Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская

— Ты что — потерялась? — спросила Марина.

— Ага, — кивнула псина.

— К себя взять не могу, — сразу отрезала женщина.

— Тогда купи колбасы.

— Мне тяжело передвигаться.

— Ну, придумай что-нибудь, очень есть хочется.

— Ладно.

Марина подъехала к маленькому магазину и попросила проходившую мимо женщину купить полкило колбасы.

Собака ждала Марину и слушала, как вверху говорят деревья, они сумеречно шептались и плакали на свою застывшую жизнь. Собака посмотрела на них грустными глазами, и её совсем перестал мучить двухдневный голод. Она подбежала к осине и лизнула, дерево вздрогнуло, на чёрный, высохший от времени нос упала слеза — никто в целом мире не целовал осину. Собака легла у подножия ствола и положила на вырвавшиеся из земли корни морду.

Марина развернула шмат варёной колбасы, собака благодарно забила хвостом и сгребла его под себя, потом вскинулась на звёзды и надрывно завыла. Марина погладила её. Собака лизнула руку. Марине стало липко, как в детстве, когда зажмёшь в ладони украденный леденец. Её сердце сжала потребность поделиться своим счастьем.

— Я скоро выхожу замуж.

— За кого?

— За Ивана.

— Ты его любишь?

На плечо Марины спустился рыжий лист осины, ей тоже было интересно узнать секреты незнакомки.

— Любовь — это роскошь, почти несбыточная в наше время, — сказала женщина.

— Когда так говорят, то обычно любят.

— Я циник.

— Нет, ты романтик.

Марина набрала мобильный телефон Владлена.

— Алло. Привет — это я. Спасибо большое.

— Не за что, — послышалось в трубке.

— У меня есть для тебя подарок. Пришли, пожалуйста, курьера. Не отказывай, мне так будет спокойнее. Хорошо?

— Ладно, в час он будет в ателье.

— Спасибо.

Глава 31

Над городом нависла туча с крошащимися краями. Марина протянула руку и схватила луч, забралась на него, пролетела муха Саша, опустилась на край лунной лужи. У Марины закружилась голова, она увидела, как растёт муха, превращаясь в маму. Вера Петровна словно переливалась, показывая себя разной — то независимой, эгоистичной, строгой, какой она была всю жизнь, то похожей на одинокую старуху, нуждающуюся в заботе. Марина провела рукой по любу, там остался горящий жемчужный свет. Её взгляд уносился далеко, она сидела в тишине, в которой росли мысли. Дела сделаны, всем она успела позвонить, теперь один на один в борьбе со своими стремлениями.

Она взяла карандаш, её рука дрожала. Марина никогда не верила во вдохновение, в труд верила, в преодоление верила, а во вдохновение — нет. Но теперь, вся пронизанная лунным светом, словно остановившаяся в нём, затормозившая все свои дела, она рисовала, и ей было покойно и однозначно, всё куда-то отошло — боязнь бесславия, смерти, потери красоты. Всё стало неизменным, настоящим, незыблемым, окружающие предметы приобрели потаённый смысл — это была уже не кофеварка, а настоящий кладезь бодрящего аромата, не стиральная машина, а троглодит, который сжирал всё плохое и смрадное, а отдавал чистое и душистое и около окошка которого так приятно было греться в уюте дома, это был камин, где горели её мечты.

— Привет, дорогая, опять в темноте сидишь. Глаза испортишь, — тихо сказал Иван и положил руку ей на плечо, Марина вздрогнула. — Ты тоже любишь смотреть на работающую стиральную машину. Это напоминает вращающийся земной шар. — Иван дотронулся до бумаги, на которой был нарисован брючный костюм. — У тебя всё хорошо? А то вид какой-то растерянный.

— Всё отлично. От тебя опять пахнет твоими дурацкими химикатами.

— Прости. Зато тараканов нет.

— У меня их и так не было.

— Есть хочу.

— Нечего.

— Мы почти нашли.

— Кого?

— Обжору.

— Как твоя жена и дочка?

— Ну, при чём тут они, я же говорю о таких важных вещах.

— А это что, неважно?

— Ты ищешь ссоры?

— Не отвечай вопросом на вопрос.

— Бред какой-то! Я тебя люблю больше жизни.

— Только не надо громких слов! По городу шатается ещё с десяток живых мертвецов, которые не могут представить существования без меня. А между тем вид у них самый процветающий. Как вам это удаётся?

— Хорошо, я больше люблю жизнь с тобой, чем жизнь без тебя.

— А о тех забыл?

— Да что на тебя нашло!

— Ничего. Я тебе уже сто раз говорила, что не могу иметь детей. Какой ты неделикатный.

— При чём тут дети?

Марина промолчала.

— Видимо, мне всё время попадаются женщины, которые не могут забеременеть.

— Дурак!

— Дура!

— Всем наплевать, что у меня внутри. Никому не интересно, что я собой представляю. А мне так одиноко! — вдруг выкрикнула Марина.

— Одиночество — удел всех сильных людей. Мы рождаемся одни, умираем одни, даже детей мы зачинаем одни.

— Детей мы зачинаем вдвоём.

— Нет, наш путь одинок, и чем выше он, тем более мы одиноки. И дальше будет только хуже! Ты просто смирись с этим, перестань чего-то ждать, и всё будет много лучше. Понимаешь? Совершенно бывает только несчастье!

— Это что, твой девиз? А я хочу счастья, семьи, детей, пирожков с мясом, и чтобы везде пахло чистотой и порядком!

— А мира во всём мире не хочешь?

— Хочу и мира во всём мире, и чтобы Николь Кидман приезжала на Московский фестиваль, и чтобы я могла с ней выпить чашечку кофе и поболтать, показать новые рисунки.

— Марина, пойдём спать. Я тебе про обжору расскажу.

— Не хочу я ни про какого обжору! Не хочу. Ты же неудачник! Ты же ничего в жизни не добился!

— Я ещё молод!

— Все крупнейшие открытия делались в юности.

— Человек не знает своих возможностей!

— Блаженны верующие. Ты посмотри на себя, работаешь таксистом! По ночам сидишь в своей вонючей лаборатории и какого-то обжору выводишь. Мне за тебя стыдно!

— А мне за тебя стыдно. — Ивану сделалось не по себе. У него было такое ощущение, что всё это он уже слышал не один раз, что так же горела лампа и так же лежали карандаши. Он пожал плечами и вышел из кухни. Он не знал, что делать, то ли собирать вещи и уходить, то ли оставаться.

Через минуту в комнату въехала Марина, она держала в руках свои работы.

— Прости меня, мой золотой, и не бросай! Я знаю, знаю, я сама во всём виновата. Но я больше не могу, я не выдерживаю давления. Мне страшно, они все на меня смотрят и полностью от меня зависят — это ужасно. Я мечтаю быть свободной от всего этого.

— А ты как хотела? И хозяйкой быть, и ответственности не нести? Так не бывает. Но ты у меня сильная. Ты — глыба.

— Почему? Я маленькая, почти что малюсенькая! — Марина показала, какая она маленькая. — Никогда не могла понять, почему люди мне говорят, что я сильная.

— Как же ты себя любишь!

— Есть немножко!

— Это от неуверенности. Но ничего, я тебя заполню своей любовью до краёв, и в тебе не останется места для страха и сомнения. Знаешь, самые большие трусы становятся отважными героями. Человек всегда ищет то, чего не имеет, чего ему не хватает, если у него, конечно, есть жизненная потенция. Вспомни Наполеона — мужичок с ноготок, кожа покрыта псориазом…

— Разве?

— Да к тому же нищий корсиканец! А посмотри, чего добился. Поэтому ты у меня ого-го-го-го. Поняла?

— Не поняла! При чём тут нищий корсиканец и я? Не логично.

— А вера всегда нелогична. А ну-ка, повтори — ого-го-го-го!

— Ого-го-го…

— Нет, твоё ого-го-го-го не очень-то победительное. Надо глубоко вздохнуть и сказать себе — ого-го-го! Поняла?

Марина с шумом выдохнула и крикнула:

— ОГО-ГО-ГО!

Довольная собой, вернулась на кухню. Иван долго смотрел ей вслед, потом разобрал постель и укрылся с головой, перед его глазами стояло Маринино лицо, плюющееся словами: «Неудачник, ничего не добился, мне за тебя стыдно!» Неужели ей стыдно? Зачем говорить так больно? В ушах звенели Маринины слова, Иван попытался выдыхнуть их из себя, ничего не получилось, они цеплялись, вгрызались в мозг, сводили челюсти, после получасового метания Иван пришёл к твёрдому убеждению, что несчастным надо объявлять карантин, поскольку несчастье заразно, переходит от одних людей к другим и тяжело лечится.

Утром во вторник Владлен сидел в своём кабинете и пытался сосредоточиться, ничего не выходило, он чего-то ждал, руки сами собой рисовали. На листе бумаги он набросал портрет Елены, но вместо крупного Лениного носа у женщины получился курносый обрубок, решительное выражение глаз, без тени грусти или отчаяния, глаз человека или очень мужественного, или очень поверхностного, тоже совсем не подходило расслабленно-уютному облику Елены. За стеной мыли окна, поэтому то и дело раздавался характерный для этого процесса нервный звук. Владлен, обречённо мотнув головой, скомкал рисунок. В его кабинет вошла Лена, она держала в руках большой свёрток.