У входа нет выхода - Дмитрий Емец

– А по-другому нельзя было? – рискнула спросить я.

– Как по-другому? – удивилась Кавалерия.

– Ну, взять лопату и треснуть его черенком, чтоб лежал и читал, а закладку отдать кому-то еще?

Кавалерия улыбнулась, а Октавий, которого она держала под мышкой, заливисто залаял. У них всегда так: она улыбается, а он за нее смеется.

– Ну ты просто как Родион! Тому кого бы ни треснуть, лишь бы посильнее! Нет, нельзя. Во-первых, ты не знаешь, кого и с какой силой. А во-вторых, если ты все же кого-то треснула, то не потому ли, что кто-то и по какой-то причине позволил тебе это сделать?

Когда мы вышли из Лабиринта, то увидели, что к нам несется Платоша и что-то кричит. Мы с Кавалерией помчались к нему. Я думала, Кавалерия от меня отстанет, но скоро поняла, что это я могу от нее отстать. Она даже не вспотела. Параллельно я обнаружила, что мы бежим к той части ограды, куда я обычно хожу кормить Гавра, и это меня здорово напрягло.

Выбежав к забору, мы увидели, что один из столбов выворочен с основанием, а крепившаяся к нему секция ограды повалена. На влажной земле отпечатались глубокие следы, которые могли принадлежать только одному существу во всем ШНыре.

– Он никогда раньше этого не делал! – сказала Кавалерия сквозь зубы.

Платоша проскочил в брешь и помчался дальше. Мы – за ним. Теперь я не сомневалась, Платоша ведет нас к сараю. Других вариантов просто не было. Поэтому я поднажала, обогнала его, Кавалерию и подбежала первой.

Гараж был выворочен и растоптан. Земля вокруг изрыта огромными ногами. Тут же бродил возбужденный Горшеня. Он вертелся на месте, бил себя в грудь и грохотал железом. Увидев нас, стал невнятно что-то выкрикивать. Ясно различались только пять слов: «Сам сожру! Не дам! Растопчу!» И снова топтал гараж, который был похож на расплющенную консервную банку.

– Вот! – сказал Платоша, виновато глядя на меня. – Иду я из поселка, а тут такое…

У меня внутри все обрушилось. Я решила, что Горшеня почувствовал Гавра и убил его, потому что Гавр гиела. Я хотела подбежать к гаражу, но Кавалерия меня не пустила. Она вообще никого к нему не подпускала, пока не подбежали Кузепыч, Макс, Ул и Родион.

Используя силу львов, они поволокли Горшеню к ШНыру, пока его не обнаружил никто из местных. Они тянули его, точно четыре муравья сопротивляющуюся гусеницу. Хотя я не сказала бы, что Горшеня сопротивлялся. Он только барахтался, смотрел в небо и повторял: «Сам сожру! Не дам!»

В ШНыр затащить Горшеню они не смогли. Его что-то не пускало, хотя бились они с ним долго. Защита ШНыра продолжала работать даже с поваленным забором. Нерпи у всех разрядились, но к тому времени подбежали Афанасий, Окса, Наста, Вовчик и еще кто-то, кажется, Витяра. Первым проверить Горшене брюхо догадалась Наста. И все сразу сделалось понятно.

В брюхе у Горшени обнаружилась моя гиела. Живая, шипящая, с заломленными крыльями. Видимо, Гавр все время бился. Он был очень сердит, шипел, кидался на Кавалерию, на Кузепыча и вообще показал все то, чего средний шныр ожидает от средней гиелы. Я, например, понятия не имела, что испуганные гиелы обстреливают врагов остатками непереваренной пищи и брызгают мочой. Я схватила Гавра за шею и, не дожидаясь от Кавалерии комментариев, отволокла в кустарник. Со мной пошел Сашка и помог найти новое место для Гавра. Оно несколько дальше от ШНыра, зато его сложно найти. И еще сложнее понять, что это вообще такое.

В глухом лесу вырыто что-то вроде окопа с прогнившей дощатой крышей. А в стороне, шагах в двадцати, – кабина ржавого трактора. Все. Как трактор попал в лес, зачем было рыть эту землянку – ответов нет, одни вопросы.

1 октября.

Плохой день. Горшеню заперли на старом складе. Стены склада толстые, ему не выбраться. Если открыть окно, слышно, как он ударяет в железные ворота. Бум-бум-бум! И днем, и ночью.

Говорят, Кавалерия решила отправить Горшеню на Алтай и там выпустить, но не знает пока, как это осуществить. Телепортировать такого гиганта невозможно. Ул переживает за Горшеню. И все старшие шныры. Они привыкли к старикану. Для них он неотделим от ШНыра, но после истории с разрушенным ульем и поваленной оградой все сбиты с толку.

Родион лежит на чердаке. На ногу ему установили кучу всяких фиксаторов, про гипс я молчу. Двигаться нельзя. Вообще ничего нельзя – лежи и глазей в потолок.

Вчера взяла с собой на всякий случай Яру и заходила к нему извиниться, но он не пожелал со мной разговаривать. Отвернул голову к стене. Мрачный, осунувшийся, злой. Чувствуется, что сам себе тяжел. Просто танк у него в сердце ворочается и пушкой в горле застрял.

Я уже уходила, когда Яра сказала ему:

– А ты подумай об Илье Муромце!

– С какой радости?

– О том, что было с ним в те тридцать лет, что он сиднем сидел. Ведь что-то же зрело в нем все эти годы, когда он муху едва мог с носа сдунуть? Почему ему сила далась, а не другим?

– Давай без агитации! – буркнул Родион.

3 октября.

Осень. Всю ночь хлопали рамы. Летали по двору ШНыра пустые ведра. Это пришел ветер листобой. Утром я вышла и увидела, что парк оголился, а сквозь кроны деревьев смотрит небо. Странно. Когда я жила в городе, мне казалось, осень наступает постепенно. А здесь я увидела, что – вдруг. Одна ночь со стонущим порывистым ветром, и деревья как ощипанные цыплята.

И вообще Москвы здесь не ощущается, хотя она не очень далеко.

Занятиями пока загружают мало. Мы бродим по ШНыру и всякий раз оказываемся в пегасне. Это центр здешней жизни. Фреда каждый день заявляет: «Сбегу из этой тюрьмы!» Но не сбегает. Видимо, потому, что никто особо не против, чтобы она это сделала. У Фредки же типичная наоборотная психология: если хочешь, чтобы она осталась, открой пошире дверь и начни выталкивать.

Вчера случайно подслушала разговор Кавалерии с Ярой. Я стояла в деннике у Азы, а они рядом, у Ланы. У Ланы что-то с суставами. Когда сыро, она начинает хромать, а утром долго не может подняться. Раскачивается. С трудом распрямляет таз, как Артурыч при радикулите. Не знала, что лошади так похожи на людей.

Вечером мы с Сашкой пошли кормить Гавра. Сашка теперь все время ходит со мной. Фреда издевается, что он ко мне приклеился.

9 октября.

Ну вот! Дожили!

Я заболела. У меня грипппппп с кучей ппппп. Температура больше 39. Слабость. Лежу в дальней комнате при медпункте, где у нас типа изолятора. Нос распух, глаза слезятся. Не теряю времени даром: за утро начихала три носовых платка. От насморка стала сентиментальной и глупой. Мне хочется смотреть сериалы и плакать в голос, когда убьют какого-нибудь Дуремара.

Все утро говорила по телефону с Мамасей. Ей почему-то еще не надоело ждать, пока президент выучит меня в секретной школе и наградит всеми российскими орденами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});