Камероны - Роберт Крайтон

– Давно мы с тобой не беседовали, как отец с сыном, – казал Гиллон.

– Да уж. Ты же велел мне убираться, вот я и ушел.

– Но я велел тебе вернуться, а ты не вернулся.

Оба были достаточно прилежными учениками мистера Генри Селкёрка, чтобы сразу распознать пустопорожнее философствование. Поэтому Гиллон улыбнулся, а вслед за ним улыбнулся и Роб-Рой.

– Ты всегда был упрямый, хоть и добродушный с виду, сказал Гиллон.

– А разве ты не упрямый, хоть и тихонький? – сказал Роб-Рой. И они снова улыбнулись: перепалка была окончена.

С невероятной осторожностью, точно он доставал чашу святого Грааля, Роб-Рой вынул из маленькой жестяной коробки, в какой углекопы держат опички, письмо и развернул его.

– Хочешь верь, хочешь нет, – сказал он. Голос его дрожал от гордости и возбуждения. – Только поосторожней с бумагой. – Почерк был корявый, читать оказалось нелегко.

Дорогой брат Камерон!

Несправедливость, про которую ты пишешь, кажется мне предостаточной, чтобы сплотить людей. Правота вашего дела настолько очевидна, что это должно привести к созданию организации, которая будет бороться за выправление несправедливости, а такая организация – все равно что семя, которое необходимо для роста нашего движения. За первым шагом последуют другие.

Если я приеду к вам – а мне бы хотелось приехать, – мне понадобится безопасное место для жилья, чтобы быть подальше от глаз полиции и чиновников компании. Я сейчас отпущен на поруки, и мне запрещено заниматься организационной работой; из-за тех идей, которые я исповедую, мне приходится скрываться, точно беглому каторжнику. Нужно будет также подобрать место для проведения митинга подальше от ушей вышеупомянутых лиц. Если вы выполните эти условия, обещаю вам приехать.

Кланяйтесь, пожалуйста, Г. С. В свое время это был отличный борец. Пишите обычной почтой: Эдинбург, главная почтовая контора, почтмейстеру для мистера Кайла Брайна.

P.S. – Подготовьте тля меня план местности. Скорей всего, приеду в Кауденбит вечером, и мне придется идти ночью пешком в Питманго.

– Ты, конечно, знаешь, кто это, папа? – Роб-Рой был до крайности возбужден.

– По тому, как ты обращаешься с его письмом, я бы сказал, что это по меньшей мере один из апостолов Иисуса Христа.

– Я хочу, чтобы ты серьезно отнесся к этому, папа. – И правда: слишком много они острили. – Это не шутки.

– Нет, конечно, ты прав.

– Кейр Харди. Известный рабочий организатор. И твой сын получил от него письмо.

Гиллон порадовался за Роб-Роя и в то же время встревожился. Не по плечу ему такое дело. Роб ведь мечтатель и очень плохой практик.

– Должно быть, ты написал ему хорошее письмо.

– Да, папа. Я бы соврал тебе, если бы сказал иначе. Я двадцать раз его переписывал, пока оно не получилось таким, как надо. Даже мистер Селкёрк ни слова в нем не изменил.

Гиллон почувствовал прилив ревности, представив себе, как его сын пишет одно письмо за другим и дает на просмотр библиотекарю.

– Я буду встречать его в Кауденбите. Можешь себе это представить, папка? Чтобы я ночью шел с самим Кейром Харди! Да что я ему говорить буду?

– Я бы на твоем месте не тревожился об этом. Говорить будет он, если захочет.

– Угу, ты прав. А митинг мы можем созвать в саду Белой Горлицы – там, где раньше была барская усадьба. Вывести его из дома через черный ход, и никто не увидит.

– Из какого дома?

Роб-Рой смутился. Он открыл было рот, хотел что-то сказать, потом снова его закрыл и наконец раздраженно, словно уже давно и много раз отвечал на этот вопрос, сказал:

– Да из нашего, конечно. Откуда же еще?

Теперь смутился Гиллон. К этому он не был готов – принимать у себя в доме Кейра Харди, человека, которого ищут, который, возможно, бежал и к тому же наверняка коммунист.

Но загвоздка была не в нем, не в Гиллоне. И Роб-Рою следовало бы это знать – он все-таки прожил всю жизнь в их доме.

– Твоя мать не разрешит. Это ведь и ее дом. Мет. Она ни за что не разрешит.

– Не разрешит? А ты заставь ее разрешить!

Гиллон взвалил все на Мэгги, но боялся-то он за Сэма – Сэма, который в иные дни, казалось, шагал по самому краю какой-то мрачной, бездонной пропасти. Гиллон отрицательно покачал головой.

– Не могу.

Роб просто не верил своим ушам. Он так свыкся с мыслью, что все будет, как он задумал.

– Ты обязан это сделать! – крикнул он, и голос его гулом отдался среди увешанных черными досками стен.

Гиллону не понравилось выражение, появившееся на лице сына. Он отвернулся и уперся взглядом в холодные пустые голубые глаза королевы Виктории, смотревшей словно бы с осуждением на него со стены.

– Я же приполз к тебе, а ты от меня отворачиваешься, – сказал Роб.

– Есть вещи, которых тебе сейчас не понять и…

– Ты от меня отворачиваешься. Я вернулся к тебе, а ты от меня отворачиваешься. – Он положил было руки отцу на плечи, на его перепачканную углем куртку, но теперь снял их й ушел в другой конец комнаты, точно не мог больше находиться рядом с ним. – Ты знаешь, как тебя зовут, знаешь? Я это слышал, потому что иногда люди забывают, что я твой сын. Тебя зовут Джон Томсон. Подкаблучник – вот ты кто. Следовало бы мне об этом помнить.

И он взялся за свое оловянное ведерко и коробку с пороховыми зарядами. Роб-Рой всегда заготовлял больше зарядов, чем требовалось: к концу дня всякий раз выяснялось, что он взорвал куда меньше угля.

– Значит, я должен написать ему и сказать: «Извините, мистер Харди, но я не могу дать вам пристанище в доме моего отца, потому что его жена против. Поэтому то великое дело, которое вы хотели начать здесь у нас, придется начать в другое время и как-то иначе…» – Он потупился, свесив голову на грудь. – Ох, такая была возможность, единственная, – пробормотал Роб-Рой.

Гиллону хотелось подойти к сыну и обнять его, но он понимал, что сейчас не надо этого делать. И все же он шагнул к нему – Роб-Рой тотчас резко повернулся.

– Люди тут говорят, что я витаю в облаках, но вот что я тебе скажу: еще при моей жизни мы их сотрем в порошок, изничтожим. – Гиллон развел руками, но Роб-Рой не дал ему и рта раскрыть. – Нет, ты уж выслушай меня, Джон Томсон. – Таких жестоких слов он еще не говорил отцу, и оба создавали это. – Будет такое общество, когда толстозадые наследники лорда Файфа будут рубить уголь под землей, а кое-кто из наших будет жить на Брамби-Хилле.

Вот теперь он выговорился, но Гиллон не приближался – пусть придет в себя. Ему хотелось рассказать Роб-Рою про его брата, Сэма, но он понимал, что нельзя. Он пытался найти какие-то слова, которые облегчили бы им обоим возможность понять друг друга.

– Рано или поздно они все равно узнали бы, что Харди останавливался в нашем доме.

– Это риск.

– И лорд Файф с Брозкоком выгнали бы нас с работы. Ты не имеешь права так нами рисковать.

Наступило долгое молчание, не сулившее ничего хорошего.

– Помнишь, я сказал тебе, что люди иногда забывают, чей я сын? – Гиллон не пожелал даже кивнуть. – Так вот иной раз мне хочется, чтоб они в самом деле забыли об этом. Иной раз мне хочется стать Роб-Роем Безродным, кем угодно, только не тем, кто я есть.

И он ринулся из комнаты мимо отца, опрокидывая на ходу школьные столы и стулья, с грохотом сбежал по лестнице, выскочил на Тропу углекопов и пошел, к радости Гиллона, в сторону, противоположную «Колледжу». Но Гиллон знал, что он вернется и будет пить, пить по одурения, напьется как свинья, как самая последняя свинья, и он, Гиллон, ничего не мог тут поделать. Он постоял в дверях и через некоторое время увидел Роба, шедшего по Тропе углекопов – на этот раз в направлении «Колледжа».

– Роб?! – окликнул он его из затененного проема двери. Он молил бога, чтобы сын остановился, и тот остановился. – Я напишу это письмо за тебя.

– Какое письмо?

– То, которое тебе надо написать мистеру Харди, чтобы он не приезжал.

И тут Роб-Рой впервые осознал всю огромность своей потери и, забыв о том, что всячески подогревал в себе ненависть к отцу, вдруг кинулся к нему в объятья и зарыдал у него на груди так тяжко, как рыдает женщина в Питманго, когда ее мужа или сына приносят из шахты и опускают в кухне на пол. Трудно примириться с потерей близкого, подумал Гиллон, по Роб потерял свою мечту, а с этим примириться вообще невозможно. Покойника ждет место на кладбище, а где хоронят несбывшиеся юношеские мечты?

* * *

Когда Гиллон подошел к забору, калитка оказалась на замке, потому что было уже поздно, а идти назад разыскивать сторожа ему не захотелось. Он решил обойти пустошь вокруг и дошел до того места, где раньше жили цыгане. Они уехали; лишь несколько разбитых бутылок, какие-то тряпки да осколки глиняных кувшинов валялись вокруг сложенных из камня печурок – вот и все, что осталось, хотя цыгане жили здесь не одну сотню лет. Их заставили сняться с насиженных мест, но они ведь не погибли, в этом он был уверен. Как-то выкарабкались. Тогда чего же он боится? Он чуть было не бросился назад за Робом, чтобы сказать ему – пусть посылает свое письмо и назначает срок приезда. Можно говорить «нет» долгое время, много раз, но есть предел, после которого, сказавши «нет», ты перестаешь быть человеком.