие-то особые хорошие слова, но они не находили их. И только хлопали друг друга по спине и по плечам, трясли друг другу руки и, смеясь от радости, повторяли:

— Вот здорово-то, а? Ну, что ты скажешь! Встретились-таки! А?

Кругом кричали, обнимались. Все напряжение жестоких боев, вся горечь потерь, усталость от долгих переходов, казалось, были забыты в эту минуту. Была только радость, большое общее счастье.

Так Рыкачев-младший пришел туда, куда не смог прийти Рыкачев-старший, но о том, что его слава досталась сыну, Рыкачев-старший узнал лишь много времени спустя…

Глава тридцать вторая

1

Ватутин отбросил карандаш в сторону и протянул подписанную сводку Иванцову.

— Немедленно передайте в Ставку, — хмуря брови, сказал он. — Я бы пока воздержался сообщить точную цифру окруженных. Там сами подсчитают по всем трем фронтам. — Он задумчиво посмотрел в окно. — Несомненно, окруженная группировка гораздо больше, чем мы предполагаем. Может быть, до трехсот тысяч. — Прищурившись, Ватутин взглянул на Иванцова, и тот уловил в его глазах затаенное беспокойство.

— А значит, и сильнее, — сказал Иванцов, склоняясь над картой; он понимал, что тревожит Ватутина. Теперь предстоит сжать кольцо окружения. Но это не так-то просто. Противник продолжает подтягивать войска к Боковской и Нижне-Чирской. У Большой Донщинки пытается наступать сильно потрепанная 22-я немецкая танковая дивизия. Вблизи Больше-Набатовского Вейхс бросил в бой сто восемьдесят танков и мотомехпехоту, надеясь с северо-запада прорвать фронт наших войск. Атаки отбиты, повреждено двадцать восемь танков. И все же это признак того, что борьба далеко не закончена.

Ватутин рассеянным взглядом коснулся карты, встал и задумчиво остановился у края стола.

— Намерения их совершенно ясны, — сказал он, смотря в напряженный затылок Иванцова. — Они будут стремиться удержать за собой Песковатку и Вертячий… Что ж, посмотрим!.. Передайте приказ командирам частей — не допускать прорыва. Давайте еще плотнее сомкнемся с частями Сталинградского и Донского фронтов… Что вы там смотрите, Семен Павлович? — вдруг рассердился он.